Она ушла от него, от его трусости и его денег, которые он совал ей, чтобы избавилась от Женьки.
У нее была хорошая мама, она зсе поняла. Благодаря ей родился Женя и никакой трагедии не получилось.
Потом он приходил к ней и приносил Женьке игрушки и даже хотел, чтобы они поженились. Она показала ему знакомого студента: «Мой муж». И решила воспитать Женьку одна.
Маленьким Женя был послушен и тих, как девочка. Тогда еще бабушка жила с ними - молодая сорокадвухлетняя бабушка. Потом она вышла замуж и уехала с мужем в Алма-Ату. В тот год Женя впервые пошел в школу, и с ним стало трудно: то ли оттого, что не было бабушки с ее особым к нему подходом, то ли оттого, что Женя, никогда не знавший ни ясель, ни садика, не мог привыкнуть, что у учительницы их тридцать восемь и он один из тридцати восьми. Он постоянно жаловался матери, что учительница его не замечает, и она пыталась использовать его самолюбие, говорила, что нужно учиться лучше, еще лучше, лучше всех в классе, тогда учительница его непременно заметит. Сын старался изо всех сил, но учительница ставила одинаковые отметки ему и его соседу, который списывал у него домашние задания, и Женя пытался ей доказать, что она поступает несправедливо. «Не давай списывать»,- говорила Светлана, и Женя садился боком, почти спиной к соседу, закрывал локтем свою тетрадь. Настырный сосед все-таки ухитрялся списать, и Женя говорил ему, что он дурак и тупица, а учительнице говорил, что она несправедливо поставила обоим «двойки» - должна знать, кто у кого списывает.
- Ты все равно ничего ей не докажешь,- убеждала Светлана сына.- Бесцельный спор. Он только портит отношения. И настроение. И характер портится. Вырастешь и станешь брюзгой, недовольным всем на свете. Очень они неприятны, такие люди.
- А если она первая повысила голос?-спрашивал сын. - И несправедливо? Что же мне-смолчать, потому что учительница?
- Конечно смолчать. И не только потому, что учительница. Даже если ровесник твой, одноклассник. Вспышка пройдет, человек успокоится, и тогда ты с ним легко договоришься.
Светлане удалось повлиять на сына. Недоразумения с учительницей и ребятами прекратились. Женя отлично учился, был вежлив,- она не могла бы пожелать себе лучшего сына, лучшего ученика. Бывали, правда, моменты, когда ей казалось, что сын как-то очень уж обтекаем, казалось, что все у него не от души- и вежливость, и даже покорность ей. Она успокаивала себя: мальчик с ее помощью по капле выдавливает из себя себялюбца, у него есть воля, и если от природы он иной, пусть принуждает себя и на самом деле станет таким, каким быть должно. В конце концов обществу неинтересно, из хороших или плохих побуждений ты скандалишь: надо, чтобы ты. не скандалил.
- Мудришь ты с сыном,- заметила ей как-то мать (почти каждое лето она приезжала к ним в гости). Очень уж все у тебя обдумано, сложно обдумано. В три яруса. Мальчик мудреный стал, в плохом смысле мудреный - неискренний, непростой.
Иной раз и Светлану тревожили глаза сына, когда она говорила с ним о его делах. Женя внимательно слушал, кивал, но глаза его не участвовали в разговоре, не присутствовали здесь, их просто не было - темные, ничего не выражающие стекляшки.
«Я придираюсь к нему,- думала Светлана.- Просто у мальчика переходный возраст».
Помнится, она заболела, лежала с гриппом, и Женя ходил в магазин и столовую, приносил в судочках обед. Завязав нос и рот марлей но ее просьбе, кормил и поил ее. И вот когда все лицо сына было закрыто, остались только глаза,- та, давняя тревога кольнула Светлану: ничего не было в этих глазах. Пустота. У нее был жар, может быть, жар и был виноват, но Светлане почудилось, что ее поит робот, и она велела ему уйти. Он ни о чем не спросил, вышел из комнаты. «Холодный мальчик»,- огорченно подумала она тогда.
«Нет, не холодный,- сказала себе сейчас Светлана.- Что ему этот Павел? А ведь пожалел, приютил у себя…»
За три дня Светлана только сегодня впервые столкнулась с гостем в коридоре. Он остановился, почтительно склонил голову.
- Вы сегодня рано,- сказала она с улыбкой, пытаясь скрыть свою настороженность: натужная вежливость Павла озадачивала и смущала.
- Суббота, с вашего разрешения.
- Да, конечно,- торопливо сказала она, проходя мимо и затылком чувствуя взгляд Павла.
Ведь было же, было у нее ощущение: рядом - зверь. Умный, осторожный, окультуренный зверь. Было такое ощущение, только она отмахнулась от него, как всегда отмахивалась от всего неприятного. Сейчас Светлана ругала себя за это. Впрочем, решила она, если бы мы заранее знали, чем обернется та или иная встреча, мы были бы не люди, а провидцы… Выходит, и ругать себя нечего.
33
Когда Вадим подходил к калитке, навстречу ему бросилась Мария. Пальто внакидку, шарф упал с головы, волочится по земле. Заплакала в голос.
Он ввел ее в дом, и, пока она сбивчиво рассказывала, растирал ее окоченелые руки.
Тома пошла в школу на вечер (сколько добивалась, чтобы их классу разрешили провести в каникулы свой, отдельный вечер!) и до сих пор не вернулась. Школа давно заперта, никто не знает, куда девалась Томка: ушла в самом начале вечера, семи часов не было, а сейчас ночь, и неизвестно, куда бежать, где искать дочку.
- Все девочки спрятали глаза от меня,- рассказывала, плача, Мария.- Только одна сказала: сильно обидели Томку.
Вадим постоял в раздумье. Закурил. Сказал, не успокаивая:
- Будьте дома. Ждите меня.
Вышел на улицу; направился к ближайшему автомату. Подошел, пригляделся: бесполезная пружина-шнур, трубка срезана. Выругался вслух и вдруг услышал внутри будки странный клацающий звук. Рванул дверь. На земле, на корточках, уронив голову в колени, сидел человек. Вадим коснулся кроличьей шапки, потянул за воротник вверх и вытянул Томку. У нее дробно стучали зубы, и лицо было голубоватое в лунном свете, неживое. Она покачнулась и снова присела на корточки, и Вадим понял что она давно сидит так, ноги у нее затекли, им больно распрямиться. Он хотел поднять ее на руки и понести, но сдержался, сказал строго: «Встань, разотри колени». И крепко взял под руку. Томка переступила раз, другой, третий и, как манекен, пошла к дому.
- Господи! Где ты была? Что с тобой?-крикнула мать, припала к ней и сразу отпустила. Метнулась на кухню, чиркнула спичкой, поломала ее и вторую поломала, и Вадим зажег газ. Трясущимися руками она поставила чайник, достала из шкафчика грелку.
Он пошел к Томке. Она лежала на своей кровати в пальто. Шапка валялась на полу.
- У тебя мать умерла? - резко и громко спросил он.
Томка вздрогнула.
- Или отец умер?.. Вставай сейчас же! Сними пальто.
Она послушно встала, разделась, положила пальто на стул и снова легла.
- Вставай! Кто за тобой убирать должен! Отнеси в переднюю! Шапку подыми!
- Где папа?-с усилием выговорила Томка.
- В ночной. А маме утром чуть свет вставать. Ты ее почти уморила! Ты думала о чем-то, когда в будке сидела? О ком-то думала? И почему в будке? Почему именно в будке?
- Мне было страшно…
Он больше ни о чем не стал спрашивать. Мать принесла грелку, положила Томке на ноги. Напоила ее вином и осталась с ней. Вадим вышел.
Спустя четверть часа она постучала в его дверь.
- Как мертвая,- сказала и всхлипнула.
- Ну-ну!-прикрикнул на нее Вадим.- Живая и невредимая, идите спать.
- Чтобы не сделала что-то с собой…
- Дурацкие мысли!
Мария посмотрела на него удивленно: она не слыхала, чтобы Вадим когда-нибудь был так резок.
- Идите, идите,- так же резко прикрикнул он.
- Мне не говорит, может, скажет вам?-Мария с надеждой смотрела на него.
Вадим легонько взял ее за плечи, вывел в большую комнату.
- Ложитесь, я пойду к ней. И чтобы спать!- снова прикрикнул он.- Не из-за чего трагедии разводить!
Вадим накричал на нее, и на душе у него полегчало. Пошел к Томке, сел на стул у ее кровати.
Было тихо, и Вадиму показалось, что девочка заснула. Поднялся, на цыпочках пошел к двери.
- Не уходите…
Он обернулся.
Томка лежала все так же тихо. «Послышалось»,- подумал он.
- Не уходите,- чуть громче сказала Томка.
И вдруг ее прорвало. Заговорила быстро, захлебываясь словами. Села на кровати, протянула к нему руку, усадила рядом. Ее снова трясло, и Вадим крепко обнял ее и так сидел, не отпуская, слушал.
Прослышала Томка, что ребят из их класса, кто в ее районе живет, будут переводить после каникул в новую школу. Помчалась к классной руководительнице домой. Оказалось, правда. Будут переводить, только не сейчас - летом, школа к лету будет готова.
- А тех, кто возле старой школы живет, не переведут?- спросила Томка, понимая нелепость своего вопроса и все же на что-то надеясь.- Женя и другие ребята останутся?.. И я останусь, мне нетрудно сюда ходить, вы меня не вносите в список, все равно: тут училась, тут и кончать буду.
- Рано еще говорить об этом. И не надо капризничать. Школа к самому твоему дому подъехала, а ты…
- Не пойду в новую школу!
Учительница рассердилась. Повторила:
- Во-первых, рано об этом говорить, а во-вторых, не о чем говорить: будешь учиться там, где тебе велят.
И тогда Томка поняла: все пропало, ее разлучат с Женей, - она сказала учительнице с отчаяния, что любит Женю.
Учительница рассмеялась.
- Рано тебе о любви думать.
- Но если это уже случилось, если мы уже любим друг друга, как же вы говорите «рано».
- Это тебе кажется, Томочка. («Кажется!.. Если мне это кажется, тогда мне все кажется: что я дышу, живу, хожу по земле!»)
- Я в ту школу не пойду. Ни за что не пойду, хоть убейте!
- Хорошо, хорошо, останешься здесь,- заверила ее учительница.
Томка успокоилась. К шести часам, как и было договорено, пошла на вечер.
У школы ее ждала подружка, чтобы предупредить: классная здесь и все уже всё знают!
- Ну и что!-сказала Томка. Сердце у нее дрогнуло.
- Не ходи на вечер.