- Ты уводишь детей от действительности, - упрекает его Люда. - С тобой они парят в небесах, а дома у них…
- Я увожу их от грязи в настоящую жизнь, - возражает Алеша.-В этой большой жизни добро всегда побеждает зло. Дети учатся сочувствовать добру и ненавидеть зло, они счастливы, когда у огнедышащего змея падают одна за другой все головы.
- Вместо сказочек ты мог бы заняться настоящим делом, - не унимается Люда. - Ты мог бы заняться Тараканом, помочь мне.
- Среди сорока моих малышей не будет ни одного Таракана, разве это не помощь?
Тома поддерживает Алешу, и Алеша горячо одобряет ее работу в яслях, говорит, что она делает самое нужное в жизни дело.
- Самое нужное? - думает Люда. - А она, Люда, ненужное дело делает?..
Тома и Алеша удивительно подходят друг другу - единомышленники. И внешне подходят, высокие оба, красивые. Как же это они до сих пор сердцем не нашли друг друга, думает Люда. Почему они только товарищи, и Алеша по вечерам провожает домой не Тому, а ее, Люду?..
Из армии Алеша часто писал письма - не ей лично, в детскую комнату писал. И Люда уверовала в его исцеление. Но когда Алеша вернулся, она в первую же встречу поняла, что все осталось по-прежнему. И еще она поняла: Алеша не заговорит с ней о своем чувстве и была благодарна ему за это. Может, и к лучшему, что видятся они теперь не каждый день, Алеша редко приводит своих ребятишек в детскую комнату, особенно последнее время: подбитую галку, которую они выхаживали здесь сообща, ежа и черепаху, которых они кормили, выпустили на свободу, а новых пока не раздобыли. Люда и рада, что Алеша бывает реже, она искренне хочет, чтобы он поскорее «вылечился», и грустно ей, когда его нет, словно теряет она самое светлое и дорогое, и она, не признаваясь себе в этом, ревнует его к детям.
Сейчас Алеша «разбирается» с троллейбусным воришкой, твердо уверенный в том, что попади он пятилетним в хорошие, добрые руки, не пришлось бы им встретиться в детской комнате…
С «трудными» каждый из Людиных помощников работает по-своему.
Тома засыплет вопросами, на которые не требуется ответов. «Ты думаешь, герой, да? Украл, напился… А для того, чтобы украсть и напиться, никакой храбрости не требуется. Ты, когда крал, прятался? Прятался. Пил - прятался? А кто от людей прячется, если без дураков?.. Трус прячется. Преступник прячется. Ты можешь уважать труса? Я не могу! Вот ты сильный, парень, а силы на что тратишь? От тебя кому-то, хоть одному-единственному человеку, лучше жить стало?
Нет, хуже, и не одному! Что-то изменилось на твоей улице? Чище, веселей стало? Ты сам честно подумай, мне ничего не говори. Ты хочешь спросить, а что от меня, от нас изменилось? Я вижу, ты сейчас об этом подумал! А вот приходи к нам, вместе в рейд пойдем, увидишь. У нас и голова и мускулы нужны. Не возьмут? Я попрошу, возьмут. Один раз пойдешь с нами, а тогда сам думай и решай, где тебе интересней, где ты нужнее, где силы свои полнее проявишь. Знаешь, какой у нас недавно рейд был?.. -и такое наворотит, такой романтикой дохнет от ее рассказа на паренька, что сидит, глазами хлопает, обо всем забыл. Только бы взяли!
Тома никогда не копается в том, что сделал. Объяснение брать - этого она терпеть не может. Но ничего не поделаешь, раз требуется. Возьмет объяснение, запишет наскоро-и точка на этом. Было и было, и не надо докапываться, ворошить, унижать мальчишку. В этом она с Алешей согласна. Главное, чтобы не повторилось. И все, что она говорит и делает, только одну эту цель имеет.
Валентин работает с «трудными» иначе. Собирает нескольких, чаще мало знакомых между собой или совсем незнакомых, приказывает одному: расскажи, как хулиганил. Тома всякий раз волнуется - расскажет да еще прихвастнет, чтобы покрасоваться перед такими же как сам, и ничего путного из этого не получится. У нее, точно, не получилось бы. Ее сфера разговор «по душам» и напористый, на едином дыхании, монолог. Здесь Валентин наверняка сплоховал бы. Зато его метод в его руках действует безотказно. Незаметно даже для Томы (что уж о мальчишках говорить!) повернет в нужный момент, направит рассказ паренька так, как сам того хочет, и вот уже остальные смеются, поддразнивают рассказчика. Й окажется вдруг - и всем и самому мальчишке очевидно, - что слабак он, ни к чему было все, что он сотворил, ничего никому не доказал, сам в дураках остался.
Валентин других уже не расспрашивает и каждый вздыхает облегченно. Предлагает всей группкой в воскресенье в «глухие» места сходить, в «далекие». И собьется новая компания, на совсем ином замешенная, старые связи сами собой поослабнут, а потом и совсем потеряются. И ходит Валентин с мальчишками черт-те куда, ведро с собой тащат, картошку, крупу, варят на костре кашу с дымком, пекут в золе золотую рассыпчатую картошку. В солдатском котелке (собственность Валентина, отец с фронта принес) заваривают душистый чай. И уже чуть ли не ежевечерне заглядывают ребята в детскую комнату: «Валентин есть? А придет?» Ждут его часами, налетают все сразу: «В то воскресенье опять пойдем?» «Непременно», - заверит Валентин, и слово свое сдержит, и еще новых ребят к этой группке пристегнет, и новый маршрут для похода выберет. А находятся, поедят у костра, разморятся, прилягут отдохнуть, негромко начнет рассказывать - начитался научной фантастики, на все походы хватит.
Прежде в этих походах всегда участвовал Семен, товарищ Валентина по интернату, бывший Людин подопечный. Сейчас Семен служит на флоте. Год еще служить. А детскую комнату не забывает, письма пишет, тревожится - что у них, как.
Много юношей и девушек приходят в детскую комнату работать. Состав их меняется: одни пропадают на недели, месяцы и появляются снова, другие совсем исчезают, приходят новые помощники. И только Алеша Юнак, Тома, Костя, Гриша да Валентин с Семеном, только эта шестерка, похоже, навсегда приписалась к детской комнате, работает, точно в штат зачислена, разве что зарплаты не получает да погоны и звездочки ей не положены…
14
Тома с утра была сама не своя. Стирку затеяла, чтобы не сорваться в детскую комнату. Убеждала себя: надо же заняться и этим, что все мама да мама! О Волкове старалась не думать, успокаивала себя - он не принял всерьез ее обещания, не дурак же! От театра, кино отказалась, а в лес - вдвоем - поедет?..
Гудела стиральная машина, и Тома испугалась, что часы отстали, машина гудит, и она не услышит мотоцикла. Включила радио. Оставалось еще полчаса до десяти.. Кое-как отполоскала белье. Мать посмотрела: такое вешать?.. Тома рукой махнула - пусть закончит стирку сама, отец поможет. Умылась, поглядывая на часы, облачилась в спортивный трикотажный костюм, сунула гребень в волосы. Радио пропищало время, и тотчас, будто за углом ждал, подлетел к забору, заглох у калитки мотоцикл. И Тома, уже ни о чем не думая и не рассуждая, побежала к нему.
- Какие мы быстрые, - сказал, усмехаясь, Волков.
Она едва успела сесть, как мотоцикл рванул с места. Схватилась за ремешок - водоразделом между нею и Виктором лежал, потом догадалась держаться за багажник. Не мог подсказать, сердилась она, замирая от страха. А Волков, как нарочно, показывал свою лихость. «Потише не можешь?» - крикнула она. Глянул на нее через плечо насмешливо и на спуске такой поворот заложил - Тома туфлей по асфальту шаркнула. Едва опомнилась - новый поворот, и опять мотоцикл на бок клонится, стелется, как яхта под ветром, вот-вот распластаешься на земле. У обрыва, уже за городом, по самому краю пролетел - у нее пальцы к багажнику прикипели. Успела подумать: «Ну всё… Конец». А он смотрит через плечо, усмехается.
- Куда едем? Волк! Что это за дорога?
- Бетонка.
Еще издевается над ней!
- Миледи?
Она молчала.
- Миледи, вы гневаетесь? Миледи!..
Бросил руль, на полной скорости встал, перекинул ногу через сиденье, сел боком, одной рукой руль держит.
- Сядь сейчас же, как надо! - заорала Тома. - Не в цирке!..
- Пожалуйста. Только не дуйтесь, миледи.
Дорога крутится, вертится перед глазами, поворот за поворотом, белые столбики как из-под земли выскакивают, мотоцикл вот-вот врежется в них. Свистит, хлопает в ушах ветер. Нырнули под мост, и опять крутой поворот, и опять «Ява», как яхта, почти ложится на бок.
- Вот же лес! - кричит Тома. - Куда ты?
Волков не останавливается. И снова лес. И снова мимо. Через овраги-вниз, вверх. Чертов лихач. Но страх уже прошел, Тома привыкла, «притерлась» к мотоциклу. Сидела спокойно, на кочках слегка приподымалась, сливаясь с машиной.
- А ты удобный седок, - похвалил Волков.
Наконец он выбрал место. Поставил мотоцикл у старой акации, пошел вперед, не оглядываясь. Тома смотрела ему в спину, и сердце ее билось гулко, казалось, весь лес стучит с ним заодно. Волков, наверное, услышал и понял, как она боится его.
Он оглянулся, позвал:
- Иди сюда! Гриб.
Она нашла в траве суковатую палку. С палкой подошла к нему, пробормотала: - Змей боюсь.
Волков, казалось, не расслышал. Протянул ей крепкий охристый грибок.
- Тащи сюда второй шлем, здесь много грибов.
Они набрали полный шлем, прицепили его к багажнику, как корзинку. Бродили по лесу, почти не разговаривая, не глядя друг на друга. Тома устала, но заставляла себя идти дальше. Будем ходить и ходить, думала она, успокаивая себя, а потом сядем на мотоцикл и уедем. Главное, ходить и ходить, не поддаваться усталости. Ей вспомнился документальный кинофильм, в котором матерый волк изматывал силы молодого оленя, пока олень не упал. И тогда волк расправился с ним. Надо заставить его говорить, подумала Тома, когда человек говорит, он больше человек, чем когда вот так молчит и копит в себе что-то…
- Ты вчера собирался о себе рассказать, - сиповато после долгого молчания проговорила она.
Волков усмехнулся.
- Это можно.
Но еще долго молчал, идя вперед сквозь гущу кустарника, придерживая за собой ветки, чтобы они не хлестнули Тому.
- Начну с пеленок, чтобы тебе легче было по полочкам разложить, - с той же усмешкой проговорил он. Обернулся, остро взглянул на нее: - Может, сядем?..