- Побродим еще… И давай с пеленок.
Он передернул ртом и заговорил неторопливо, с издевкой в голосе:
- Ведите протокол, миледи. Стоит вести. Я такие финты… С детства персона. Так и пишите. Многие от меня, пацана, в платочек сморкались.
Он выбрал дорожку, по которой они могли идти почти рядом-он на полшага сзади, слегка склонясь к ней, словно говоря на ухо.
- Помню, папаше пьяному казан на голову надел.
На заводе распиливать пришлось. Мамаша придет с работы - в комнату войти боится. Из коридора спрашивает: «Витенька, ты дома? Витенька, ты покушал? Сходил бы ты, Витенька, в кино». Денег не жалела, только бы от меня отделаться. Даст меньше трешки, не беру. Нет, я не требую. Не ругаюсь. Просто остаюсь дома. И трешка находится.
С тринадцати на такси разъезжал. Девочек к себе ночевать привозил. Мамаша с папашей глазами хлопают, а я так это вежливенько даму в свою комнату провожу. Утром мамаша в мусорном ведре предметы дамского туалета находит, всякие там лифчики, трусики, - Волков скосил глаза на Тому, засмеялся, не разжимая губ. - Ни одна от меня в полном ажуре не ушла.
Тома отвернула пылающее лицо, сказала негромко:
- Назад пойдем.
Он покорно руками развел.
- Как вам угодно, миледи. Показывайте дорогу.
Она огляделась - одинаковые деревья, одинаковые кусты. Сюда шла, не смотрела по сторонам. Не до того было.
- Ты привел, ты и назад веди.
- Что вы, миледи, даму - только вперед.
Тома сердито головой мотнула. Паяц несчастный! Быстро пошла по тропинке, которая их привела сюда. Тропинка кончилась, и Тома остановилась - дальше дороги не было, сплошная стена кустарника. Попыталась обойти ее, но показалось, что она углубляется в лес. Сердито отводя ветки, пошла напрямик. Волков, откровенно потешаясь над ней, брел следом.
Тома продралась сквозь кустарник и очутилась на поляне, где они не были. Оцарапанная, с пунцовыми щеками, прислонилась плечом к ореху, обняла ствол. Ноги дрожали, вот-вот подкосятся.
Волков бросил на нее усмешливый взгляд и повалился на траву у ее ног, словно только и ждал, чтобы она остановилась вот так, в полном изнеможении.
- Садитесь, миледи.
- Не хочу.
Голос у нее тонкий, жалкий голос.
- Не дури. Садись.
Она сделала шаг и села, почти упала на землю. Не очень близко, но и не далеко от него: протянешь руку - коснешься.
- Уже не просишь рассказывать, сыта? - спросил он.
- Нет, почему… рассказывай, - напряженно проговорила она.
- Может, тебя подробности интересуют? Я много баб перепробовал, могу рассказать.
Он явно издевался над ней.
- Чем больше гадостей, тем больше герой, - сказала Тома, едва не плача от сознания своего бессилия: она не могла одна выбраться из леса, да он и не дал бы ей уйти одной, понимала, что в нем произошла какая-то злая перемена, не хотела его слушать, но и показать смущения своего не хотела и повторила громче, с бессильным вызовом:
- В грязи по уши и доволен, как свинья.
- Миледи нехорошо выражается, некрасиво,-кривясь в усмешке, медленно протянул Волков. - Со мной дамы так не говорят, это тебе усвоить придется. И еще одно усвой: отказу мне не было. Протяну руку этак ленивенько, - Волков выбросил на траву, по направлению к Томе, широкую, как лопата, мозолистую ладонь, потом сжал ее в кулак:-моя. Так что, миледи, не зазнавайтесь, советую.-Помолчал, не отводя от нее испытующего взгляда. Спросил небрежно: - Так рассказывать, что ли?..
- Рассказывай.
- Храбрая девочка…
Он сел, охватил руками колени, голову опустил, и Томе почудилось, что в нем снова что-то переменилось, теперь по-доброму. Долго молчал, потом заговорил непривычно быстро, нервно, без всякой рисовки. Снова лег на спину, смотрел в небо. Пуговицу куртки в пальцах крутил, пока не сломал. Взялся ва другую, и ее сломал.
Тома слушала его бесстыдную мужскую исповедь, не решаясь прервать, страшась, что в эти минуты он возвращается снова к себе - худшему, стыдясь его и боясь, что вот сейчас он на нее взглянет и поймет, что с ней творится. Не выдержала, сказала:
- Довольно. Прекрати.
Он замолк на полуслове.
- Бахвалишься… - трудно проговорила она. - Разве это жизнь человека? Животного!
Он усмехнулся.
- Хочешь сказать - зверя. Что же, зверь-это неплохо. Зверь, по крайней мере, силен. И свободен. Свободен, миледи, вот что главное.
- Это свобода? - вскинулась Тома.- Да, захотелось выпить - выпил. Захотелось морду набить - набил. Захотелось девчонку под ноги себе кинуть - кинул. И тебе кажется, что это свобода? Никакая это не свобода - зависимость, и ты раб, раб - понимаешь?
Он сел рывком. Лицо его резко исказилось, поползло на сторону.
- Это я - раб?-процедил едва слышно.-Я раб?
Придвинулся к ней мягким кошачьим движением, и она осталась на месте, понимая что лучше не суетиться. А когда он стиснул руками, словно железными наручниками, оба ее запястья, не стала вырываться. Глупо меряться физической силой с Волковым, безнадежно глупо и опасно. Иная сила должна была найтись в ее душе, и только эту силу могла Тома противопоставить его закаленной и отточенной наглости.
- Сейчас поглядим, кто здесь раб, - вкрадчиво говорил Волков, уже плохо владея собой. - Может, мне до сотни как раз тебя не хватало. - Он приблизил к ней вплотную свое налитое кровью лицо, его дыхание обожгло ее щеку. - Велю раздеться - разденешься, никуда не денешься. Велю…
Она перебила:
- Отпусти руки.
Он молча смотрел в ее глаза.
- Отпусти руки, - тихо и четко приказала Тома. - Разве так спорят?.. Я сейчас докажу тебе, что права, но чтобы доказать, мы должны говорить спокойно, как человек с человеком. Со зверем я говорить не умею.
Он все так же близко и зло смотрел в ее глаза.
- У меня болят руки, Витя, - совсем другим, домашним тоном сказала Тома, впервые назвав его по имени.
Волков разжал пальцы. Поглядел на ее побелевшие, с красно-синими вмятинами руки. Тяжело перевел дыхание.
- Ты ведь не собирался угрожать мне и гадости говорить, не за тем в лес звал, - мирно сказала Тома, потирая пальцами запястья. - Просто привык делать, что в сию минуту захотелось. Вот я и говорю, что ты не хозяин, а раб сиюминутного своего желания. Желания и у зверя есть, и именно у зверя нет контроля над собой. Захотел есть - убил. Нет, это не тот пример, - быстро сказала она. - Мне трудно это хорошо объяснить, но ты постарайся понять.
- Сделаю усилие, - процедил Волков.
- В каждом человеке, может быть, есть зверь. Вернее, что-то от зверя. Но человек на то и человек, чтобы совладать с ним. Не выпускать наружу. Выпустишь - потом сам с ним не справишься. Это насчет хозяина и раба. Не перебивай, я еще не все сказала. Ты часто мускулами играешь. Силой похваляешься. И пользуешься. - Она взглянула на свои руки. - Ну, сильный ты, физически сильный от природы парень. Это твоя заслуга? Нет. И хвастаться нечем. И пользоваться этой силой, как сегодня со мной, стыдно. Из этой силы, без сильной души, знаешь, что может получиться? Слабость, ничтожность. Из физически сильного раба своих желаний фашист может получиться, вот кто!
Волков, уже довольно спокойно и миролюбиво слушавший ее, снова закаменел. Сказал с угрозой, цедя слова:
- Забери свои слова назад.
- Я правду сказала.
- Забери, пока не поздно.
Он смотрел на нее в упор, сузив глаза, стиснув зубы, и желваки ходили под кожей.
«А ведь он и убить может», - ощутила вдруг Тома. Не отводя взгляда от лица, пошарила рукой по траве, отыскивая палку. Палки не было, и она вся напряглась, кулаки сжала…
15
Из Центрального райотдела сообщили: в универмаге задержана женщина. Сняла со стенда отрез шелка, отвечать на вопросы отказывается, требует: «Везите к Ивакину, ему буду отвечать».
- Привезите, пожалуйста, - попросил Ивакин.
Встал из-за стола, заходил по кабинету. Не хватает только, чтобы это оказалась Зина. Зашел в комнаты работников отделения, поговорил с Цурканом. Молодец Павел, такое за несколько дней провернул! Завтра можно возбуждать уголовное дело. Интересно получилось: кража из аптеки, злоупотребления на заводе «Фарма-ко» и подделка больничных листов и рецептов, как поначалу казалось, не связанные между собой, объединились, круг замкнулся.
Вадим вернулся в свой кабинет, услышал - подъехала машина. Посмотрел в окно: ну, конечно, она самая. Кулаком по стене от досады стукнул. вина вошла с улыбкой, плюхнулась на стул. Юбка задралась, обнажив толстые ноги, обтянутые светлыми капроновыми чулками. Чулки лопнули где-то выше колен, побежали широкие стрелки, и Зина кое-как затянула их черными нитками.. Заметила, что штопки ее открылись, натянула юбку на колени, положила сверху потертую белую сумочку. Уставилась на Ивакина круглыми глазами.
- Что же ты не явилась тогда? - спросил Вадим раздраженно. - Я людей беспокоил, общежития добился, работа хорошая.
- А я, может, работать не хочу!
Он остановился перед ней злой, руки сунул в карманы. Спросил, чуть наклонясь:
- Воровать легче?
- Воровство мое не доказано и никогда доказано не будет, - с усмешкой ответила Зина. - Упал со стенда отрез, я его подняла, хотела повесить на место, а меня хвать за руку. Ясно? Вот оно как было. Для всех так было. Тебе-то я могу сказать, что не сам собой крепдешин упал, с моей помощью. Писать ты этого в протокол не будешь, я не подпишу и всюду от своих слов откажусь, ученая.
- Раньше краденое сбывала, теперь сама крадешь… - начал Ивакин.
Зина запальчиво выкрикнула:
- Я краду, а ты чистенький? Думаешь, не знаю, откуда у вашего брата гарнитуры импортные? Да вон костюмчик на тебе японский, сто шестьдесят рэ стоит. Не на выход - на работу таскаешь. Я все знаю! Мне надо было украсть, надо, чтобы такому, как ты, деньги отдать. Не таращись! Начальник паспортного стола, такие же звездочки, как ты, небось, носит. Пропишет человечка - сотняга в кармане.
- Не пачкай людей! - едва сдерживая гнев, сказал Вадим. - За клевету тоже на скамью подсудимых сажают.