- Увлеченность работой заражает,- согласилась Галина Федоровна.- Но ты зря противопоставляешь одно другому. Показного в тебе нет, а тут…
- Что же я, для вида торчу здесь? Чтобы люди говорили: вот какая самоотверженная, выходных не берет, не обедает. Так, по-вашему?
- Может, и так!-Карие, еще и сейчас прекрасные глаза Галины Федоровны хитровато блеснули.- Я ухожу, дел много. А ты с завтрашнего дня будешь с часу до двух на обед ходить, в столовую, как все люди.- Помолчала, окликнула: - Людмила!
- А?..
- Ты слышала?
- Слышала.
Галина Федоровна говорила с ней сейчас так, как она, Люда, со своими «трудными» говорила. И Люда невольно отвечала ей тоном своих «трудных».
- Я жду, Люда.
- Ладно,- вяло отозвалась она.
- Я проверю.
- Проверяйте…
- Толя Степняк сидит?
- Сидит. Все рассказал Ивакину: как в закусочную проник, откуда коньяк взял, сколько бутылок - словом все, но утверждает, что вдвоем с Митей орудовал. Третьего, говорит, не было.
- А может, и не было?
- Что вы! Тут совсем плохое дело… Я не хотела вам рассказывать, но… Понимаете, Подгорный пропал.
- Митя?
Галина Федоровна снова села на стул.
- В ту ночь, когда я привезла Толю домой, он никуда, оказывается, не убежал: отец избил его и запер в сарае. Утром к нему пришел Митя, через щель разговаривали. После этого Митя исчез. Куда-то послал его Толя, не иначе.
- Третьего предупредить, чтобы за коньяком в тайник не наведался,- сказала Галина Федоровна.- Если только ваше предположение верно.
- Очень я боюсь за Митю,- призналась Люда.
- Что говорит Ивакин?
- Вадим одного рецидивиста подозревает, ищет его. И Митю мы сообща ищем. Живым бы найти.
- Ты ужасов заранеее не выдумывай,- сказала, подымаясь, Галина Федоровна.- Звони мне. Держи в курсе.
Галина Федоровна ушла. Люда доела галеты, взболтала бутылку с простоквашей, посмотрела на свет - уже и творожок сделался, сказала: «а-а…»-и, прямо из горлышка, выпила всю бутылку. Подперла голову рукой и почувствовала, что ей нестерпимо хочется плакать. Из-за Томы? Нет. На Тому она была зла, а сейчас и злость поутихла. Из-за того, что Галина Федоровна ее отругала? Конечно, нет. Это она, Люда, обидела Галину Федоровну, не как-то нечаянно обидела- хотела обидеть. «Не делаю из еды культа, как некоторые». Кровь прихлынула к лицу Люды, даже глазам стало жарко. Как она могла сказать такое, в чем упрекнула? Да, Галина Федоровна ест всегда в одно время. Застанет ее час обеда на совещании - развернет пакет и ест, И в троллейбусе так, везде. Но ведь она больна, разве она, Люда, об этом забыла? Может, потому и больна, что подолгу и жестоко голодала?..
Выросла в крестьянской семье на территории, оккупированной румынами. С восьми лет работала - водила лошадей во время пахоты на чужом поле, в богатых домах прислуживала. А жили все равно впроголодь. На шестерых - миска супу, вареного из воды, луку и перцу да миска мамалыги, которой не хватило бы и на одного хорошего едока. Фунта четыре кукурузного хлеба - вот и вся пища на сутки. Слегла мать, и отец, чтобы подкормить ее и детей, пошел ночью в лес охотиться на зайцев. Поймали его жандармы, избили - почти убили: с той ночи стал кровью харкать, так легкие и выплюнул. Мать недолго пережила его, и осталась Гадя, старшая из детей, с тремя малышами на руках. Никакой взрослой работы не боялась - была бы работа, спасти бы только братишек от голодной смерти. Правда, односельчане помогали, да мало кто в селе жил богаче семьи Гроза, а кто и жил богаче, тот помогать не привык. В двенадцать лет подалась Галя в город, нанялась в няньки. И здесь голодала, потому что все, до копейки, отсылала братьям.
Пришли Советы, и Галя осенью сорокового завербовалась на работу в Сибирь. Больше месяца в теплушке. Прибыли в Прокопьевск, а там зима невиданная - морозы трещат, слезы на щеках замерзают. Выдали всем бурки с галошами, штаны ватные да стеганки, шапки-ушанки, и уже не отличишь, кто парень, а кто девушка. Галину неизменно за парня принимали - рослая, плечистая, и голос низкий, мужской. Она и работала, как парень,- в шахте вагонетки грузила. Каска с лампочкой на голове. Работа тяжелая, да разве раньше ей было легче? Другое мучило: дикарь-дикарем среди людей, что говорят вокруг, чему смеются, о чем спрашивают - не понять. Трудно без языка. Попросилась из своего барака в барак к русским девушкам. Оказалась к языку способная - за год чисто говорить научилась, ночами русские книги читала. Теперь Галину Федоровну за сибирячку принимают, акцент у нее такой.
Началась война, и стала Галя проситься на фронт. Не отпустили - сбежала. На фронт не попала, добра-лась до Донбасса. Оттуда чудную девушку-парня отправили в Баку. Пошла работать на буровые вышки, только к кочевой жизни привыкать стала, пришлось эвакуироваться. В Красноводск плыла стоя - ни местечка на палубе. Лопнули шахтерские ботинки, так отекли, опухли ноги. Прямо с парохода - в больницу. Из больницы - в эшелон. В городе Мары приютила ее пожилая татарка, устроила на работу в столовую педучилища подавальщицей. Тридцать два килограмма весила тогда Галя, позднее она о себе тех лет скажет - бухенвальдский вес. Вот и решила ее подкормить добрая женщина.
В первый же день работы поставила Галя перед старым учителем тарелку супа, а в ответ давным-давно не слышанное, родное: «Мулцумеск!» Так и бросилась старику на шею, заговорила на своем языке. И он ее обнимает, по голове дрожащей рукой гладит и плачет… Оказалось, бессарабский еврей, преподает музыку. Вся семья у него погибла, Галя стала его семьей, его дочкой. Училищные девчата подготовили ее за семь классов школы, и поступила она в педучилище, не зная толком, зачем оно ей, не догадываясь, что нечаянно себя нашла, дело всей своей будущей жизни, счастье…
Люда сняла телефонную трубку, набрала номер Галины Федоровны и, услышав гудок, поспешно положила трубку. Струсила? Нет. Не такой человек Галина Федоровна, чтобы словами вину свою перед ней замаливать. И не такой человек она, Люда. Здесь не слова нужны…
20
Зина пришла вся вымокшая, расстроенная. Сказала, словно в оправдание:
- Я только с дому, а дощ как влупит!
Выкрутила подол старого бордового платья, штапельная ткань то ли села, то ли вытянулась - скособочилась на одну сторону. И вся Зина казалась сейчас скособоченной: волосы, расчесанные на косой пробор, жалко облепили голову, мокрый жакетик застегнут не на ту пуговицу, левая пола длиннее, правая куцая, косая складка на животе. В расшлепанных туфлях чавкает. Села на стул, широко расставила ноги, натянула на колени юбку.
- Пускай сохнет.
И виновато посмотрела на Ивакина.
- Что у тебя стряслось?-спросил он, наблюдая, как сбегают капли с ее волос, собираются на конце мокрой прядки и останавливаются будто в нерешительности. Висит прозрачная капля, раздумывает, прежде чем оторваться. И скатывается на плечи.
- Пришла опять морочить тебе голову, сама не рада. Да кто знал, что Катька, бывшая моя соседка, на кондитерской в кадрах работает!
- Не оформила?
- А я и не совалась. Увидела ее - прямо сердце обмерло: растреплет. Дала задний ход и прямо с фабрики к тебе.
- Ты от подобных встреч нигде не застрахована,- невесело сказал Ивакин.- В городе тебя знают. Пусть говорят, а ты свое докажи. Жизнью докажи, какой ты человек.
- Не могу я так. Когда ко мне со злом, с неверием, я сама чувствую, как из меня со всех сторон иголки лезут. Нет, не могу я так. Ты другой исход придумай.
- Жакет не на ту пуговицу застегнула,- сказал Вадим.
Зина расстегнула пуговицу, сняла жакет, развесила его на спинке стула. Платье под жакетом оказалось сухим, выцветшим от старости. Под мышками широкие желтые круги. Воротник лоснится.
- Так-таки нет исхода?- безнадежно спросила Зина.
Вадим в задумчивости черкал ручкой бумагу. Сказал рассеянно:
- Исход в тебе.- В твоем отношении к людям.- Какая-то мысль вошла в него, но еще не оформилась, и он ощупью пробирался к ней в лабиринте других мыслей.- Знаешь, Зина… В жизни каждого когда-то наступает кульминация. Момент наивысшего напряжения. Надо себя к ней готовить загодя. И в нужную минуту быть решительным. Может быть, сейчас у тебя такой момент. Надо сделать выбор и уже твердо придерживаться того, что выбрала. Ну, встретила старую знакомую, ну, расскажет, допустим, она о твоем прошлом - и что? Люди меняют свое отношение к человеку, если человек на деле подтверждает плохую характеристику. И хорошую тоже.
- А я им подтвердю. Я сразу лаяться начну. И не захочу, а начну, будто черт во мне сидит, подзуживает. Нет, здесь у меня ничего уже не получится, ты поверь. Может, мне уехать? Где никто моего прошлого не знает?..
Вот куда она гнет, подумал Вадим. Вот что хочет от него услышать.
Но не поспешил навстречу. Пусть выскажется и сама решение примет.
- Как на твои глаза Днестрянск?-спросила, наконец, Зина.- Ты своим все про меня рассказал?
Вадим кивнул.
- От них дальше могло пойти?.. Я так рассуждаю: раз в дочки взяли, не расчет им про меня плохое распространять. Да и не трепливые люди… не Катька.
Она выжидательно замолчала. Но и Вадим молчал.
- Гляди, пар от меня идет,- сказала Зина и засмеялась.- Намокнешь - просохнешь и ни чиха тебе,- расфилософствовалась она.- А тут и так себя ладишь и этак, а репутация подмокшая все одно.- Она опять засмеялась.- Уеду, будто одежку старую сброшу. Не знаю, конечно, как они меня после всего встретят..- она выжидательно посмотрела на Вадима.- А я про них не забыла. Если веришь. Только врать мне зачем? Киру твою нутром не перевариваю, что правда, то правда. А за них… Ты говорил, они ту газету все читали и умолчали?
- Да.
- Пожалели? Или как понимать?
- Решили, что ты переменилась. Другой стала, не той, что на обман пошла.
- А я, и правда, совсем другой у вас стала. Когда б не Кира…
- Значит, в том, что случилось с тобой после Днестрянска, виновата Кира?