— Что объяснил?
Корсаков понимал, что преимущество на стороне Маслова. Ему было интересно понять, как же складывался и затягивался сложный узел, в который теперь почти основной нитью вплетена и его, Игоря Корсакова, жизнь.
Маслов смерил Корсакова взглядом.
— Ты, мой старый друг, чуешь, во что ввязался?
— Начинаю, — признался Игорь.
— Вот что мне в тебе нравится — ты не любишь пыжиться. Не выдавливаешь из себя сверхъинтеллект на зависть другим, — улыбнулся Глеб.
Улыбка, однако, Корсакова не обманывала: Маслов был на грани истерики. Время от времени он смотрел на лежащего Гуцула взглядом сожалеющим. Сожаление это касалось не бедственного положения пожилого человека, а скорее его неуступчивости, по мнению нападавшего — бессмысленной!
Маслов повернулся к Корсакову, пристукнул пистолетом по столу:
— Ну, что, Игорек, делать будем?
«Так, — понял тот. — Началось. Нервы сдают, что очень опасно».
— Глеб, с тобой все в порядке? — попробовал он удержать ситуацию под контролем, осознавая, впрочем, всю бессмысленность попытки. Ну, хоть чуть-чуть…
Маслов тоже все понимал и игру не принял:
— Игорь, не гони дуру. Что ты, как маленький? Сейчас вот с хрычом этим разберусь, и поговорим.
— Ты можешь объяснить, что тебе надо? — продолжал тянуть время Корсаков.
Лицо Глеба напряглось, он снова ударил по столу и выговорил уже откровенно зло:
— Игорь, не зли меня, иначе выстрелю в живот. Смерть долгая, мучения невыносимые, ты мне тогда все расскажешь, но тебе это уже не поможет.
Он все так же держал Корсакова на расстоянии, исключающем атаку.
— Школа у тебя хорошая, — расслабленно заметил Корсаков.
Как ни странно, это сработало:
— Со мной дед занимался каждый день по три-четыре часа.
— Дед — это Маслов? Андрей?
— Ну, а кто еще? Вот ты представь, — Глеб взял в свободную руку табурет и отошел метра на три дальше, оказавшись в углу кухни.
— Вот ты Представь человека, который все свои двадцать девять лет верой и правдой служил государству! Не человеку, не ведомству, а — Государству, в котором родился и жил. Он, этот человек, готов был заниматься чем угодно по заданию этой машины, понимаешь? Чем угодно! Сказали бы ему — стань врачом, стал бы! Полярником — с удовольствием! Дед мне всегда говорил, что мечтал быть учителем в сельской школе, а его направили в НКВД. И он сразу, безоговорочно принял это поручение государства, своей Родины!
Маслов пытливо вглядывался в лицо Корсакова.
— Ты меня глазами-то не сверли, — попросил Игорь. — Над твоими словами о государстве и Родине я смеяться не буду. И не потому, что тебя боюсь, а потому что думаю точно так же. Но учти, что ты и твой дед говорили о разных вещах…
— Да откуда тебе знать? — стремительно подался вперед Маслов. — За такую верную службу его наградили расстрелом, и только чудо деда спасло. Он всю оставшуюся жизнь провел в глухой деревне. Прикинулся заплутавшим охотником, устроился кое-как, потом документы выправил, законные, настоящие. Только фамилию пришлось сменить. Ну, что молчишь?
— А что я скажу? Ты же все равно любишь своего деда.
— При чем тут любовь? Дед был умнейшим человеком, которому к тому же в жизни очень повезло. Он сам говорил, что ему повезло прикоснуться к великому делу, и мне завещал это дело продолжать, сколько смогу. Ослабну сам — должен приготовить продолжателя! И так — до конца, до победы!
Голос Маслова дрожал, глаза сверкали! «Надо задержать этот психоз», — подумал Корсаков.
— Глеб, ты только верил? Чем же это отличается от религии?
— Дурачок ты, Игорь. Ну, при чем тут религия? Религия и вера — разные вещи. Мой дед, его единомышленники, я, — мы все верим в то, что делаем.
— Ну а что ты делаешь-то? Можешь хотя бы сейчас мне рассказать? Интересно все-таки, что ты такого нашел в планах Бокия, или кого там еще?
Странно, но Глеб снова успокоился. Хотя бы внешне.
— Бокий сам по себе был просто умным человеком, который смог увидеть перспективу, организовать движение к точной цели и не мешать тем, кто умел идти к ней!
— Целью ты называешь эти древности?
— Древности — чепуха, ты прав. Главное в другом.
— В чем?
— В чем? — рассудительно повторил Маслов. — Ну, вот, смотри. Ты помнишь, в центре Москвы показывали на большом экране футбольный матч?
— Ты о погромах после поражения от японцев?
— Именно! Умница! Значит, несложно будет вспомнить, что происходило на том же самом месте в декабре?
— Ты снова о болельщиках?
— Ну, можешь их так называть, хотя понимаешь, что в их головах могут быть другие лозунги, а в руках — другие предметы. Но дело не в этом.
— А в чем?
— В том, что этой толпой управляли люди.
— Отделяешь, так сказать, козлищ от человека?
— Ага, отделяю, потому что каждому своя жизнь дана, и ее не изменить.
— Но ведь ты-то как раз и хочешь изменить! — завелся на спор всерьез Корсаков.
— Неточно формулируешь, — возразил Маслов. — Речь идет о другом. Россия задыхается от тех, кто приезжает к нам и оседает тут. Они приносят свои обычаи, привычки, отношения! И стараются воздействовать, меняя суть нашу, понимаешь?!
— Ну, а ты будешь воздействовать на них? — не скрыл издевки Корсаков.
Сейчас он хотел только одного: Маслов должен захотеть ударить его! Тогда ему придется подойти ближе, и уж тут-то он окажется в руках у Корсакова. Но Глеб продолжал сидеть: то ли увлекала дискуссия, то ли догадывался о намерениях Игоря.
— Понимаешь, друг, Бокий, вообще, был умнее, чем принято считать. Он создавал новую модель, в которой сотрудничали бы и интеллектуалы, и практики.
— Ты о чем?
— В работе над «тибетской загадкой» он, по-моему, стремился, чтобы интеллектуальные идеи воплощались в жизнь практиками, а не кабинетными сидельцами. Согласись, кабинетные ученые и живут лишь замкнутыми понятиями. На большее у них не хватает пороха.
Что касается практиков, то у них всегда слишком близко оказывается не камень, а стена преткновения. И без подробной инструкции им эту стену не преодолеть.
Вот Бокий и искал систему взаимодействия тех и других. И, признай, система начинала работать, ее результаты можно проверять!
— На людях? На живых людях? — не выдержал Корсаков.
— Ну, не на крысах же, — спокойно ответил Маслов. — На ком, в конце концов, проверяют лекарства? Что ты вообще знаешь об этом Знании? Оно подскажет людям верный путь! Посмотри, что происходит вокруг! Мы уничтожаем сами себя, самозабвенно радуясь этому. От могучей страны ничего не осталось, кроме иллюзии былого величия.
Теперь Глеб говорил мирно, голос его тек ровно, модулируя там, где нужно. «Он и в самом деле успокоился», — подумал Корсаков. — «Но нельзя его оставлять в покое. Нужно сменить направление и узнать что-нибудь новое».
— Когда ты включился в дело? — спросил Игорь.
Маслов одобрительно кивнул:
— Ну, что же, ты имеешь право знать… Это не я включился, а ты. Честно говоря, я очень удивился, когда ты позвонил насчет той статьи и газеты.
— Почему?
— Потому что они являлись наживкой. Не для тебя лично, а вообще…
— Как это «вообще»?
— Мне неважно было, кто клюнет.
— Тебе?
— Мне, нам, какая разница?
— Зачем?
— Мне требовалось любое знание о документах, исчезнувших после ареста Бокия. Нужны были различные следы, намеки, чтобы только напасть на след!
— И — напал?
— Как видишь, — усмехнулся Маслов.
Корсаков уголком глаза уловил движение: Гуцул направил в сторону Маслова оружие. Глеб не остался безучастным: моментально развернувшись, он всадил в старика три пули… потом повернулся к Корсакову:
— Скучный ты человек, оказывается, Игорь.
— Ну, ты тоже не идеал, — признался Корсаков.
Маслов все еще держал ствол направленным на Гуцула, и в этом был последний шанс Игоря. Он согнул ногу, чтобы сильнее оттолкнуться. Во всяком случае, попасть в передвигающуюся цель труднее…
Но это время с грохотом разлетелось окно, и осколки полетели в сторону Маслова. Потом распахнулась дверь, Глеб обернулся…
А Корсаков ощутил сильный удар ниже плеча… и ничего не успел подумать. Последнее, что он помнил — лицо Гуцула с еще открытыми глазами…
27. Подмосковье. Пятница
В машину, стоящую метрах в ста от дома Гуцула, сел, шумно дыша, мужчина в годах, но подвижный и тренированный. Он сразу же повернулся к заднему сиденью:
— Ситуация там обостряется, Маслов, судя по всему, на пределе. И голос, и речь, и реакции — все свидетельствует, что он теряет контроль.
— Вы обозреваете пространство?
— Ограниченно.
— Что со входом?
— Разблокируем в течение тридцати секунд.
Мужчина на заднем сиденье вздохнул:
— В мои годы спать надо по ночам, а я тут с вами…
Сидящий впереди тоже вздохнул в знак понимания и сочувствия, но тот, что был сзади, повысил голос:
— Ты чего там вздыхаешь? Сожалеешь, что ли? Потерпи до похорон.
— Типун вам на язык.
— Ладно, давайте готовиться к разблокировке. Они на кухне?
— Да.
— Кухонное окно выходит во двор?
— Да.
— Одного человека поставь к окну, чтобы отвлек. Пусть имитирует попытку проникновения через окно…
— Вы не беспокойтесь, все будет нормально.
— Нормально, Саша, это когда люди спокойно спят в своих кроватях, — пожилой мужчина не мог скрыть раздражения, а может быть, волнения. — Особое внимание — дверям. Если увидят малейшую опасность открытия огня, пусть стреляют.
— Есть, — ответил тот, что помоложе, и, прерывая разговор, вышел из машины.
Пожилой вздохнул.
28. Подмосковье. Пятница
Он видел только потолок. Потолок был какой-то странный, но Игорь точно знал, что когда-то он жил под таким потолком. Правда, давным-давно, но это было, он точно помнил. Вот вспомнить бы еще только — где?