- Английский радист-разведчик, капрал коммандосов, сбитый под Бреслау, присоединился к группе советских разведчиков, действующей под Познанью. Капрал живет с ними где-то в лесу и держит связь с Лондоном. Он надеется, что если кто-нибудь еще уцелел из его группы коммандосов, то его капрала можно будет отыскать по подпольным каналам.
- Но ведь этот слух дойдет не только до "аковцев", - все же беспокоился Констант, - но и до гестаповцев!..
Из Познани вскоре пришло донесение от одного из верных и деятельных поляков:
- Гестаповцы в познаньском штабе шефа СС и полиции СС - группенфюрера Райнефарта сначала переполошились, а теперь не придают никакого значения слухам об английском разведчике, хотя они арестовали нескольких поляков за распространение ложных слухов. Проверка показала, что никакого английского самолета под Бреслау в течение последних двух месяцев сбито не было. Установлено также, что в провинции Вартегау нет ни одной рации британской секретной службы, которая бы поддерживала связь с Лондоном. Зато функабвер и радиопеленгационная служба 6-го воздушного флота люфтваффе и РСХА имперской службы безопасности - неоднократно засекали работу трех-четырех радистов, явно советских по "почерку" и характеру их работы, которые постоянно меняют место выхода на связь на юго-востоке провинции.
- Это хорошо, что гестаповцы не станут искать англичанина, - сказал Евгений Кульчицкий.
Но Домбровский и Кульчицкий надеялись, что это конфиденциальное известие не станет достоянием "аковцев". И расчет их оказался верным. Молодой Юзеф Османский первый сообщил:
- Какие-то пришлые "аковцы" упорно ищут связи с английским радистом-разведчиком, но не могут выяснить его местопребывание. Всем "аковцам" приказано всемерно собирать сведения об этом разведчике.,
Тем временем рано поутру в Бялоблотском лесу грянул еще один чудовищный взрыв - на этот раз ближе к землянке...
В следующие три дня Евгений появлялся по ночам с разведчиками тут и там в польских деревнях и на фольварках, ронял английские фразы, польские слова выговаривал с английским акцентом.
На четвертый день поздно вечером, когда за запотевшими оконцами тесной горенки Османских бушевала ноябрьская непогода и гнулись под напором ветра высокие сосны, кто-то постучал снаружи по крестовине окна.
- Никак стучит кто-то? - спросил Юзеф-младший, только что стянувший рубаху через голову.
- То дождь с градом, Юзек, - прислушавшись, ответил Юзеф-отец, замерев с сапожной иглой и дратвой в руках.
В спаленке закашляла простуженная мать Юзека, заворочалась на кровати Криея, его младшая сестра. В окно снова постучали, громко, властно. Но это не был условный стук разведчиков группы "Феликс".
- Кто там? - спросил Юзек, подходя сбоку к окну.
- Пан Османский, откройте! - послышался раскатистый бас.
- Открой, Юзек! - тихо сказал отец. - Кто-то из поляков. Но кто? Закрой занавеску!
Если занавеска ближайшего к входной двери окна была затянута, это значило, что в доме чужие, "семафор" закрыт.
В горенку ввалился высоченный, ростом с Димку Попова, рыжий поляк в потемневшей от дождя полной форме офицера Войска Польского цвета хаки и со звездочками поручника на полевой конфедератке и погонах. Над матерчатым козырьком распростер крылья выкованный из черненого серебра одноглавый польский орел с короной.
Отец и сын Османские смотрели во все глаза: этой формы они не видели в Польше уже целых пять лет, с конца кровавого сентября тридцать девятого. И гордый орел тогда же улетел куда-то со своей короной, уступив место черному германскому имперскому орлу с грозной свастикой в когтях. Правда, все в округе вот уже года два-три поговаривали, что где-то в лесах в пущах Польского генерал-губернаторства свил себе гнездо этот орел, так и не захотевший расстаться с короной, и что появилась в тех лесах и пущах рать в старой форме Польши "маршалека" Пилсудского, президента Мосцицкого и Смиглы-Рыдза, но что борется эта рать по воле ясновельможных панов не столько с полчищами иноземного черного орла со свастикой в когтях, сколько с партизанами-людовцами, воевавшими не за панов, а за люд польский.
Расставив ноги, держа руки на блестящем от дождя мокром тридцатидвухзарядном автомате "шмайссере", висевшем у него на груди, вошедший сказал рокочущим басом:
- Вот что, хлопы. Армия Крайова все знает. Даже то, что вам известно, где в Бялоблотском лесу скрывается у русских парашютистов английский радист-разведчик. Нам необходимо связаться с ним. У нас имеется к нему дело огромной важности, к нему и к Англии. Наши представители - офицеры АК будут ждать его с завтрашнего дня каждый вечер в девять часов на развилке дорог в сосняке за Бялоблотами, у замшелого валуна. Пусть приходит один, без русских, гарантируем ему полную безопасность. Мы проследим за тем, как вы выполните этот приказ. Армия Крайова все знает, все помнит и ничего не прощает!
Сказав это, рыжий поручник вышел, едва не расшибив лоб о притолоку и хлопнув дверью так, что она чуть не слетела с петель. Отец и сын Османские молча смотрели на грязные мокрые следы огромных сапожищ на половицах около порога.
В ту же ночь к Османским заглянул Констант Домбровский. Он возвращался с хозяйственной операции: группа запаслась продуктами в отдаленном фольварке какого-то гроссбауэра.
Домбровский смело постучал в окно - все "семафоры" были открыты, а метла у ворот, поставленная черенком вниз, означала, что разведчики не должны проходить мимо, так как у Османских имеются для них неотложные сведения.
Через час Констант вернулся в землянку и разбудил Евгения. Командир и заместитель командира группы всегда стремились ходить на задания поочередно, чтобы один из них оставался в землянке. В случае гибели обоих командиров группа "Феликс" вряд ли смогла бы успешно продолжать свою работу.
- Итак, - сказал Констант, - тигры в клетке. Теперь твоя очередь войти в клетку. Сам напросился. Да, тигры ждут тебя, Евгений.
Сейчас, ночью, в этом холодном темном погребе, похожем и вправду на братскую могилу, перспектива встречи с глазу на глаз с тиграми показалась Евгению не столь уж заманчивой. Но он сам напросился на это дело. Отступление невозможно. Главное, не подвести товарищей, не сорвать задание.
- Что тебе нужно для подготовки? - спросил Констант Домбровский.
- Прежде всего, - тихо сказал, закуривая, Евгений, - хотя у нас остался в запасе всего один комплект радиопитания, я должен несколько дней слушать Би-Би-Си. Слушать, восстанавливать акцент, интонацию, вспоминать старые идиомы и запоминать новые, военного времени. И главное, все это время думать по-английски. Ну и, разумеется, я должен в считанные дни узнать как можно больше о сегодняшней Англии.
И вот, лежа на холодных нарах землянки, Евгений то и дело включал коротковолновый "Север" и настраивался на Лондон, выключая радиоприемник только для того, чтобы остыли лампы. Обычно он был задумчив, слушал сосредоточенно, но нередко и улыбался, даже посмеивался.
- Лучше всего усваиваешь разговорную речь, слушая не диктора, а артистов варьете. Вот послушай! "Желать смены правительства все равно что искать сладкий лимон!" Или вот: "Самый хитрый немец - Франц фон Папен: будучи странствующим послом фюрера, он получил тем самым право не жить в Германии!" Или вот еще: "Как идут ваши дела?" - спросил наш корреспондент президента Ассоциации директоров похоронных бюро США. "Все было бы о'кэй, ответил тот, - если бы не эти проклятые новые сульфонамидные лекарства!"
Констант лишь вздохнул, с беспокойством поглядывая на друга. А тот почти не спал уже три ночи. Когда тушили "летучую мышь", он лежал в абсолютном подземном мраке с открытыми глазами и всю ночь вспоминал годы детства, проведенные в Америке и Англии, вновь и вновь на разные лады представлял себе скорую встречу с "тиграми". "Never say die" - твердил он про себя английскую поговорку, по-русски означающую просто "не унывай!".
А в "братской могиле" шла своя жизнь. В предпоследний день ускоренного курса "англоведения" Евгения Констант собрал общее партийно-комсомольское собрание. Разумеется, закрытое для всего легального населения "третьего рейха". На повестке дня: персональное дело Пупка. Сначала Констант хотел было судить Пупка товарищеским судом, но Петрович, Димка Попов, Олег, Верочка и остальные разведчики отговорили его от этой чересчур суровой меры.
Пупок - рядовой разведчик, чье настоящее имя, равно как и его разведывательный псевдоним, давно забыты в группе. Он типичный представитель того добровольного подкрепления, которое получали в тылу врага на занятой врагом советской земле наши зафронтовые разведчики, подготовленные на Большой земле. Подкрепления из тертых окруженцев, бежавших военнопленных и партизан-разведчиков. В партизанской разведке этот отважный и опытный воин был на своем месте, но имперская провинция Вартеланд не Смоленщина, не Белоруссия. Там была, хоть и оккупированная, своя земля, свой народ. А здесь все чужое. Здесь Пупок с одним своим единственным родным языком и глух и нем. На него можно по-прежнему положиться в любом бою, но в том-то и беда, что здесь, на германской земле, разведчикам надо всячески избегать открытого боя, надо воевать не партизанским оружием, а умом да умением. Без знания языка тут только на посту стоять да продукты добывать. Потому-то и чувствует себя здесь Пупок не в своей тарелке.
Откуда такое прозвище - Пупок? Прозвищем этим обязан он одной забавной довоенной песенке из своего необъятного и неистощимого репертуара остряка, затейника и балагура. Песенка, которую он давно, уж с сорок второго года, когда навсегда прилипло к нему это смешное и немного обидное прозвище, не исполняет. Из этой песенки Евгений Кульчицкий только и помнил две строчки:
На зеленом поле стадиона
Футболисты общества "Пупок"..,
- Товарищи! - строгим тоном начал командир. - Пора наконец обсудить недостойное поведение Пупка, позорящее высокое звание советского разведчика. В дни, когда все мы голодали, он неизвестно куда дел доверенные ему несколько метров парашютного перкаля и явился на базу навеселе. И нечего тут хихикать, Попов! Твое хихиканье и улыбочки Олега только показывают, что группа еще не осознала полностью всю серьезность поведения Пупка. За такие дела под военный трибунал отдают!.. Итак, какие будут предложения?