Внушив себе, что ножные ванны в январе не слишком вредны для здоровья, я пересекаю улицу и ныряю в подъезд дома номер семь. Длинный столбец эмалированных табличек с именами жильцов задерживает меня на минуту, позволяя перевести дух. И только тогда я мысленно сознаюсь, что на той стороне тротуара Франца Лемана удерживал не страх перед грязью, а машина марки ДКВ с кольцами “авто-униона” на радиаторе. Месяц жизни в Берлине научил его сторониться этих машин, особенно если возле шофера восседает угрюмая личность в темном пальто. Я старался, чтобы взгляд мой как можно равнодушнее пробежался по машине и седоку, однако шофер словно ощутил его на себе и, прежде чем тронуть с места, смерил меня ответным, очень внимательным взглядом… Интересно, случайно или нет ДКВ торчала возле парадного?
Подъезд пуст и гулок. Лифт отсутствует. Я задираю голову и вздыхаю: шестой этаж далек, как вершина Монблана. Неужели восхождение окажется бесплодным?
Адреса, полученные в квартирном бюро, — те из них, по которым я побывал, — принесли одни разочарования. Легче найти “Кохинор” на полу трамвая, нежели комнату в перенаселенном Берлине. И все-таки я добросовестно звонил в двери и задавал вопросы, истратив на это полтора дня из двух, полученных от управляющего конторой господина фон Арвида для устройства личных дел. В этом был свой смысл, и я не очень огорчался.
Прошлым вечером, устраиваясь на ночлег в конторе, я подумал, что в конечном счете все идет не так уж плохо и, если фон Арвид согласится, я готов спать на диване сколько потребуется. Правда, Тиргартен и Моабит далеко от Данцигерштрассе, но с этим неудобством можно примириться. Да и не так уж часто мне нужно ездить туда — дважды в неделю. Тиргартен и Моабит — парк и киоск у тюрьмы; вторник и пятница…
Шестиэтажный Монблан я одолеваю не спеша, отдыхая на площадках. Мне некуда торопиться: еще один адрес — и конец поискам. Магда убеждена, что господин капитан Бахман пробудет в Берлине не дольше недели, а следовательно, все скоро образуется. Или нет?
Я разглядываю двери и стараюсь забыть о существовании будущего. В теплой тишине лестничных маршей я чувствую себя защищенным от внешнего мира, а состояние покоя — такая редкость в моем бытии, что им надо дорожить. Очень, очень дорожить.
Думая об этом, я прижимаю пальцем кнопку электрического звонка под табличкой “Арнольд Штейнер, доктор медицины”, и, услышав позвякивание снимаемой цепочки, касаюсь пальцами шляпы.
Коричневая форма и пара сонных глаз — иллюзия покоя тает, уступая место желанию быстренько извиниться и уйти.
— Хайль Гитлер! В квартирном бюро мне дали ваш адрес…
— Мой адрес? Вы уверены?
Вместо ответа протягиваю направление и соображаю, что произошла ошибка…
— Доктор Штейнер? Он умер. Больше месяца назад.
— Ах вот оно что. Примите мои соболезнования.
— Да нет, я не родственник… У вас что, семья?
Голос вполне дружелюбный, как, впрочем, и взгляд. Судя по листьям в петлицах, новый владелец квартиры — блоклейтер*["3].
— Я один как перст.
— Член партии?
— Само собой… С сорок первого.
Мои документы в порядке и биография безупречна, поэтому я не испытываю особого трепета, разговаривая с квартальным полубогом. Скорее наоборот, волноваться надо ему: принцип фюрерства обязывает блоклейтера протянуть руку помощи рядовому члену НСДАП*["4], и я догадываюсь, что в данную минуту он прикидывает, как бы половчее отделаться от партейгеноссе, претендующего на место в квартире.
Пауза. Смущенное покашливание.
— Черт возьми! Тебе действительно негде жить?
— Пока ночую в конторе…
— Понимаешь… я бы с удовольствием…
— Да нет, ничего… Хайль Гитлер!
— Хайль!
Щелчок — и дверь сомкнула створки. В полной тишине я спускаюсь вниз, чувствуя одно — усталость. При каждом шаге вода хлюпает в ботинке, обещая Францу Леману в недалеком будущем как минимум сильнейший насморк. Только этого мне не хватало!
Возле подъезда урна. Я останавливаюсь и рву бумажки, полученные в бюро. На что я, собственно, рассчитывал? На рождественский сюрприз из гарусного носка*["5]?
Я бреду по Яговштрассе, грея руки в карманах. Полтора дня, потраченные на хождение по этажам, ночевка в конторе, сорок семь рейхсмарок филину в пенсне — все зря. Марки — наименьшая из потерь, хотя, по совести говоря, у меня их так мало, что я предпочел бы найти, а не потерять. А скольких трудов стоило незаметно стянуть в бюро чистый бланк направления и отыскать в конторе “мерседес” с подходящим шрифтом?..
Теперь куда? В конторе делать нечего, а Тиргартен и Моабит интересуют Франца Лемана только по вторникам и пятницам.
Ближайшая станция подземки — у Зоологического. Полчаса пути, которых вряд ли хватит на поиски выхода. Две проблемы: жилье и деньги. Или наоборот: деньги и жилье. В любой последовательности.
Свернув на Вюлленвеберштрассе, возле моста через Шпрее отыскиваю будку уличного автомата. Опускаю монету в прорезь и, медленно набрав номер, без особой надежды прислушиваюсь к длинным гудкам. Стекла в будке плохо протерты, и я, сняв перчатку, пытаюсь создать автопортрет. Получается жуткая рожа с перекошенным ртом — лучшее из доказательств, что между Францем Леманом и Рембрандтом лежит непроходимая пропасть. И за что только природа лишила меня талантов? Думая о себе, я всякий раз прихожу к выводу, что, в сущности, такой человек, как Леман, не добьется в жизни чего-нибудь путного. Средний рост, средний вес. И вдобавок невыразительное лицо без особых примет. Никакое лицо…
Я вешаю трубку и, стерев рожу перчаткой, выхожу из будки. Надо что-то предпринимать. Но что?
Доктор медицины Штейнер скончался. Скамейка в Тиргартене и газетный киоск у Моабита — их тоже как бы не существует. В течение месяца каждый вторник и каждую пятницу я все больше и больше убеждался в этом…
Итак, что остается бедняге Францу Леману? Классическая формула самообмана — “жди и надейся”? Или, напротив, отказ от надежд, после чего лучший исход — руки по швам и с моста в Шпрее?
Я вслушиваюсь в хлюпанье воды в ботинке и подвожу итог: без денег, без жилья, без связи. Безукоризненно круглый ноль, с которого надо начинать. Или нет? Есть еще молчащий телефон и семидесятилетняя Магда, кухарка и домоправительница Бахманов. Мы славно прожили несколько недель под одной крышей: я помогал Магде держать квартиру в чистоте, а она следила за моим бельем. Несколько марок, взимаемых с Франца Лемана за постой, экономная Магда тратила на кофе и яблочный мармелад. Как у любой домоправительницы в Германии, у нее имелись свои маленькие секреты от хозяев и столь же маленькие личные страстишки.
Ну что же, это не так уж плохо — Магда и телефон.
2
Контора, Центрального страхового общества — учреждение скромное, но солидное. Достаточно пройтись по главному залу, чтобы понять это. Стекло, начищенная медь, дубовые панели — респектабельно и со вкусом. В глубине зала на постаменте — мраморный фюрер, зорко взирающий на сотрудников и посетителей. В том числе и на Франца Лемана, чей стол угнездился в дальнем левом углу, знаменуя крайне незначительное положение Франца в страховой иерархии.
Я не честолюбив, но, откровенно говоря, должность младшего счетовода и тридцать пять марок в неделю меня не устраивают. Именно об этом я и собираюсь поговорить сегодня с управляющим. В конце концов член СС, гауптшарфюрер запаса, демобилизованный по ранению, имеет право претендовать на лучшее, нежели туманная перспектива продвинуться со временем на пост старшего счетовода с окладом в пятьдесят рейхсмарок. За это ли сражался мужественный Леман на полях далекой Франции, подставляя под пули маки свою грудь с железным крестом второго класса?
Дверь кабинета управляющего соседствует с бюстом фюрера. Это намек для догадливых на особую роль, играемую в жизни конторы ее главой — первым после фюрера по части страхования в берлинских районах Панков и Пренцлауэр Берг. Тем не менее злые языки толкуют, что ни одно дело не решается без участия фрейлейн Анны, секретарши.
Ко мне фрейлейн Анна благоволит. В солдатском ранце Лемана очень кстати отыскались помада от Диора и кусок старинных фландрских кружев — данайские дары, преподнесенные в подходящий момент.
Поэтому я бестрепетно жду аудиенции, назначенной на 10.30, и питаю надежды на благоприятный исход.
Сейчас без нескольких минут десять. Я с треском проворачиваю ручку арифмометра и, сверившись с цифрами в окошечках, выписываю в ведомости итог. Левая рука моя, придерживающая пачку счетов, затекла и ноет — точнее, ноет не она, а те два пальца, которых нет. Я откладываю перо и разминаю кисть правой руки. Странная штука — болят не шрамы, а именно отсутствующие пальцы, самые кончики их. Я закрываю глаза и отчетливо вижу длинную иглу, входящую под ноготь, красную каплю и лицо СС-гауптштурмфюрера доктора Гаука с каплями пота на лбу… Когда это было?.. Да и было ли? Не привиделся ли мне подвал в Булонском лесу*["6], щипцы на столе и некто, разительно похожий на меня, — человек со странным прозвищем Одиссей?..
— Что о вами, Франц?
Анна, неслышно подошедшая к столу, трогает меня за плечо.
Секунду или две я гляжу на нее, не понимая, откуда она взялась здесь, в подвале гестапо.
— Вы нездоровы?
— Просто не выспался.
— А как же адреса? Нашли квартиру?
Я пожимаю плечами и бесцельно перекладываю бумаги. Вопрос Анны вернул меня в настоящее, и целая лавина проблем и проблемок обрушилась на Франца Лемана. Прибавка к жалованью и жилье не самые острые из них.
— Ну, ну, — говорит Анна. — Не надо отчаиваться. Я уверена, все обойдется. Господин фон Арвид очень отзывчив… Через полчаса я вас позову.