— Сумка у вас где? Ну, с которой в магазин ходите.
Хозяйка, поджав губы, поставила передо мной пустую соломенную сумку.
— А хлебные карточки?
— Вот.
Я пересчитал. Две рабочих, четыре детских. Все верно, лишних нет.
— Так…
Трофимовна ликующе переглянулась с хозяйкой. Провели они неопытного опера, провели!
Пусть себе думают…
Понятые с напряженным вниманием следили за каждым моим движением, словно я выполнял очень сложный иллюзионный номер и вот-вот должна была произойти потрясающая неожиданность, завершающая фокус.
— При обыске ничего не обнаружено… Прочитайте и распишитесь, пожалуйста, — подал понятым химический карандаш.
Пока они старательно, опробуя каждое слово в отдельности, вычитывали протокол, я смотрел в оконце, выходившее на кручу. Вниз по дороге медленно, словно проверяя путь, скользил газогенераторный зисок, груженный красным кирпичом.
Но вот движение машины убыстрилось, еще, еще. Шофер отпустил тормоза.
Рано! Еще только начало спуска.
Машина стремглав неслась вниз. Что он, с ума сошел?
Зисок исчез из моих глаз — дорога завернула под нависший край обрыва. Теперь появится вновь лишь метров через сто.
— Расписались уже, товарищ лейтенант, — несмело напомнила одна из понятых.
— Сейчас, сейчас… — Я не мог оторваться от окна.
Зисок не появлялся. Время уже, время! Или шофер все-таки опомнился, успел затормозить?
И вдруг послышался удар. Звук донесся приглушенно, будто издалека, и вполне можно было не обратить на него внимания. Но я точно знал: это зис!
Случилась беда!
Схватил со стола ушанку, планшет и кинулся на улицу. Меня проводили недоумевающими взглядами — ведь никто, кроме меня, ничего не видел.
Подбежал к краю обрыва. Вся дорога отсюда как на ладони. Пустая, никакой машины на ней нет. И там, где извилистая серая лента, сползая с берега, расстилается через белую гладь замерзшей реки, — тоже ничего. Словно зиса и не было!
И лишь три одиноких малюсеньких кирпичика едва заметными пятнышками алеют на снегу далеко внизу, под обрывом.
Красные кирпичи! Из кузова!
Я съехал на подошвах по обмерзлому скату, побежал, припадая от боли, к сбитому столбику на обочине.
Далеко внизу, колесами вверх, среди рассыпанного кирпича лежал опрокинувшийся зисок. Мотор заглох, стояла мертвая тишина.
— Водитель! — позвал я отчаянно. — Водитель!
Никто не отозвался.
Подоспела запыхавшаяся Трофимовна.
— На комбинат, к телефону, живо! — приказал я. — Вызовите скорую. И к нам в отделение, пусть Федосеева пришлют.
— О, господи! — Она затопала вверх по дороге, отдуваясь как паровоз на крутом подъеме.
С трудом, при помощи слетевшейся к месту аварии ребятни, я вытащил шофера из вдребезги разбитой кабины, уложил на брезент. Он был без сознания, тяжело, с хрипом дышал. Чуть подрагивали седоватые усы.
— Дядя Коля Васин! — воскликнул испуганно один из ребят.
— Знаешь его?
— Ага! Тети Матрены муж, шофер химкомбинатский. Они здесь близко живут, у задних ворот комбината.
— Ну-ка, быстро туда!
Приехала скорая помощь, сразу вслед за ней прибежала жена Васина. Без звука кинулась к пострадавшему, а когда ее подняли, глухо и протяжно зарыдала.
— Ну как? — спросил я старенького врача.
Он покачал головой.
— Мертв?
— Еще дышит каким-то чудом. Но очень сомневаюсь, успеем ли довезти. Грудная клетка вся раздавлена. Обширнейшее внутреннее кровоизлияние.
— Не пьян?
— По-моему, нет…
Притащился на Стратегии неторопливый степенный Федосеев, наш гаишник, и с ним фотограф из горотдела. Мы начали свою кропотливую работу. Предстояло составить протокол осмотра места происшествия, обследовать машину и выяснить причину катастрофы, нарисовать схему, допросить свидетелей — не один я, оказывается был очевидцем аварии; две женщины развешивали наверху белье, мальчишка из школы бежал…
Я не очень удивился, когда Федосеев подозвал меня к опрокинутой машине и показал порванный шланг возле одного из тормозных цилиндров.
— Вот в чем причина.
— Тормоза?
— Ага! Нажал сильно, шланг старый, в обед сто лет, его и прорвало. Вся тормозная жидкость к черту.
— А ручник?
— Он пробовал — вон, затянуто. Да разве на таком склоне ручником удержишь? Да-а, жаль, хороший был шофер…
Приехали химкомбинатские, стали рядить-гадать, как поднять машину.
Нам больше нечего было здесь делать. Федосеев подбросил нас на Стратегии — меня до столовой, фотографа к горотделу, а сам поехал докладывать начальнику.
Наверное, у меня был тот еще вид, потому что Зинаида Григорьевна, взглянув, ужаснулась, всплеснула своими тонкими руками:
— Что-то случилось!
— Автокатастрофа, — я устало опустился на табуретку. — Машина всмятку.
— Ужас какой? Надеюсь, жертв нет?
— Есть, к сожалению. Шофера убило. Ваш, комбинатский.
— Кто? — спросили они обе, Зинаида Григорьевна и Дина, в один голос.
— Васин. Знаете?
— Николай Иванович?!
Зинаида Григорьевна так расстроилась, что даже есть больше не стала…
Вернувшись в отделение, я застал Федосеева в своем кабинетике. Дотошный автоинспектор с лупой в руках колдовал над растянутым на столе шлангом, который снял с машины с соблюдением всех необходимых формальностей.
— Интересный коленкор вырисовывается, товарищ лейтенант.
— Что такое?
— У вас зрение хорошее? Посмотрите сами.
Разорванные края шланга с нижней наружной стороны неплотно прилегали друг к другу, когда их соединяли. Оставалась незаполненной двухмиллиметровая выемка, суживавшаяся кверху и сходившая на нет у внутренней стенки шланга.
Я поднял глаза на Федосеева.
— Слушайте, но это ведь значит…
— Ага! — кивнул он. — Шланг не сам по себе порвался. Подпилили снизу. Напильником или там еще чем…
8.
Фрола Моисеевича уже не было в отделении — что-то прихворнул наш старичок, ушел сегодня пораньше. Мы с Федосеевым отправились с докладом прямо к майору Антонову.
Он выслушал внимательно, но, вопреки ожиданиям, отнесся к нашим выводам скептически.
— Торопитесь, товарищи!
— Совершенно явное убийство с заранее обдуманным намерением! — настаивал я. — Статья сто тридцать шестая, пункт «а».
— Еще и пункт «а»! Посмотрим, посмотрим… Что вы намерены предпринять, товарищ оперуполномоченный?
— В первую очередь, направить шланг на экспертизу. А сам думаю на комбинат.
— Правильно! — одобрил майор. — Товарищ Федосеев, возьмите моего Циклопа — и к экспертам, пока они еще не разошлись по домам. А я от себя еще позвоню их начальнику, попрошу, чтобы сделали как можно быстрее. Подготовьте постановление о назначении экспертизы, — приказал он мне.
— Есть! — Я повернулся к выходу.
— Одну минуту! Какие вопросы поставите экспертам?
Это я уже продумал:
— Первое: произошла ли авария из-за внезапного разрыва шланга? Второе: вызван ли разрыв искусственно или произошел естественным путем? Третье: если искусственно, то чем, каким орудием повреждена наружная поверхность шланга в месте разрыва? И четвертое: мог ли разрыв произойти вследствие этого наружного повреждения?
Майор помолчал недолго, обдумывая, видимо, сказанное мною.
— Все хорошо. Только прибавьте еще и пятый вопрос: предполагаемая давность наружного повреждения шланга. Это вам поможет в поисках преступника, если налицо действительно злоумышленные действия… А на комбинате советую особенно не распространяться про шланг и про ваши подозрения.
— Разумеется, товарищ майор! — Меня слегка задело его предупреждение. Что он, за дурачка меня считает? — Я и так никому не собирался ничего говорить. Просто порасспрашивать людей о личности Васина, его связях, друзьях и врагах.
— А людям и не нужно, чтобы им прямо говорили. Они по самому характеру разговора отлично разберутся, что у вас на уме. Поэтому подходите издалека, ставьте вопросы веером, а не узким направленным лучом. Я дам вам в помощь Гвоздева, он это хорошо умеет.
— Спасибо, — поблагодарил я сдержанно.
— Кстати, как обыск?
— Хлебной карточки не найдено, товарищ майор.
Он никак не высказал своего удовлетворения или, наоборот, недовольства. Сказал безразлично:
— Напишите рапорт. Не обязательно сегодня — дело терпит… Что еще? Желаю успеха!…
Гвоздев — или Гвоздь, или Юрочка, или Сынок, как только его не называли в отделении! — редко бывал на месте. Почему-то всегда получалось, что, как только он появлялся, его сразу начинали ругать. То какие-то дела недооформил, то бумагу забыл подписать. Юрочка терпеливо выслушивал скрипучие нотации Фрола Моисеевича, а потом, когда тот выдыхался, поднимал большие глаза с поволокой и невинно спрашивал о чем-то совершенно не относящемся к делу: «Фрол Моисеевич, а до совхоза Залесенского сколько километров?»
Вроде он не слушал, а думал о своем, пока его тут ругали…
Однажды ему влетело за мой грех — я забыл отобрать подписку у свидетеля, с которого снимал допрос. Юрочка стоял перед Фролом Моисеевичем, желчно отчитывавшим его, и привычно молчал. До меня так и не дошло бы, что виноват-то я, а не он, если бы Фрол Моисеевич вдруг не упомянул не совсем обычную фамилию свидетеля — Убейволк.
Позднее, когда справедливость была восстановлена, я сказал Юрочке в сердцах:
— Вот человек! Его ругают ни за что, а он молчит!
Юрочка лениво вскинул на меня свои кавказские глаза:
— Думаешь, я очень слушаю? А бумаги у меня всегда недоделаны — ты же знаешь…
Первое время я недооценивал криминалистические способности Юрочки. И напрасно. Правда, допросы, протоколы — всей этой бумажной канители Юрочка не любил. Зато розыск — другое дело! Здесь он был неутомим, не знал себе равных среди оперативников, может быть, всего города. Но как только розыск заканчивался поимкой преступника, Юрочка терял к делу львиную долю интереса, впадал в тягостное полусонное состояние, из которого его выводило лишь очередное поручение по розыску. Он исчезал, так и не оформив до конца прежнего дела, и появлялся через несколько дней с пойманным нарушителем, чтобы вместо признательности заработать от неблагодарного