И пошли воспоминания! Старинные здания, улицы, скверы… Я никогда еще не видел Арвида таким оживленным, таким разговорчивым. Вот что значит — родные края!… Или, может, ему Зинаида Григорьевна понравилась?
Я присмотрелся. А что — вполне! Тонкий профиль, лучистые глаза. А улыбка! И умница… Скинуть бы ей лет десять.
Мы с Диной уже поели пшенную кашу, выпили не очень сладкий чай, а они все еще предавались воспоминаниям, главным образом, Арвид:
— А на озере за Новым Форштадтом вы были?
— Как же! Чудное местечко! — хвалила Зинаида Григорьевна. — И беседки возле него — прелесть!… Представляете, товарищи, — это уже нам, — настоящие деревянные кружева, тончайшая работа!
— Вы и в беседках были? — удивился Арвид.
— О, мы с мужем такие любители… Все вокруг обшарили.
— Действительно! И ведь жили у нас короткое время.
— Да, всего полгода. Погодите, сейчас сосчитаю, — Зинаида Григорьевна потерла лоб кончиками пальцев. — Двадцать седьмого января сорок первого года я приехала — вот когда. Да, точно! Мужа перевели немного раньше, а я двадцать седьмого… Нет, кончится война — я снова туда, к вам! Примете?
Арвид довольно щурился.
— У нас говорят: первый раз — гость, второй раз друг…
Дине надоело сидеть посторонней наблюдательницей — она не из тех, которые терпеливо ждут, когда о них вспомнят.
— Да хватит вам! — бесцеремонно прервала поток воспоминаний. — Давайте лучше выясним, как насчет встречи Нового года. Учтите: кавалеров-одиночек принимаем без ограничений.
Я сразу вспомнил вислоносую.
— Дожить еще надо, — сказал уклончиво.
Зинаида Григорьевна словно мои мысли подслушала.
— Не бойтесь, — успокоила она, — Лели не будет, она нам на работе изрядно надоела. Я, Дина — надеюсь, против нас вы ничего не имеете?… Еще дама одна из прокуратуры.
— Аделаида Ивановна? — насторожился я.
— Вы ее знаете? — вскинула брови Зинаида Григорьевна. И сама же себе ответила: — Ах, да, по работе, я все забываю… Тогда у вас, наверное, будут еще знакомые. Прокурор с супругой — очень милая женщина, Леденцов из суда. Остальных вы вряд ли знаете. Ну как? Согласны?
— Вы очень любезны… — Арвид отвесил галантный полупоклон.
Я продолжил в шутливом тоне:
— Но соглашаться сразу несолидно. Товарищи дамы посчитают, нам некуда ткнуться.
— Ну, думайте, думайте, — рассмеялась Зинаида Гри горьевна. — Два дня сроку — хватит?…
— Но ни минуты больше! — вмешалась Дина. — Ведь еще доставать. Шнапс и прочее.
Я сделал строгое лицо:
— Водка? Где?
Дина показала язык:
— Так я и сказала — ждите! Вот выпьете с нами — тогда другое дело. Тогда вы соучастники…
В зал повалил народ. Сразу стало шумно.
— Пора, Дина, — поднялась Зинаида Григорьевна. — Кончилась смена — еще опоздаем.
Они торопливо попрощались, ушли.
— Интересная женщина! — У Арвида в глазах появилось новое выражение — что-то такое лирическо-мечтательное.
— Она — да! Но видел бы ты эту Аделаиду! И еще Вадим… Нет, не хочу! Лучше к ребятам в госпиталь.
Арвид не стал возражать:
— Ты верно сказал: дожить надо… — Зевнул, потянулся так, что затрещали кости. — Ну, я спать! Хотя нет, — тут же поправил он сам себя, — надо еще письмо приятелю написать…
На комбинате меня ждала потрясающая новость.
— Знаете, Изосимова посадили! — Хайруллин, второй диспетчер, сменивший утром Тиунова, смотрел на меня растерянно. — Только что звонили.
— Как — посадили? За что?
— На милиционера кинулся. Пьяный. В Старой Буре. Вчера поздно вечером, около двенадцати.
Старая Бура — небольшой городок районного подчинения, километрах в тридцати от нашего. Как Изосимов там оказался?
— Всыпят теперь на полную катушку. Два года, считай, обеспечено, — сокрушенно качал головой Хайруллин. — Если не побольше — время военное. Ай, водка, что она делает с человеком!
Я мысленно проследил последовательность действий Изосимова вчера вечером.
Принес машинку Тиунову, подбросил мне записку под дверь. Пошел домой, переоделся, оттуда на вокзал. Сел на поезд до Старой Буры. И там затеял драку с милиционером.
Хайруллин все еще клял зеленого змия.
Кажется, на сей раз он ошибался. Тут дело не в водке!…
Глеб Максимович, с которым я встретился в середине дня, был такого же мнения:
— Да, похоже на попытку уйти от более серьезной ответственности. Знаете что, садитесь на мою машину и дуйте прямо туда. Я позвоню, вас допустят. А мы здесь пока прощупаем его по бумагам — раз уж попал в поле зрения. Если потребуется, прискачу тоже…
Он подробно проинструктировал, как мне вести себя с Изосимовым. Потом сказал:
— Кстати, у Бондаря и в самом деле брат в Зеленодольске. Начальник горторга. Ночью Бондарь звонил из междугородной к нему на квартиру, просил кое-что приготовить из продуктов. Не прямо, намеками, но все понятно.
— Значит, он из-за продуктов так рвался?
— А что, причина какая еще основательная… И вообще, леший его побери! — Глеб Максимович ожесточенно чесал бритую макушку. — Если честно сказать, дал я с Бондарем хорошего маху. Сказал себе: всё, он! Людей поднял по тревоге, разослал по чертовым куличкам. А вышло — пустой номер… Ну, чего там улыбаться, чего улыбаться!
— Ох, Глеб Максимович, вы даже и не знаете, как меня успокоили! Прямо гора с плеч! — И пояснил:
— Понимаете, я все думал — у одного меня пустые номера. Всякая мистика лезла на ум: рок, судьба. А если даже у вас прорухи…
— Но-но! — прервал он сердито. — Какие еще прорухи, кто сказал?
Но глаза у него были веселые…
Эмка Глеба Максимовича стояла на соседней улице.
— Меня в управление, лейтенанта в Старую Буру.
Шофер кивнул…
Город кончился как-то сразу, словно оборвался. Вот только что лепились друг к другу низкорослые домишки, и вот уже мы посреди заснеженной степи, разделенной на аккуратные половины двумя темными полосами колеи.
Они бегут, бегут навстречу, чем ближе, тем быстрее, и каждая самозабвенно бросается под свое колесо.
Белое ровное небо неотделимо сливается с такой же белой землей. Если не сосредоточиваясь смотреть вдаль, туда, где падает куда-то вниз, утоньшаясь на нет, черная линия дороги, то кажется, что мы движемся по узкому мосту без перил, высоко поднятому над землей, и по обе стороны от машины пугающая пустота.
Шофер попался из молчунов — за всю дорогу ни полслова. И к лучшему: терпеть не могу нагловатых трепачей с персональных машин. Только уж больно осторожен, то и дело тормозит, словно на дороге не самые обычные зимние ухабы, а гибельные ущелья и пропасти.
Я крепился-крепился, наконец, не выдержал, спросил с подковыркой:
— Амортизаторы, что ли, не держат?
Ответил не словами, а взглядом: мол, соображаешь, что говоришь?
Но газу прибавил. Эмка заплясала на неровных ледяных рельсах. Пошли нырки то одним колесом, то другим, а то и двумя сразу. Я мотался на сиденье из стороны в сторону, раза два поцеловался с ветровым стеклом.
Шофер все поглядывал на меня с усмешечкой, ожидал, что запрошу пощады; ему-то самому легче, баранка не дает мотаться. Но так и не дождался.
Одно-единственное слово услышал я от него за всю поездку, когда он высадил меня у гормилиции, где в отдельной камере держали Изосимова:
— Ждать?
— Нет, езжайте.
Он тут же развернул эмку, пугнув лошадей у коновязи, и покатил обратно.
Дежурный горотдела уже был предупрежден. Взглянув мельком на мои документы, повел по длинному коридору, почему-то пахнувшему кошками.
— За дверь рукой не беритесь, — предупредил меня.
— А что такое?
— Случай был. Задержанный сорвал со стены электропроводку и приладил к двери. А она железная. Милиционера и стукнуло. Ладно не сильно — какое тут у нас напряжение!…
Изосимов лежал на узких нарах, когда дежурный, толкнув ногой дверь, впустил меня в камеру. Испуганно вскочил, часто моргая, словно не веря своим глазам.
— Не ожидали, Изосимов? — Я присел к столику у стены.
Дежурный ждал у двери, бряцая связкой ключей. Изосимов все еще стоял навытяжку.
— Где у вас следственная комната? — обратился я к дежурному.
— Рядом. Идите, задержанный!
Следственная комната представляла собой точно такую же камеру, только вместо нар здесь стоял колченогий жидкий столик для следователя.
Изосимов все молчал, будто дара речи лишился. В глазах метался страх.
— Садитесь. — Я указал на табуретку. — Да садитесь же!… Ищу, понимаете, своего свидетеля, а нахожу нарушителя! Что это вы надумали в драку с милицией лезть, а, Изосимов?
Я открывал ему путь, который вел только в тупик. Но он, все еще надеясь на лучший для себя исход, стал торопливо, жуя слова, уверять, что и сам не помнит, как было дело, что и выпил-то немного, а опьянел до беспамятства, видно, с непривычки.
Я кивал головой, слушал, вроде бы даже сочувственно.
Потом, не дожидаясь, когда он выдохнется, сам спросил:
— Вы когда выпили? До того, как мне свой привет подбросить, или после?
И сунул ему под нос его писульку. Изосимов стал отпираться с отчаянием:
— Ничего не знаю! Первый раз вижу!
— Бросьте, Изосимов! Во-первых, собака взяла ваш след. Во-вторых, экспертиза и по печатным буквам великолепно определит, кто писал. В-третьих, отпечатки пальцев. В-четвертых, — вот!
Я показал сложенную газету, лежавшую у дежурного в пакете вместе с другими вещами, отобранными у Изосимова при аресте. Один из ее рваных краев точно совпадал с краями подброшенного мне листка.
— Видите — бесполезно! Лучше расскажите все, как с Васиным было. Зачтется как добровольное признание.
Изосимов отер пот со лба тыльной стороной ладони.
— Ладно, ваша взяла… Не хотел я никого убивать! Не хотел. Думал — машина повредится, ну, на худой конец, водителя ушибет несильно. И никакой у меня злобы не было ни на Васина, ни на Олешу. Главным мне было Смагина Андрейку в это дело впаять… Теперь сам понимаю: дурак! — он скрипнул зубами.