Как видно, само слово «показания» произвели на владельца типографии магическое действие.
— Подтверждаю, подтверждаю, — засуетился старик, — ваша правда, конечно же, пожилой…
— Он? — воскликнул Елистратов, выхватив из стола фотографию Лаптина и придвигая ее к самым глазам владельца типографии. — Он? Узнаёте?
Старик вновь заколебался:
— Не могу знать, господин следователь…
— Какой я вам господин! — оборвал его Елистратов. — Забыли, в какое время живете, где находитесь?
— Виноват, господин товарищ, виноват. — У старика от страха заплетался язык. — Только как же я могу узнать, сами посудите. Столько лет прошло… Вроде бы и похож. А что, если не он?..
— Но похож, все-таки похож? — настаивал Елистратов.
— Похож, — уже уверенней ответил бывший владелец типографии, поняв, что от него требуют, — определенно похож…
— Так, — удовлетворенно подвел итог Елистратов, — оформим ваши показания.
Он достал из лежавшей на столе папок бланк протокола допроса и принялся быстро и уверенно его заполнять.
— Имя? Отчество? Фамилия? Год рождения? — сыпались вопросы. — Предупреждаю, что в случае дачи ложных показаний будете привлечены к уголовной ответственности. Ясно? Так что говорить только правду. Итак, в предъявленной вам фотографии вы опознали кого? Ага, человека, который давал вам при немцах заказ на изготовление антисоветской листовки. Так. Дальше?..
Дело шло споро. Не прошло и часа, как протокол был готов. Молодой малоопытный сотрудник Энского управления КГБ, выделенный для совместной работы с Елистратовым, недоуменно поглядывал на следователя из центра, дивясь тому, как ловко и быстро тот привел к признанию, которого явно добивался, вконец растерявшегося старика, с какой легкостью он сформулировал внесенные в протокол допроса вопросы и ответы.
Между тем Елистратов, не тратя времени даром, ни с кем ничего не согласовывая, вызвал на допрос Лаптина. «Старик не отвертится, — думал Елистратов. — Рассыплется. А там… там — победителей не судят. Посмотрим, что запоет этот чистюля Миронов, когда я размотаю Лаптина. Заслуга-то будет моя, только моя!»
Сотрудника Энского управления КГБ, пытавшегося было протестовать против вызова Лаптина, Елистратов попросту третировал: молод, молоко на губах не обсохло!
Прошло около получаса, и в кабинет робко вошел Лаптин. Елистратов жестом указал на стул. Старик сел, взволнованно оглядываясь по сторонам. Несколько минут длилось молчание: Елистратов пристально приглядывался к Лаптину. Выражение лица следователя казалось сочувственным.
— Давайте познакомимся, — сказал наконец просто, почти ласково Елистратов. — Моя фамилия Елистратов. Николай Иванович Елистратов. Я — старший следователь Комитета государственной безопасности. Теперь очередь за вами: расскажите о себе, да поподробнее, не стесняясь.
Лаптин, заметно волнуясь, рассказал свою биографию. Елистратов, выслушав его, взял со стола бланк протокола допроса и помахал им в воздухе.
— Вы знаете, что это такое? — спросил он с угрозой. — Нет? Это про-то-кол. — Слово «протокол» Елистратов произнес по складам. — Про-то-кол допроса. Понятно? Я буду вас допрашивать, а ваше дело говорить правду, и только правду. Поняли?
Глаза старого мастера округлились.
— Протокол? — неуверенно переспросил он. — Допрашивать? Меня допрашивать? Но почему? В чем я виноват? Я не знаю за собой никакой вины…
Елистратов усмехнулся:
— Старая песня, Лаптин. Все с этого начинают. А потом так разговорятся, что и не остановишь. Только уж поздно бывает. Чем дольше вы будете запираться, тем хуже для вас. А как же иначе? Ведь если вы заговорите сами, сразу расскажете все, значит, вы разоружились, прекратили борьбу против советской власти. Это будет учтено. Я первый буду ходатайствовать о снисхождении. Но если будете запираться, пощады не ждите. А заговорить вы заговорите. Рано или поздно, но заговорите! И чем раньше, тем для вас же лучше.
Лаптин, однако, продолжал молчать. Елистратов начал раздражаться, тон его изменился, стал угрожающим.
— Вот часы, — проговорил он, — даю на размышления три минуты. Если за это время вы сами не заговорите, буду вас изобличать. Фактами. Документами. Но тогда на снисхождение уж не рассчитывайте…
Напрасно. Лаптин молчал.
— Хорошо, — желчно бросил Елистратов. — Придется перейти к изобличению.
Он широким жестом показал на несколько толстенных папок, лежавших на столе.
— Вы думаете, здесь что? Семечки? Нет, дорогой мой! Это, так сказать, ваше жизнеописание. Тут все ваши преступные дела записаны и описаны. Как, не плохо? Ну, теперь будем разговаривать?
Лаптин недоуменно пожал плечами:
— Вы, товарищ следователь…
— Но, но, но! — грубо перебил Елистратов. — Какой я вам товарищ? Гражданин. Гражданин следователь. Запомните.
— Понятно. Только я хотел сказать, что вам, гражданин следователь, наверно, известно обо мне куда больше, чем мне самому, — сдержанно сказал старый мастер.
Сколь ни странно, но чем больше выходил из себя Елистратов, чем ожесточеннее нападал он на Лаптина, тем спокойнее и хладнокровнее становился старый мастер. Елистратов понял это и вновь изменил тактику. Теперь он заговорил спокойно, ласковым, вкрадчивым голосом:
— Ну что вы упрямитесь, дорогой? Неужели вам непонятно, что я хочу облегчить вашу судьбу? Вашу и… — Елистратов на минуту замолк, а потом внезапно, резко, в упор, бросил: — И вашего племянника.
Удар был рассчитан точно и нанесен мастерски. Лаптин вскочил.
— Моего племянника? Но, боже правый, где мальчик? Что с ним?
— Сидите! — прикрикнул Елистратов. — Что? Зацепило?
Лаптин тяжело опустился на стул. Руки его била крупная дрожь.
— Ну как, — продолжал Елистратов, — начнем с племянника?
— Что племянник? — горестно вздохнул Лаптин. — Племянник — отрезанный ломоть. Что я могу о нем сказать? Он был хорошим мальчиком, но рано осиротел. Рос без родителей. Один я у него оставался, а что мог сделать такой старый пень? Мальчик стал дурить, связался с плохой компанией. А тут война, немцы… Ну он и покатился. Крутился все около немцев, а как их погнали — исчез. Как в воду канул… Вы знаете? — Голос Лаптина предательски дрогнул. — Он ведь один у меня был. Один…
— Ай, ай, ай, ай! — желчно усмехнулся Елистратов. — Какие нежности при нашей бедности! Какие мы чистенькие, какие невинненькие. Бросьте вилять! — внезапно изменил тон Елистратов. — Нечего мне байки рассказывать. Давайте показания о своей работе на немцев вместе с племянничком, о листовках…
— Я на немцев не работал, — нехотя сказал Лаптин. — Ни о каких листовках не знаю…
— Так-таки и не работали? И о листовках не знаете? Ну, а племянник ваш, он работал на немцев?
— Да. То есть мне так казалось.
— Как это «казалось»? Говорите точно: работал или нет?
— Ну, работал…
— Уточняю: ваш племянник был изменником Родины, предателем, сотрудником фашистской разведки. Так?
— Может, и так, почем я знаю?
— Не крутите! Повторяю вопрос: вам что, неизвестно, что ваш племянник работал в разведке? Это весь Энск знал!
— Ну, раз весь Энск… Получается, работал.
— А вы в это время связь с племянником поддерживали, встречались?
Вопросы Елистратова, четкие, отрывистые, требовавшие точного, незамедлительного ответа, сыпались пулеметной очередью, разили Лаптина. Старик был подавлен, оглушен. Он, конечно, встречался с племянником во время фашистской оккупации и не собирался этого отрицать. Лаптин хотел было рассказать, как племянник пытался ему помочь продуктами, но он с негодованием отверг эту помощь, как он пытался уговорить его порвать с немцами, но Елистратов и слушать не стал. Связь с племянником, сотрудником фашистской разведки, поддерживал? Поддерживал! Остальное Елистратова не интересовало.
Сотрудник Энского управления КГБ, молча сидевший сбоку от Елистратова, все больше терялся.
— Товарищ майор, — обратился он наконец к Елистратову, — так нельзя. Я не понимаю…
— А не понимаете, так не вмешивайтесь, — огрызнулся тот.
— В таком случае разрешите быть свободным, — поднялся с места молодой работник. — Боюсь, мое присутствие тут лишнее.
Елистратов криво усмехнулся и кивнул головой:
— Можете идти.
Дверь за оперативным работником закрылась. Елистратов с минуту посидел в задумчивости, молча, подперев подбородок руками, затем упрямо тряхнул головой и возобновил допрос:
— Когда вы начали сотрудничать с немцами, с фашистской разведкой?
— Я с немцами не сотрудничал…
— Не лгите! Вы во время оккупации работали в мастерских, в порту? В тех, кстати, где подвизался и ваш племянник?
— Да.
— Мастерские принадлежали кому? Немцам? Военной разведке? Разве не так?
— Я этого не знаю.
— Не знаете, что мастерские принадлежали немцам? Шутить изволите?!
— Нет, это, то есть, что мастерские принадлежат немцам, я, конечно, знал, а вот насчет разведки…
— Что мастерские принадлежали разведке, знаем мы. Значит, на кого же вы работали: на немцев, сотрудничали с фашистской разведкой?
Лаптин удрученно развел руками:
— По-вашему получается, что сотрудничал.
— По-моему? А по-вашему?
Лаптин молчал.
— Ну, — продолжал Елистратов, — вы и теперь будете отрицать свою измену?
— Пишите что хотите, — устало, с полным безразличием махнул рукой окончательно сломленный Лаптин. — Все подпишу.
— Что значит: «Что хотите», «Все подпишу»? Вы эти штучки бросьте! Я записываю ваши, только ваши показания. Зарубите это себе на носу. Подпишите здесь, здесь и здесь. — Следователь поочередно придвинул к Лаптину одну за другой страницы протокола допроса. Тот, не глядя, все подписал. — Так. Поехали дальше. — Елистратов с деланной бодростью потер руки. — Теперь я попрошу вас рассказать о ваших сообщниках. С кого хотите начать?
— Как вам будет угодно.
— Что ж, начнем, пожалуй, с Рыжикова. Прошу.
— Рыжикова? — с недоумением спросил Лаптин. — Но кто такой Рыжиков?