Стас улыбнулся и сказал:
— Вы знаете, Анна Сергеевна, я вот оглядел вашу контору и вспомнил, как давным-давно, когда я еще был мальчишкой, в нашем доме жил дворник — татарин Баба-хан. И рассказывал он нам, пацанам, сказки, которые слушали мы, естественно, с восторгом. Несмотря на то что мужчин он обязательно называл “она”, а женщин — “он”. Помню, была у него сказка о том, как обидел багдадский халиф своего судью за справедливость его решений. Закинул судья от досады их багдадский УПК*["16] в реку и открыл на базаре лавку старья, да не простую, а волшебную. Ходил он по богатым домам, и, если покупал в них вещь, добытую злом и насилием, превращалось все остальное в этом доме в хлам и рухлядь. А сама вещь стояла в лавке, пока не приходил настоящий хозяин, и, если он был добрый человек, волшебник превращал вещь в новую и возвращал ее ему. Вот вы, Анна Сергеевна, и есть тот самый багдадский волшебник.
— Да ну вас, Станислав Павлович. Вы всегда что-нибудь придумаете. — Трифоновой было под пятьдесят, но смущалась и краснела она, как девочка.
— Ну хорошо, — засмеялся Стас. — Вернемся к нашим баранам.
— Для начала давайте повторим эксперимент, Станислав Палыч, — сказала Трифонова.
Много раз, во всех направлениях, они прокалывали ткань кофты разными шилами и тут же внимательно рассматривали ее. Результат во всех случаях был один и тот же: от ударов не оставалось никаких следов, острие шила беспрепятственно проскальзывало сквозь пушистые волокна.
— Да-а, что-то тут не то, — растерянно пробормотал Тихонов. — Но как же с отверстием?..
— Вот сейчас мы его рассмотрим под микроскопом, — сказала Трифонова и положила кофту на предметный столик прибора. — Поглядите, нити петли в том месте, где находится отверстие, обрезаны ровно, как бритвой. А вот экспериментальный участок, смотрите внимательно, я ввожу шило…
Между рядами нитей, напоминавших — под сильным увеличением — ровные линии бревен в плотах, Тихонов увидел огромный металлический стержень с зазубренным концом. Конец стержня спокойно раздвинул два соседних “бревна”, и они, изогнувшись, легко скользнули по нему.
— И вот петля, которую я для пробы разрезала ножом, — сказала Анна Сергеевна, и Тихонов увидел новый участок ткани, где несколько “бревен” были разрезаны пополам. В местах среза торчали лохматые разной длины волокна, а некоторые из них, оставшиеся целыми, мягкими мостками соединяли разрезанные нити.
— Теперь вам понятно? — спросила Трифонова.
— Теперь мне понятно, что ничего не понятно, — сказал Стас. — А может быть это не шило вовсе, а острая узкая отвертка?..
— Это ближе к тому, что мы видим, — задумалась Трифонова. — Но нам ведь нужен достоверный вывод, а но гипотеза. Так?
— Так, — отозвался Стас.
— Мы можем сделать вот что. Поскольку отгадка, возможно, таится в свойствах ткани, надо обратиться к специалистам. Давайте, пока не поздно, я съезжу в лабораторию профессора Роговина. Там большие знатоки искусственного волокна. Может быть, они нам все разъяснят.
— Не поздно?
— А я, как чувствовала, договорилась с научным сотрудником лаборатории Левиным. Он меня будет ждать.
В девять вечера пришел Савельев.
— Ничего, — флегматично сказал он. — Я — на остановку, тут как раз и автобус демидовский подъехал. Переглянулись мы с шофером и — гуд бай.
Савельев моргал рыжими ресницами.
— Посмотрел еще несколько автобусов — и сюда. Ошибся шофер, наверное.
— Это почему же?
— Потому что, уж если б тот парень здесь ездил, так ездил бы. А то — появился и исчез. Так не бывает.
— Логика железная, — засмеялся Стас. — Ну, ладно. Я буду домой собираться, да и ты иди отдохни. Завтра к десяти приезжай ко мне…
Его перебил звонок телефона. Савельев поглядел на телефон с опаской — какие еще новости в десятом часу?
По отдельным репликам Тихонова и его уничтожающему взгляду Савельев понял, что новости имеют к нему самое непосредственное отношение.
— Пошли к Шарапову, — сказал Тихонов, положив трубку.
— Кто звонил-то? — спросил Савельев.
— А то ты не понял! — зло рявкнул Стас. Презрительно протянул: — “Так не… быва-а-ет”… Сейчас нам с тобой объяснят, как “бывает”, теоретик!
Шарапов сидит нахохлившись, на желтом пергаментном лице резко обозначились морщины. Он крепко сцепил пальцы, руки тяжело лежат на столе, и смотрит он куда-то в бок. Тихонов тоже уставился в пол.
— Да-а, дела… — говорит Шарапов. — Как же это ты, Тихонов?
Ответа он, видно, не ждет, понимает, что отвечать тут нечего.
— Значит, говоришь, подъезжает Демидов к Самотеке, а впереди Гавриленки автобус?
— Гавриленки, — сумрачно подтверждает Стас. — У светофора перед строящейся эстакадой задержался.
— Ну и…?
— Ну и выскочил из этого автобуса Длинный, сел на один рейс раньше, наверное. Демидов его сразу узнал, а что поделаешь?
— А ты-то где же был?
Стас зло глянул на Савельева, сидевшего с невинным и даже чуть сонным видом на диване.
— Да вот, как на грех, закрутился тут с экспертами…
Савельеву стало неловко. Он тряхнул ярко-рыжим чубом:
— Я за ним выходил, товарищ подполковник. К демидовскому автобусу. Кто ж его знал, что он к Гавриленке сядет?
— А-а, — протянул Шарапов. — Значит, не сдержал он обещания-то?
— Какого обещания? — опешил Савельев.
— Ездить только рейсом двадцать тридцать семь…
Савельев покраснел тяжело, пятнами. Лучше уж помолчать. Стас что-то шептал себе под нос, загибал пальцы, потом вдруг сказал:
— Никуда он не денется. Сегодня не взяли — завтра возьмем… Раз он тут крутится…
— Да-а? Завтра возьмем, говоришь? — протянул Шарапов. — А может, через недельку возьмем? — Неожиданно разозлился: — Адресочек знаете?
— Какой? — спросили разом Тихонов и Савельев.
— Гарнизонной гауптвахты. На случай, напомню: Семеновская, двадцать шесть.
— Я, между прочим, недельку там с удовольствием отдохнул бы, — едко сказал Стас.
— Правильно, молодец. Сделал дело — отдыхай смело.
— Да ну, Владимир Иваныч. Сказал — возьмем, значит — все.
— Ну-ну, — покачал головой Шарапов. В кабинет заглянул дежурный:
— Тихонов здесь, Владимир Иваныч? Ему телефонограмма из Ленинграда.
Стас поднялся с дивана, подошел к дежурному, взял листок. Прочитал.
— Панкова действительно была в Ленинграде, — с удивлением сказал он. — Из ЛУРа сообщают, что мать ее хронически больна. Только что Панкова выехала московским поездом…
Шарапов подумал. Сказал:
— Встретишь ее на вокзале. Привезешь сюда.
Помолчал, потом, растягивая слова, добавил:
— Я думаю, она много чего рассказать может. В лоб не начинай, за жизнь побеседуй… Длинного завтра найди…
— Ну…
— Без “ну”. Найди — и точка.
Тихонов еще раз внимательно перечитал телефонограмму, посмотрел в темное заиндевелое окно.
— У нас с тобой, Савельев, есть еще около девяти часов — надо успеть.
— Чего успеть?
— Найти Длинного.
— Ты что, шутишь?
— Самое время. У тебя дома есть телефон?
— Нет. А что?
— Тогда звони к себе в отделение, скажи, чтоб к жене кого-нибудь послали — предупредить. Дома только завтра будешь, — сказал Стас, достал из стола чистую бумагу и стал писать что-то в столбик. Потом поднял голову, задумчиво посмотрел на Савельева. Оперативник дремал на стуле. Почувствовав взгляд Тихонова, встряхнулся, зябко поежился.
— Стас! А Стас, есть очень хочется…
— Сочувствую. Мне тоже.
— Идем вниз, в буфет. Работать после будет легче.
Тихонов взглянул на часы:
— Двадцать минут одиннадцатого. Уже закрыто. Теперь буфет по ночам не работает.
— Чего так? — спросил недовольно Савельев.
— Наверное, в связи с сокращением преступности, — пожал плечами Стас. — А есть действительно убийственно хочется. Представляешь, сейчас бы шашлычок по-карски? А? И бутылочку-другую “Телиани”?
— Ой, не мучь!
Тихонов пошарил в карманах, нашел рубль, пригоршню мелочи.
— Давай, Савельев, шапку в охапку и — чеши в гастроном на улицу Горького. Там до одиннадцати. Колбаски любительской возьми и булок. За полчаса обернешься. А я пока чай смастерю и подготовлю фронт работ.
Савельеву не очень-то хотелось выходить сейчас на мороз, но перспектива просидеть голодным всю ночь тоже не слишком грела…
Тихонов допил чай, стряхнул крошки и колбасные шкурки в пустой пакет, ловко бросил его через всю комнату прямо в корзину.
— Ну, хватит, что ли, тешить плоть? Ты еще свой ужин не отработал. Не хлебом единым жив оперативник! — сказал Тихонов.
— Конечно, не хлебом, — буркнул Савельев, — за работу в твоей бригаде молоко надо получать — вредное производство.
— Садись, старик, рядом, и, как говорят в Одессе, слушай сюда. Здесь список телефонов. Я разделил его поровну. Бери аппарат и начинай…
Заканчивался пятый день поиска.
Суббота
Тусклый зимний рассвет вползал в окно неслышно, мягко, как кошка. Тихонов нажал кнопку, настольная лампа погасла, и знакомые очертания предметов, потеряв свою четкость, расплылись в голубом сумраке кабинета. Веки были тяжелые, будто налитые ртутью, а голова — огромная и звенящая, как туго надутый аэростат.
Тихо посапывал Савельев. Он устроился на четырех стульях у стены, подложив шинель Тихонова и накрывшись своим стареньким пальто какого-то невероятного розового цвета.
Стас встал, потянулся, потер кулаками глаза и медленно, вязко, как о чем-то постороннем, подумал, что сегодня, наверное, все кончится и тогда можно будет спать, спать, спать. Он подошел к Савельеву, легко потряс его за плечо:
— Вставай, вставай, старик! Уже четверть девятого…
Савельев резко дернулся, не открывая глаз, сунул руку под голову, под шинель, наткнулся на спинку стула и проснулся. Он сел, улыбаясь, все еще с закрытыми глазами, сказал: