— Была у меня надежда вырваться отсюда за кордон. Давно жду курьера, который принес бы мне такой приказ. Задерживается где-то курьер…
— Придет…
— Ну а если придет, но в приказе будет совсем другое — остаться на «землях»?
Мавка промолчала. Не сказал еще Рен главного для нее — возьмет с собой или бросит здесь?
— Если доведется за кордон уходить, ты, конечно, со мной, — будто отвечая на невысказанный вопрос, сказал Рен. — Ну а вдруг придется оставаться?
Понимала Мавка, что Рен уже все продумал и принял решение, которое сейчас ей объявит. Так оно и было. Рен дальше сказал, что надо быть готовым ко всему — чекисты на пятки наступают. И если так случится, что придется сражаться до последнего, не намерен он голову зря терять. Уйдет отсюда, сменит все: фамилию, имя, биографию, внешность. И где-нибудь в глубине страны будет жить как все.
Странно было слышать это Мавке от непреклонного, сурового Репа. Говорили ведь, что он как из железа и вместо крови у него в венах струится ненависть.
— Не думай, идеям своим не изменю, — сказал Рен, — до последнего вредить коммунистам буду. Стану волком-одиночкой.
Рен переплел пальцы и сжал их так, что суставы побелели. Сказал как о давно решенном:
— Ты будешь со мной.
Мавка тихо ответила:
— Конечно, Рен.
Повязаны они давно одной веревочкой. Куда она без него?
— И слушай теперь самое главное. Завтра ты уйдешь из сотни. Не крути головой, лучше подумай: я дело говорю. Уйдешь из сотни, вернешься домой. Бедствовать не будешь — выделю тебе денег. Дома сиди тихо и смирно…
— Не брошу я тебя, Рен, — Мавка отвернулась, чтобы не увидел куренной слезы. Не любил он этого.
— Ты выслушай до конца… Так будешь жить, чтоб никто не подкопался. Ведь из твоих сельчан никто не знает, что ты в сотне?
— Тайно уходила в лес, — подтвердила Мавка. — Все думают: у родичей я, пережидаю тяжелое время.
— Вот-вот. Самое паршивое, что тебе могут прицепить, — так только женишка да поездку в неметчину.
— Ты и это знаешь? — тихо спросила Мавка.
— Я все знаю. — Рен сердито шевелил бровями.
Никогда ни полсловом не дал он понять Мавке, что известны ему и те годы, когда была она еще Лесей Чайкой, крутила любовь с офицером из дивизии «Галиция».
— Но ты не волнуйся. Если даже и всплывет когда та история, — Рен выделил голосом последнее слово, — ничего тебе не грозит. Советы сильные, они мелкие грехи прощают… Ты будешь спокойно в своем селе сидеть и… ждать меня Когда меня прижмут окончательно, приду к тебе, отсижусь, выжду.
Не сразу согласилась Маска с предложением Репа. Она давно уже жила лесной жизнью и с трудом представляла, что может все у нее измениться. Будет она в доме, не в бункере, жить, сменит свою форму на платьице, запрячет подальше пистолет, перестанет на каждом шагу оглядываться. И заботы у нее будут другие. Одним словом, станет мирной жительницей…
— Еще хочу тебе сказать. — Рен теперь говорил очень тихо, будто опасался, что их может кто-то услышать. — Давно уже откладываю я самое ценное в качну куреня. Боевики о ней не знают. Думают, что отправлял я те ценности, которые удавалось нам взять, в центральный провод.
Мавка, конечно, видела, как при удачном грабеже отбирал Рен золотые кольца, броши, другие ценные вещи и отправлял их куда-то. Случалось, что становилось известно Рену, у кого из «бывших» имеются припрятанные ценности, и тогда приказывал он своим боевикам хорошенько потрясти подпольного богача. Не имело в таком случае значения, за Советы тот или против них.
Рен никогда не зарился на какие-нибудь там хромовые чеботы или одежонку — отдавал все хлопцам. Брал для «казны» только то, чему, как он считал, при всех властях и во все времена цена одна.
— Начало своей казне я положил еще во Львове, в оккупацию. — Рен, видно, решил до конца быть откровенным. — Если удавалось впереди немцев проскочить, добычу брали богатую…
В одном из особняков присмотрел Рен шкатулку из черного дерева. Она была тонкой работы: по восьми углам окована серебром, из серебра же был на крышке родовой герб какого-то польского вельможи. Внутри шкатулка выложена была алым сафьяном.
— Я передал ту шкатулку референту безпеки Бесу. В ней все, что удалось собрать, — закончил Рен. — Если с умом распорядиться тем богатством, то хватит не только до конца жизни, но и внукам останется.
Далее Рен сообщил, как разыскать Беса, назвал пароли.
— Если со мной что-нибудь случится — пойди к Бесу, забери у него то, что мне принадлежит. Скажешь — такой мой приказ. Он об этом будет знать. Шкатулку у него отберешь вроде бы для того, чтобы передать за кордон.
— Все сделаю, как надо, Рен.
— И еще учти: лапы у Беса цепкие. Он своего не уступит, да и чужого не отдаст. Потому иди к нему с оружием. И еще лучше, чтобы был с тобой кто-нибудь из наших людей. Бес одной рукой шкатулку протянет, а другой — нож в спину всадит.
Мавка сказала, что пока напрасны такие заботы, придет время — сам Рен заберет у Беса «казну».
— Будем надеяться, — ответил Рен, — но все, что я тебе рассказал, запомни.
Догорал огарок свечи, запрыгало пламя, пошел чад по бункеру. От неровного, мигающего света тени на стене шевелились, были огромными и расплывчатыми.
Мавка достала из шкафчика новую свечу, хотела зажечь от огарка.
— Не надо, — остановил Рен, — завтра тебе рано в дорогу, а я сказал уже все.
Мавка стелила на нарах домотканые рядна, готовила куренному постель. Рен придвинул автомат ближе к изголовью, положил под подушку пистолет.
— И смотри, — сказал, — не вздумай в селе шашни заводить. Приду — пристрелю…
Мавка знала: придет и пристрелит, если ему что покажется. Но она не обиделась на Рена: значит, любит, раз шевельнулось в нем что-то вроде ревности.
— Один ты у меня, Рен…
Рано утром Мавка покинула штаб куренного Рена. Было это за несколько месяцев до его гибели.
Глава XXV
В спутники Галя выбрала Рыбалку. Парень произвел на нее благоприятное впечатление твердостью, с которой отказался назвать свое псевдо. Были у него и физическая закалка, сноровка прошедшего много лесных стычек боевика. Правда, он не отличался особым умом, но это от него и не требовалось: все решения будет Галя принимать сама.
Состоялся у них короткий разговор.
— Так ты понял, кто я? — спросила Галя.
— Нет, — чистосердечно ответил Рыбалка. — Вижу, что из руководства, а кто — зачем мне то знать?
— Правильно.
— Эге ж. Меньше знаешь — дольше живешь.
— Говорят, Сыча прихлопнули. То ли свои, то ли чужие…
— Туда ему и дорога! Плюгавый был мужик, гнилой.
Сказал равнодушно; видно, давно пришел к такому выводу.
…Рыбалка служил по части сбора утиля и вторичного сырья. Работа малообременительная, нехлопотная, дававшая возможность распоряжаться временем. На одной из глухих улиц стояла дощатая будка по приему утиля — такие заведения, известно, располагаются вдали от центра. В будке хозяйничал обычно дедок — дальний родственник Рыбалки, или, как значилось в официальных документах, Мыколы Онуфриевича Мацука.
Галя издали полюбовалась будочкой и дедком, с любопытством посмотрела, как ватага ребятишек в красных галстуках привезла на возке связки старых бумаг. Дедок поздоровался с ними как со старыми знакомыми.
Наблюдение за будкой в течение нескольких дней показало, что Мыкола появляется там крайне редко — все операции по приему и отправке вторичного сырья производит дедок, который числится кем-то вроде ночного сторожа.
Однажды к будке пришла разбитная молодица. Она тоже что-то сдавала дедку. Потом недолго поговорила с ним, пересчитала полученные деньги и ушла.
Без особого труда удалось установить, что молодица проживает неподалеку в собственном домике, работает медсестрой в больнице и является возлюбленной Мыколы. Более близкое знакомство с жизненным путем Ванды Бреги подтвердило, что именно она носит звучное псевдо Эра.
Вся эта работа была проделана неторопливо и основательно. Была она абсолютно невидимой постороннему глазу, и ни Мыкола, ни тем более Эра и догадаться о ней не могли.
Галя к определенному моменту могла совершенно твердо сказать, что Мыкола фанатично ненавидит Советскую власть, лишившую его отца в тридцать девятом году крупной земельной усадьбы, что Эра предана лично Мыколе, а не «национальным идеям» — влюбилась дивчина в хлопца и присохла. На руках у Мыколы — кровь: служил полицейским у гитлеровцев, комплектовал эшелоны невольниц. Тогда-то и заприметил Ванду, помог избежать полона, и дивчина сперва видела в нем спасителя и героя, потом — парня, за которого хотела бы выйти замуж. Мыкола втянул ее в подполье, приручил, как приручают продрогшего, уставшего от побоев зверька, опутал поручениями, за выполнение которых — Ванда это понимала — Советская власть по головке не погладит.
«Аттентат» — «крестины» в новую веру — Ванда по приказу Сыча прошла в той же больнице, где работала. От нее потребовали, чтобы она дала смертельную дозу снотворного раненному в стычках с «черными хлопцами» советскому офицеру. Это было убийство, и Ванда его совершила. Теперь у нее не было пути назад, она это понимала и жила мечтой, внушенной Мыколой: «Победим, вырежем коммунистов, и тогда все будет наше».
Верой в это и жила Ванда Брега, медсестра больницы, которую больные ласково звали сестричкой.
Галя теперь примерно знала, на кого она может опираться в той сложной работе, которую предстояло ей совершить.
Где-то в лесах бродила сотня Буй-Тура.
Имел доброе легальное положение Юлий Макарович Шморгун.
Под рукой у Шморгуна постоянно находился боевик Павло Романович.
Рыбалка и Эра составляли как бы отдельное звено.
Можно было догадаться, что у Шморгуна-Беса есть еще несколько глубоко законспирированных людей — агентов и курьеров (иначе как уходят донесения на Запад?), и, может быть, он бережет для крайних случаев вооруженную боевку, спрятанную в лесах или на хуторах.