Ага! Кажется, один из бывших друзей подал ему надежду на возможность вместе вырваться из города. Но почему-то Ханчалову не пришлось по сердцу то, что ему придется уехать с ним далеко на несколько дней и быть с ним вдвоем. Недовольный тем, что его собственное сердце очень привередливо даже при подобной нехватке друзей, брокер вслух проворчал:
— А ты, ей-богу, молодец… Кому что, а лысому — расческа.
Ханчалов так же громко разговаривал и со всеми вещами в доме, где он жил один, и даже со знакомыми, с которыми он мысленно вступал в общение, словно в условиях великолепной пространственной акустики готовил для кого-то аудиоотчет основных моментов своей жизни, и к тому же этим он грозил пальцем одиночеству.
Как и во всех подобных случаях, неожиданно позвонила она сама. Звонила одна из знакомых женщин, и после того как она что-то спросила о какой-то чепухе про доверенность, связанную с недвижимым имуществом, в этот праздничный день на предложение Ханчалова о путешествии в провинцию она ответила так: «У меня будут гости. Ты позвони Сарве, на днях она говорила, что скучает».
Много лет назад именно эта его знакомая рассказала ему анекдот, связанный со скукой, хоть и не отличающийся таким уж юмором. Анекдот примерно походил на арбуз: далеко везти было трудно, а бросить — жалко. Брокер не забыл его, иногда при встрече он подмигивал ей с известным намеком: «Не скучаешь?».
Старый знакомый, в живой памяти Ханчалова загубивший свою молодость, рассмеялся каким-то печальным хохотом, дал телефон Сарвы, затем фамильярно упрекнул брокера: «Ловелас!». Словно повесил на грудь чемпиона по боям без правил медаль, не нужную никому, кроме него самого.
Тут брокер Ханчалов неожиданно заметил, что громко поет известную песню, повторяя это интересное имя Сарв в стиле «ловеласничества», действительно впрыснутого в его душу старым знакомым:
Сладкоречивая красавица моя Салатын,
Где же снисхождение этого царства?
От приятного расположения духа, полученного от того, что простой, плавный поток этих строк своим напряженным желанием расплывался по сердцу, Ханчалов почувствовал, что уже вышел из города. И уходит в сторону гор.
Двигаясь в машине Ханчалова, Сарв-ханум, которую он видел всего один раз и помнил ее по странному имени и акценту, долго говорила с кем-то по телефону и писала сообщения, затем, глубоко вздохнув, пожаловалась:
— Сколько можно отправлять запросы на дружбу?!
Родной акцент Сарв очень растрогал Ханчалова. Он напоминал ему далекое прошлое, детские годы, родных и близких людей, многих из которых уже давно не было в живых. Он не знал, чем все это кончится…
Затем, перечисляя имена и фамилии мужчин, посылающих ей запросы на дружбу и расположение, Сарв-ханум, уверенно говорящая о том, что точно определяет по их фотографиям, какие они люди, внимательно смотря в лицо Ханчалова, словно изучая, что он за человек, спросила:
— Отправить тебе запрос на дружбу?
— Меня там нет, — промямлил Ханчалов. — Иногда я переговариваюсь по скайпу с сыном, вот и все.
В наступившей тишине Ханчалов подумал о своем сыне, находящемся очень далеко, и упрекнул себя в том, что отправился в путешествие с женщиной, которая чуть ли не приходится ровесницей его сыну. Затем, хоть и с грустью, но подумал, что каждый живет своей жизнью: отец, мать, сын. И в этой троице никто никому не мешает, а наоборот, старается помочь другому. Ну и ладно!
Голые, желтые горы позади марева и адские пейзажи, полные вулканическими трупами, не дали взлететь светлым фантазиям Ханчалова.
Увидев на широкой дороге поредевшее движение, он увеличил скорость, с тем чтобы поскорее доехать до перевала, пока дневная жара не начала печь все окружающее.
Завершив свои дела, связанные с Интернетом, Сарв-ханум положила свой телефон на специально предусмотренное для этого место на панели машины и стала глядеть вокруг. В округе же действительно ничего интересного не было, и даже Ханчалов своей брокерской головой не мог придумать, что для этого нужно сделать, чтобы хоть чуточку изменить этот мертвый пейзаж.
Сарв сказала, что у нее ноют ноги по той причине, что она всю ночь провела на свадьбе, и попросила у Ханчалова разрешения немного вздремнуть. Остановив машину на достаточном расстоянии от моста, он высадил девушку, попросил ее принести из багажника подушку и одеяло, а сам занялся тем, что начал опускать спинку сиденья. И, не успев показать мягкую кровать, сконструированную японским конструктором с минимальными потерями пространства салона, услышал позади себя жесткий, повелевающий голос девушки:
— Руки вверх!
Взяв ружье в багажнике, Сарв взяла его сзади под прицел.
— Нельзя направлять ружье на человека, — тоном отцовского наказа сказал Ханчалов. — Положи ружье на место.
— Разреши один раз выстрелить, Ханчалов! — попросила девушка и, не совладав с дьявольским желанием, вместо того чтобы на этот раз поднять двустволку вверх, нацелилась на приближающуюся полицейскую машину. — В них можно! — добавила она.
Ружье, конечно же, было не заряжено и установлено на предохранителе, но амазонского каприза девушки было достаточно для того, чтобы полицейские подошли к Ханчалову и основательно проверили документы, касающиеся ружья.
Дорожные полицейские на магистралях отличаются от городских полицейских тем, что они гораздо более общительные. Вместе с тем многие водители жалуются на них, однако Ханчалов говорил с блюстителями порядка очень спокойно. Они хоть и поняли, что это была шутка, начали говорить серьезно об ответственности за вооруженное сопротивление представителям закона. Если бы даже в этот момент на телефон Ханчалова не поступил звонок от его друга Хусейна Джахангира, в этом мелодраматическом происшествии не было бы ничего необычного.
По мере того как Ханчалов говорил, спокойно протягивая телефон офицеру, а точнее слушал знаменитого Гусейна Джахангира, он увидел, как смягчается выражение лица представителя закона. Ему показалось, что сейчас полицейские ответят шуткой на шутку и покинут их. Наконец, после того как полицейские ушли, Ханчалов поинтересовался у друга о том, что он им сказал своей безупречной с орфоэпической точки зрения и чистой речью актера, и услышал следующее: «Ну, ты же знаешь, что у них определенные проблемы с образованием: они понимают, только когда говорят с ними торжественно и высокопарно. Я им сказал, что если они так болезненно и с военно-политическим эпатажем реагируют на случайные капризы молодой женщины, то какие же национально-духовные и этические ценности они смогут демонстрировать финансовым экспертам газеты „Файнейшл Таймс“ и представителям Лондонской фондовой биржи, которые следуют за ними в сторону гор?!»
Он ужаснулся и сказал:
— В самом деле?!
Ханчалова не удивили спасательные услуги друга, который пользовался иногда жизнью как сценой, а на сцене, наоборот, жил настоящей жизнью. Когда он поднял голову, освободившуюся от скандала, и посмотрел на окружающее, его поразил другой вопрос: именно здесь, на этом же месте дороги, несколько лет назад, когда они ехали в горы, движение было остановлено. Верх дорожной насыпи был переполнен гражданскими машинами, водителями, пассажирами, а внизу копошился караван танков, пушек, бронированных, крытых машин и солдат. Часть моста, не выдержав тяжести танков, осела. Долго ремонтировали мост, чтобы пропустить хотя бы военных. Сидевшие внизу под солнцем солдаты ждали приказов командиров, покуривающих в стороне, а те, кто были наверху, смотрели на них с надеждой и сердечным трепетом, полным тревоги. Как-то вдруг неожиданно Гусейн словно уставшим от безделья сильным громовым голосом сверху вниз напугал солдат:
— Эй, куда это вы направляетесь?
Даже маленьким детям было ясно, куда они направляются из города в направлении гор, ясно это было и солдатам, но они, переглядываясь друг с другом, молчали и не спешили отвечать. Они ждали, чтобы военную тайну раскрыл один из командиров.
— Куда они могут направляться? В Карабах! — сверху послышались голоса женщин, украшающих своими разноцветными и пестрыми, словно гянджабасарские маки, одеждами дорогу, извилинами пролегающую между голыми горами.
Затем один из командиров, с интересом посмотрев наверх, ответил, с тем чтобы выяснить намерение, скрывающееся за этим странным вопросом:
— В Карабах едем, дядя!
Гусейн Джахангир нервно зашагал на месте вдоль по линии сцены, затем, словно посоветовавшись с кем-то, неожиданно поднял голову и закричал:
— В Агдам, в мою Кербелу, командир! — куда-то далеко вперед показал своей длинной рукой Гусейн. — И меня возьми, я в армии заряжающим был!
Гусейн, который провел всю свою жизнь на сцене, давно уже привык, что не все зрители и не тотчас понимали сказанное им. Он обладал завидным спокойствием и терпением, словно впереди у него было еще двести лет, и, победив когда-то дьявола, он будто бы самолично поедет в Кербелу и сразится с Езидом.
Затем они выпили холодной водки, закусив красным яблоком под осенним солнцем, клонившимся на перевале к закату: иногда на стол с шепотом падали позолоченные листья лип, словно прощаясь, и человека ублажал даже мимолетный взгляд на горные склоны, окутанные осенними деревьями в тысячу цветов.
Ханчалов захотел рассказать Сарв-ханум, собирающейся ложиться спать, что трудно было бы забыть эти события, но почему-то не смог. Он словно опасался, что эта молодая женщина, с которой он только-только познакомился, сегодня не поймет причин, побудивших его старого друга по охоте ехать с ними. Поэтому он, мысленно поприветствовав новый мост через реку и тех солдат, которые когда-то пошли по нему, чтобы сражаться с врагом, не стал тормозить машину, которая уже сама мчалась по спуску.
— Ты и на биржу едешь с ружьем? — спросила Сарв, словно хотела рассечь холодную стену, воздвигнутую между ними полицейскими.
На бирже дела шли настолько запутанно и неряшливо, что Ханчалову не хотелось испортить настроение, вспоминая о них. Он замолчал. Увидев, что он не проявляет интереса к этому разговору, Сарв даже не попыталась сменить тему.