Я люблю тебя, Эми, я люблю тебя всем сердцем и благодарю Аллаха за твое мужество, за то, что ты совершаешь самоубийство вместе со мной.
Я просто должна это сделать, Мохаммед.
Но мне страшно. Когда с двенадцатым ударом часов тело мое разорвется на части, я отправлюсь в Рай. Мне легко покинуть этот мир и отправиться в Рай. А ты? Куда отправишься ты?
Я… я… я… я… не знаю, Мохаммед. А где… а я, я смогу попасть в Рай?
Нет. Тебе не суждено попасть в Рай.
Ах!
Это наши последние часы.
Тогда возьми меня. Возьми меня. Возьми меня. Будь во мне все эти последние часы. Заполни меня всю, везде, где только можно, пока мне не станет больно и я не смогу больше этого вынести. Иди сюда, Мохаммед, иди.
И он берет тебя, берет тебя, и ты хочешь, хочешь, хочешь, и, наконец, ваши слившиеся воедино тела настигает сон, а потом начинается, начинается этот кошмар.
Вы приехали, вы в Диснейленде, и вы нагружены и обвязаны всеми известными видами взрывчатки, и ты глядишь вокруг — без одной минуты двенадцать, и ты глядишь вокруг — и ты видишь людей, и ты не понимаешь… хорошие люди, хорошие, толстые, счастливые, веселые люди. Стоят в очередях, едят, пьют, катаются. Это твои люди. Что ты делаешь? Что ты делаешь?
Через сорок секунд ты отнимешь у них жизнь. Через сорок секунд ты в клочья разорвешь все живое.
Как ты можешь? Почему ты это делаешь?
Avez vous vu та теге?[5]
Ты видишь маленькую девочку, с шариком в руках и с ушками Микки-Мауса на голове, сколько ей — года три?
Avez vous vu ma mere? Je veux ma mere. S’il vous plait — je cherche ma mere.[6]
И ты хочешь крикнуть:
Нет смысла, лапочка. Никакого, блядь, смысла. Она — уже труп. И я — уже труп. И ты — уже труп. Мы все — трупы в Волшебном Королевстве Жизни.
Но ты не — ты берешь ее за руку — осталось двадцать секунд, но ты берешь ее за руку —
Ты ты, шахидка, берешь за руку маленькую хорошенькую девочку с шариком и ушками Микки-Мауса, и ты идешь с ней по главной улице, потому что ты думаешь: пусть эти последние несколько секунд она будет не одна, разыскивая маму, чем умрет в одиночестве, страхе и отчаянии.
Время подходит, подходит — десять, девять, восемь, семь, шесть —
Взрывчатка на твоем теле пульсирует и вибрирует, как будто рвется выполнить свою смертельную задачу —
Пять.
Mama mama ou est mama?[7]
Четыре.
К вам приближается фигура.
Bonjour — J’m’appelle Mckey. Vous est ma amie. Comment t’appelle tu?[8]
Я — Смерть. Я — Смерть. Беги, Микки. Бегите, жители Волшебного Королевства. Я — Смерть.
Три.
Bonjour — fille jolie. Quelle balon jolie.[9]
Ou est mama?[10]
Два.
Je ne sais pas. Moi, je ne suis pas votre mere.[11]
Один. Осталось мгновенье — нет, этого не, этого не может быть — а вдруг судьба и ошибка компьютера все-таки спасли мир, и тут —
Бууум!
Из твоей спины, из груди, из влагалища вырывается сила, раздается взрыв, и в последний миг своей жизни ты видишь голову ребенка, оторванную от тела, — кровь хлещет тебе в глаза — голову ребенка швыряет на тебя, и когда ты умираешь, ты слышишь ее голос:
Мама.
Ты вздрагиваешь и просыпаешься. Три часа утра, три часа утра в твоей шикарной квартире в стиле студия, и ты смотришь на Мохаммеда, и вдруг тебя переполняет отвращение.
Что это? Что ты делаешь?
Его не должно быть здесь. Не должно быть — он должен сидеть за решеткой. Плевать в него, пинать его, унижать его.
Свинья. Собака. Ты хуже животного. Чтоб ты в говне валялся. Чтоб ты в обоссанных штанах ходил. Чтоб ты жрал свои фекалии, ублюдок.
Ты полна решимости, и ты берешь трубку, и ты звонишь в Войска Специального Реагирования.
И ты рассказываешь обо всем — то с гневом, то со слезами, — ты рассказываешь всю эту ужасную историю.
И вот уже к вам едет машина забрать… Мохаммеда и взрывчатку.
Опять одна. Еще один человек, который, как выяснилось, тебе не подходит. С каждым годом становится чуточку больнее, и однажды станет так больно, что ты не сможешь любить.
Последний раз, только один раз взглянуть на Мохаммеда перед тем, как он исчезнет.
Он совсем мальчик — кто бы мог подумать, что он окажется…? — он совсем мальчик.
И ты идешь к нему, и ты садишься на кровать, и ты гладишь его темные-темные волосы.
Прости меня, Мохаммед, прости.
И ты наклоняешься, и ты нежно целуешь его в спящие губы.
Сука.
Он вдруг открывает глаза, его рука поднимается и бьет тебя в челюсть.
Сука. Сука. Сука.
А-а-а-х-х-х!
Сука. Ты предала нас.
Его гибкое тело выпрыгивает из кровати, и он бьет тебя в живот, у тебя перехватывает дыхание, во рту — сгустки крови.
Ты предала Аллаха.
Я не буду этого делать. Я не стану убивать невинных детей.
И ты боишься за свою жизнь. Ты боишься, что Мохаммед убьет тебя — расчлененное тело в собственной квартире, — ты вспоминаешь про нож. И что-то тебе подсказывает — хватай нож — хватай нож — вот он лежит, он раскроит меня сверху донизу. Ты кидаешься к ножу, ты хватаешь нож — и кидаешь взгляд на Мохаммеда. Но он не пытается завладеть ножом.
У него в руках канистра с бензином. Откуда она взялась?
Он смотрит на тебя. Смотрит прямо в глаза. Проходят секунды. По ночной улице проезжает грузовик, доставляющий мясо в Дувр. (Это деталь.)
И тут вдруг печаль наполняет его глаза, и он говорит:
Я слаб. Я ничтожен. Похоть толкнула меня к женщине. Я предал Джихад.
И он выливает бензин из канистры на свое смуглое тело, встряхивая волосами, словно девушка под душем после хоккея.
Мир есть юдоль страданий и горя. Да?
Да. Да. Да.
О Аллах, пусти меня в Рай, молю тебя, Аллах. Я предал Джихад, но я умоляю, Аллах.
И он подходит к плите, и он берет спички, и ты понимаешь, что он сейчас сделает.
Мохаммед — нет.
Я предал муллу, я предал наше дело. Прощай.
Он чиркает спичкой.
Но Мохаммед я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя всей душой больше чем Троя больше чем Башни люблю твою силу твое страдание твою душу я — Бежим, бежим, пока не приехали войска, давай начнем все с начала, у меня есть домик в деревне —
Нет. Я любил тебя, Эми. Но мы всего лишь люди.
А что же еще есть на свете? Люди. Одинокие, израненные люди и их любящие сердца.
Нет. Есть Рок, есть воля Аллаха, есть наше Дело. И это больше, чем человеческая жизнь. Любимая, мне жаль тебя с твоим маленьким миром людей. Нет цели… Как ты можешь с этим жить? Моя печаль с тобой.
Он поднимает глаза.
О Аллах, пусти в Рай раба твоего.
И тут — раз! — и он горит, пламя побежало по его телу, по коже, по волосам, слышен треск, и какой-то сладковатый запах заполняет твою квартиру, бывшую скотобойню.
И тогда — это надо глубоко прочувствовать — ты кричишь:
О, возьми меня, возьми меня, Мохаммед. Обними меня этими сильными руками. Я люблю тебя. Я не знаю тебя. И никогда не узнаю. Я никогда не поверю в то, во что веришь ты. Но обними меня этими огненными руками, прижми ко мне свою пылающую грудь, обожги меня горящими чреслами.
И ты — как будто в рапиде — твою мать, да точно в рапиде — ты кидаешься к горящему мужчине.
И тут — жизнь, страшащаяся смерти, бегущая, бегущая от нее, кстати, о мотивации: умирающая от рака мать, самоубийство лучшего друга, отец, уплывающий в забытье Альцгеймера, — всю свою жизнь ты боялась, твое отрицание смерти, а теперь — в момент, когда ты призываешь Ангела Смерти забрать тебя, свобода абсолютная опьяняющая.
Йес Мохаммед Йееееесссс!
Ты… ты совсем рядом, ты тянешь к нему руки, пламя всего в нескольких сантиметрах от тебя, твои волосы уже издают треск и шипенье, и тогда, тогда, тогда твои руки обнимают его, и его кожа начинает сплавляться с твоей.
Йееееесссс!
И вдруг звон стекла — знаешь, кто за тебя будет делать трюки? Лиз, эта офигительная лесбияночка, — звон стекла, и вы оба падаете падаете падаете, четыре этажа и в бассейн.
Под водой тела, эти извивающиеся тела, пламя становится дымом, мокрым и черным, ваши тела, извивающиеся под водой одно над другим.
И, наконец, вы всплываете — восемьдесят процентов ожогов у него, двадцать у тебя, но.
Тут любовь, это типа как огромная волна облегчения, вдруг у вас случается любовь, любовь прямо в бассейне, и вы целуетесь, вы ласкаете друг друга, вы трахаетесь в воде, наслаждение от секса и боль от ожогов — все сливается воедино.
Но они уже здесь. ФБР, мусора, ОМОН — все войска спецназначения, какие только бывают в природе, — и они вырывают Мохаммеда из твоих объятий, и ты кричишь:
Пожалуйста, не надо — я люблю его. Вы должны — любовь победит это. Я знаю. Да, это ужас и страх, он творил злодеяние, да — но сегодня ночью мы обрели любовь и я —
Последнее, что ты видишь. Ты последний раз видишь Мохаммеда — обожженное тело, запах хлорки, ты все еще чувствуешь его внутри себя — а приклад винтовки толкает тебя на землю, и открываются двери автомобиля, свирепый лай собаки, на руках и ногах любимого защелкиваются наручники.
Ты выбегаешь на улицу — ты кидаешься наперерез автомобилю — ты на грани безумия — я очень хочу увидеть, как ты сыграешь эту грань, — ты преграждаешь дорогу автомобилю — они, конечно же, остановятся, раз ты стоишь? — но автомобиль несется прямо на тебя — в последний момент нервы у т