ебя не выдерживают — раз! — ты отпрыгиваешь с дороги.
Струсила. Как ты презираешь себя за трусость. Если восемнадцатилетний мальчик может взорвать себя, почему ты не можешь встать на пути машины, чтобы спасти жизнь любимого?
Ты с трудом поднимаешься. У тебя уже выступают кровоподтеки. Ты видишь бригаду телевизионщиков, в темноте к тебе бежит какой-то рыжий с микрофоном, а тебе мокро, холодно и очень одиноко.
Нет. Он не плохой человек, говоришь ты телевизионщикам. Он хороший, и я его люблю.
Тут тебя начинает тошнить, колени подгибаются, и ты теряешь сознание.
Пару дней ты без сознания. За тобой ухаживает Мать. Мать, или соседка, или тетя какая-нибудь, не важно. Она любит поучать, понимаешь? Трахаться уже не может, задницу надрать никому не может, но такие люди тоже нужны.
И эта мудрая старая женщина, эта женщина, которая в смысле секса уже умерла и поэтому может думать о более высоких вещах, эта женщина говорит:
Успокойся, деточка, успокойся. Его надо забыть. Ты должна отпустить Мохаммеда. Всему свое время, время Мохаммеда кончилось, пора начинать новую жизнь.
А ты лежишь в постели, и ты чувствуешь тепло ее мудрости, и ты говоришь:
Да маматетясоседка да.
И наступает пустота. Пустота, которую заполнял он. И ты опять начинаешь жить. Ты опять начинаешь летать вокруг глобуса. Неистовое желание находить все новых клиентов в странах с развивающейся экономикой. Ты проводишь несколько недель в Китае.
А когда возвращаешься, опять появляется Нейтан. Нейтан, который был влюблен в тебя в школе. Нейтан, который женился на инструкторе по фитнесу, но потерял ее в железнодорожной катастрофе. Нейтан, который тебя все время любил.
Вы сидите с ним в суши-барах, в театрах и такси, и он держит тебя за руку, и он трогает тебя за коленку, и все время говорит, какая ты необыкновенная, но ты этого не слышишь.
И ты берешь у Нейтана в рот. Ты берешь в рот его толстый красивый член и заводишь все глубже, глубже, пока не начинаешь давиться, потому что ты знаешь, если начать давиться, можно что-то почувствовать. Но ты ничего не чувствуешь.
И ты умоляешь Нейтана стукнуть тебя по голове. Ты даешь ему палку и говоришь: ну давай же, давай, ударь меня. Но он любит тебя так нежно, и он убегает в ночь, так уходит от тебя Нейтан.
Ты ошиваешься на вокзале, даешь тинейджерам в сортирах и закоулках — ищешь запах, который отобьет запах Мохаммеда.
(Это на грани, да? Это, блядь — это, блядь, реально на грани. Как ты считаешь? Что ты об этом думаешь? Скажи что-нибудь. Просто чтобы я представлял, так ли я…
Я уж перед тобой и так, и сяк, а ты.
Ну, ты даешь. Ты даешь. Наслаждайся своей властью. Я бы на твоем месте тоже. Была бы у меня такая власть, я бы тоже ею наслаждался.
Ах ты сука, сука. Я тебя обожаю, сука ты этакая. Снимаю шляпу.
Нет стой стой стой. Стой. Дослушай до конца. Дослушай до конца или я…
Спасибо.)
Бар. Бар с телевизором. Сраный привокзальный бар с проститутками и алкашами, и ты вдруг видишь Мохаммеда на экране. Их тайно вывезли из тюрьмы. Видно плохо — просто какая-то серая тень движется по экрану. Но ты сразу чувствуешь. Человек, которого волокут за волосы через весь экран, так что волосы вот-вот оторвутся от черепа, — твой любимый. Ты видишь, как тюремщица прикладывает ему электроды к яйцам, ты видишь его лицо, исполненное достоинства, ты видишь, как ржут и улюлюкают охранники, ты видишь, как ему плюют в глаза, ты видишь его тело, танцующее под током, когда электроды прижигают ему мошонку, которую ты так часто ласкала по ночам.
В этот вечер ты сидишь в своей шикарной квартире в стиле студия, и эти кадры опять и опять прокручивают в новостях, и ты слушаешь политиков, экспертов, юристов и знаменитостей, пытающихся как-то объяснить происходящее, и каждый раз это новая версия, и каждый раз к мошонке Мохаммеда прикладывают электроды, плевок летит ему в лицо, гогот и ржанье, а потом его тело танцует под током.
И подобно тому как твой любовник вздрагивает под током, ты вздрагиваешь от внезапного прозрения. Ты века-киваешь со стула, бросаешь полотенце на пол, ты поворачиваешься обнаженным телом к экрану и вскрикиваешь:
Держись. Держись. Потому что я спасу тебя — любимый.
И камера отъезжает от тебя вверх вверх вверх, как будто бога, небо, высшие силы слышат и одобряют тебя.
Монтажный кусок. Ты на тренировках. Мужской боксерский клуб, где ты качаешься до изнеможения. Озеро с ледяной водой, где ты часами плаваешь на рассвете, когда даже утки еще не проснулись. Тибетский монастырь, где тебя учат дышать, бить, рубить. Горный аул, ты с Калашниковым наперевес готовишься стрелять по взлетающим в небо мишеням.
И по мере того, как сменяются кадры, мы обнаруживаем, что Эми на них уже нет. Она исчезла. Эми — чья жизнь состояла из кофе, самолетов и тоски, Эми — постоянно искавшая идеальную диету, идеального мужчину и психоаналитика, которому можно доверять, — эта Эми как будто сбросила кожу, и под ней оказалась Эми, состоящая из мускулов, воли и силы.
Ты — герой. Рядом с тобой мы — ничто. Рядом с тобой мы — о спасительница, о спасительница, о спасительница.
Если б только ты могла спасти меня, если бы только — эта история была… в ней есть внутренняя правда, в этой ист… но… мы как раз и хотим…
Нет. Ты права. Это, блять, тупо. И я, блять, тупой. Чушь какая-то. Что это за…? Что это за история? Что это за… больше трех миллионов за уик-энд не собрать. Что это такое? Говно.
Значит, тебе не… ты не…
Я вызову машину…
(В телефон.) Машину для… да, да… на наш счет.
Спасибо. Спасибо. Спасибо.
Послушай…
Осталось совсем… ладно?
Последняя ночь в твоей шикарной квартире в стиле студия, где когда-то была скотобойня. И ты в своей шикарной квартире берешь с пола коврик Мохаммеда, и ты благословляешь его, и кладешь его в рюкзак, и берешь нож Мохаммеда, и целуешь лезвие, и ты вешаешь его на перевязь к другому оружию.
И следующий кадр —
Буум! Дверь в коридор сносит взрывом, и входишь ты — фурия в камуфляже.
«Где он? Где он?» — орешь ты охраннику-кубинцу, отшвыривая его к стене.
«Отвечай, твою мать, где?»
И твой кулак — бум, бум, бум — кубинцу по черепу.
«Я иду к тебе», — кричишь ты, прорываясь через охрану, бегущую навстречу. Твои пули настигают их, вмазывают в стену, и вот уже реки крови текут по коридорам тюрьмы Дяди Сэма.
Мохаммед! Мохаммед! Мохаммед!
Бум! Ты распахиваешь дверь первой камеры. Щурясь от света, танцуя от радости и благодаря Аллаха, оттуда высыпают мужчины и женщины в тюремных робах.
Но его нет. Так много лиц — но нет среди них твоего любимого.
Ты распахиваешь вторую дверь, третью, четвертую — они заполняют коридоры тюрьмы, великий карнавал заключенных.
Вот он! Мохаммед! Ты бежишь к нему, ты кидаешься к нему, хватаешь его за плечо.
Простите?
Незнакомый человек в страхе смотрит на свирепого воина, прильнувшего к нему всем телом.
И… Ты продолжаешь поиски, ты входишь в лифт — опускаешься ниже, ниже и ниже — и, наконец…
Тусклый свет. Там, наверху, над тобой тюремные робы сражаются с охранниками, но здесь мертвая тишина. «Крадись, словно кошка, нападай, словно тигр», — говорил тебе тибетский монах. И ты крадешься в полумраке неслышно, как кошка, — и нападаешь, как тигр, когда охранник выходит из-за угла, перерезав ему горло одним точным взмахом ножа Мохаммеда.
Наконец ты видишь силуэт за решеткой. Он рыдает.
О Мохаммед.
У него вырваны волосы, он весь в ожогах, в синяках и —
Эми?
Да, Мохаммед.
Уходи. Не хочу тебя видеть
Пожалуйста —
Сука западная. Ты разрушила мою связь с Аллахом.
Мохаммед.
Сука западная. Ты развратила мне тело и истерзала душу.
Мохаммед.
Сука западная. Не попасть тебе в Рай.
Умоляю, Мохаммед. Я была… та Эми, какой я была, — она мне отвратительна. Отвратительны ее метания, ее бесцельная жизнь, ее болезненное упадничество. Да, отвратительна — и я молюсь о том, чтобы возродиться — возродиться в глазах Аллаха. И не будет мне покоя, пока не освобожу этот мир от неверных и не очистятся люди перед Аллахом, любимый, мы сделаем это вместе, мы будем сражаться, мы будем работать, чтобы очистить этот лживый мир и проложить всем дорогу в Рай.
Эта тюрьма — настоящий ад.
Я пришла забрать тебя отсюда. Умоляю, Мохаммед, позволь мне…
Да, любовь моя.
И ты вырываешь решетку, и он выходит, твой истерзанный возлюбленный. Как нежно ты его обнимаешь. Как нежен, как бесконечен ваш поцелуй, в котором сливаются ваши души.
(У нас за это будет куча призов, наград — только бы не испоганить…)
Пойдем, — говоришь ты Мохаммеду, ведешь его по коридору, и тут —
Вжик! Одна-единственная охранница — ты ее убиваешь, но она успевает выстрелить, пуля ударяется о стену и рикошетом — мы видим, как медленно, очень медленно летит пуля, — прямо Мохаммеду в голову. Он оседает на пол, и — медленно-медленно — кровь толчками течет у него из ушей, изо рта.
Нет Бога, нет Ангелов в этом мире, и…
И тут принципиальный момент. Нужно найти потрясающего оператора, тут вообще-то такой момент, когда душа отлетает от тела. Ты когда-нибудь…? А я видел. Видел такое, и — м-м-м-м — если удастся заснять это на пленку… тогда, блин, все — поцелуйте меня в задницу.
В общем, душа Мохаммеда покидает тело и летит в Рай.
И ты скорбишь, и ты взрослеешь в этот момент утраты — в смысле, не постепенно — а сразу.
И ты видишь, что все — притворство и пустота.
И ты вынимаешь нож, и ты чувствуешь, какой он тяжелый и острый, и ты наставляешь его на себя, о, сделай это, сделай это, сделай это, с достоинством древнего римлянина. —