ПЬЕРО. При твоей боязни темноты это отличный выход из положения.
МАРКО. Не смейтесь надо мной, учитель. Фонари — это полезно и красиво. И потом, я не купаюсь в роскоши.
ПЬЕРО. Да, я знаю, как прекрасны световые пятна в ночи, ты прав, и испещренные мимолетными тенями стены на слишком тесных улочках наших городов.
Пауза.
Но вот и сейчас они вокруг нас, лучи скрестились, и дрожащие стрелки дотягиваются до нас. Почему они еще горят? И кто их несет?
МАРКО. Тут никого нет, учитель.
ПЬЕРО. Ты уверен?
МАРКО. Да, мы одни, во всяком случае, мне так кажется…
ПЬЕРО. Значит, я скоро умру.
МАРКО. Зачем, зачем вы так говорите?
ПЬЕРО. Потому что я вижу то, чего нет. И не вижу того, что существует. Усталость разрушает глаза и уже берется за мозг. Мне чудятся странные формы, не знаю, откуда они взялись, но им во мне так привольно, словно внутри у меня есть еще пара глаз. Голова превращается в погреб, там подвешен один из твоих фонарей и чередой проносятся образы. Но не того я хотел и не то увидел: тут нет ни порядка, ни композиции, ни перспективы. Не слишком ли определенно? Пусть придет смерть и задует фонарь, беда не велика — таков закон. А после станет совсем светло.
МАРКО. Это все видения, сны. Поскольку для вас уже не существует ночи, они приходят, когда им вздумается, вот и все…
ПЬЕРО. В отсутствии здравого смысла тебя не упрекнешь, мой мальчик. Но тем не менее это начало конца. Я уверен. И ангел…
МАРКО. Ангел? Какой ангел?
ПЬЕРО. Не переживай. Ладно, давай, пошли дальше. Ты опишешь мне новый колодец, чтобы я понял, хорош ли он.
Встают и уходят.
3РАВНОВЕСИЕПьеро, Марко.
Пьеро и Марко сидят. Полуденный свет. В руках у Марко листы бумаги, он читает вслух.
МАРКО. Живопись состоит из трех основных частей, каковые суть рисунок, соразмерность и цвет. Под рисунком мы понимаем профили и контуры, в которые заключены сами предметы. Под соразмерностью мы понимаем эти профили и контуры в соотношении с местом, в котором они находятся. Под цветом мы понимаем то, что придает этим объектам оттенки, им присущие, и представляет их темными или светлыми, в зависимости от изменяющего их света. Из этих трех составляющих мы разберем только соразмерность, которую мы назовем перспективой, включив в это понятие и то, что имеет отношение к рисунку, ибо без этого перспектива не сработает. Цвет мы пока оставим в стороне и займемся только точками, линиями, поверхностями и телами. Эта часть в свою очередь состоит из пяти пунктов: первый — это способность видеть, иначе говоря — глаз; второй — форма увиденной вещи; третий — расстояние глаза от видимого объекта; четвертый — линии, идущие от крайней точки видимого объекта к глазу; пятый и последний… Вы слушаете меня, учитель?
ПЬЕРО. Да, да, слушаю, все правильно, ты не ошибся, как в прошлый раз, но этот раздел моего трактата мы уже читали и перечитывали, он самый простой, переходи к фигурам, тут нам надо будет поднапрячься.
МАРКО. Вы знаете, я не всегда хорошо понимаю…
ПЬЕРО. Не страшно, мой мальчик. Читай, не понимая, только произноси четко. Я увижу, не видя.
Пауза.
Впрочем, мне кажется… Ладно, неважно.
МАРКО. Нет, скажите, что вам кажется, учитель. Вы останавливаетесь на полном ходу, словно вас что-то беспокоит, или я совершенно неспособен вас понять.
ПЬЕРО. Нет, просто это не так-то легко выразить. Ты помнишь картину с подвешенным страусиным яйцом?
МАРКО. Да, вы не успели там закончить руки герцога, и пришлось их доверить тому испанцу, у которого они вышли слишком узловатые?
ПЬЕРО. Вот-вот, та самая. Но руки, говорят, неплохие.
МАРКО. Да, они вполне уместны, но слишком уж бросаются в глаза.
ПЬЕРО. Если это правда, твое замечание делает тебе честь, но я уверен, что руки там хороши. Ладно, неважно, ты ясно себе представляешь эту картину?
МАРКО. Да.
ПЬЕРО. Тогда ты должен помнить фигуры и расстояние, разделяющее их, хотя они расположены одна за другой, в едином стремлении к центру; еще ты помнишь яйцо, подвешенное под архитектурным орнаментом в форме раковины, что рассекает верхнюю часть полотна на множество лучей.
МАРКО. Да, я все прекрасно помню, я был совсем еще молод, но это меня потрясло. Вы писали лицо герцога, когда я вошел. Я принес корзинку с фигами и вместо того, чтобы сразу отдать ее вам, как я, скорее всего, и должен был поступить, я замер и молча смотрел на вас. Вы не слышали, как я вошел. В приоткрытую дверь проникал дневной свет, видно было, как зной пляшет на камнях, и я понял, что это был тот самый день и тот самый свет, что и на картине, но вместе с тем мне показалось, как бы это сказать, что спала какая-то завеса. Потом, да, я вспомнил, заметив меня, вы разрешили мне потрогать яйцо этой огромной африканской птицы.
ПЬЕРО. Все верно, но я хочу сказать тебе, что никакой завесы я не срывал, ибо все было и раньше открыто благодаря расстояниям между предметами. Они могут двигаться, но все недвижно, как висящее яйцо, все натянуто, все держится! Все предметы — в зависимости от их веса, свойств, плоскостей, цвета. И равное безмолвие простирается отсюда до небосвода и от одного волоса на твоей голове до другого. Когда-нибудь научатся понимать это равновесие, различать эту сеть, где движения множатся сами, словно в неводе рыбаков, вылавливающих все видимое. Ты знаешь, мне ничего не пригрезилось, тогда я просто смотрел, а теперь, когда я уже не вижу, приходится вспоминать, но это то же самое, разве что позолоты чуть больше, на ангеле и солдате, которых я написал возле дремлющего короля, все это цело и невредимо, но ведь оно и раньше было невредимо. Видимое — это большой сосуд, где каждый из предметов есть эхо, которое исходит от самого себя по направлению к воспринимающему его глазу. Когда ты находишься вовне, как в том свете, что ты видел у моей двери, отзвуков так много, что ты не в состоянии их воспринимать. Они перемешиваются между собой, видение мутнеет, но этого нам достаточно, чтобы бродить по миру, забросив на время свои дела, хотя каждый отзвук в то же время отличен от другого, и мы, художники, вместо того чтобы спешить, подобно всем вам, движемся медленно, от эха к эху, следуя линиям, которые они образуют, а тени нам их являют. Свет рассеивает и собирает возникающие тени, этих болтливых и молчаливых сестер эха. Искусство перспективы — не что иное, как искусство натянутых эхом линий, и люди пересекают их, не замечая.
Пауза.
Да, велик был день, когда Джотто отказался от греческой манеры живописи, не терпевшей объема, и еще более великим стал день, когда Масаччо слил небосвод и землю воедино, в глубине одной поверхности, — они словно открыли новый мир — мир, который уже существовал, но только начал приоткрываться. О фигурах, которые писал я, можно сказать все что угодно, но те, маленькие, на большой стене в Ареццо, заглянули в этот мир, они смотрят на него, они словно приколочены между свободно дышащих колонн, как… да, как те две собаки в Римини… Кстати, ты отнес письмо насчет дома с садиком?
МАРКО. Да, я отдал его вчера Антонио, он нес туда муку. К тому же оказалось, что владелец — его родственник. Но я рад, что вы не остановили свой выбор на Римини. Здесь лучше.
ПЬЕРО. Лучше умирать?
МАРКО. Нет, здесь лучше, потому что все вас знают.
ПЬЕРО. Зато там сад. С колодцем. И деревьями — я бы мог дотрагиваться до лепестков, когда они в цвету. Но к чему все это сейчас? Да, ты прав, я тут всем знаком, а главное, я сам знаю чуть ли не наизусть любую кочку на дороге, я знаю, когда запах, идущий от земли, — предвестник лета, когда собирается лить дождь или грядет гроза. А там, у моря… К тому же я знаю почти наверняка, когда умру. Покинуть мир там, где ты его узнал, — мудрее, я думаю…
МАРКО. Вы все о том же! А как же книга?
ПЬЕРО. Да, книга! Давай, читаем дальше. Начни с дворца в левой части — подобный ему так хорошо вышел на чудном маленьком пейзаже в Урбино, будешь там — попроси, чтоб показали.
МАРКО. Вы мне о нем уже говорили. Фигура XLI.
ПЬЕРО. Да я уже не помню. Давай, читай, там разберемся.
МАРКО(продолжает читать). Возьмем план BCDE, на котором мы хотим возвести квадратное строение. В верхней части плана начертим плоскость, как это показано на фигуре XXVIII.
Пауза.
Учитель, вы опять меня не слушаете!
ПЬЕРО. Нет, сегодня день явно не для чтения. Стоит тебе произнести хоть одну фразу, как мысли уносят меня куда-то. Они следуют по линиям, о которых я говорил тебе, и рассеиваются вместе с ними. Зато какой порядок, деревья все посажены, а промежутки так резонируют, что кажется, мне можно спокойно уходить. Сын Божий совершает омовенье в Иордане, его лик отражается в воде, между ступней, и пучки травы отбивают такт, повинуясь затаенному дыханию… Ладно, хватит, отведи меня лучше на луг возле Джакопо, к камню, с которого так удобно определять высоту солнца. Потом вернемся ужинать. Ты не знаешь, что у нас сегодня?
МАРКО. По-моему, свежие яйца и остатки вчерашнего мяса.
ПЬЕРО. Ну и отлично.
4СИДЯ НА ЛУЧЕВ открытой лавочке на узкой кровати лежит Пьеро. Он один, но думает, что Марко рядом.
ПЬЕРО. Дождь из камней, желтый свет исходит от земли, падают камни, воды, Марко, падают вниз, будто в земле возникла дыра, гигантский колодец с гладкими стенками, он спускается по спирали, ступеньками, стенки тоже