КЛАРА. Шарль, ты спишь? Ты спишь? Спишь?
Никакой реакции. Она садится неподалеку от его «трона», какое-то время молчит, затем…
Знаешь, я знаю почему. Да, да, я знаю. Я ее понимаю. И даже помимо своей воли я ее одобряю. Она ищет путь — свой путь, чтобы встретиться с Жанеттой. Чтобы больше с ней не расставаться, чтобы не оставлять Жанетту одну в том вагоне, в газовой камере. Ей необходимо верить. Да, верить в то, что однажды они встретятся в мире… как бы это сказать… в мире, который лучше, чем этот… Да, она нашла путь, который приближает ее к Жанетте, но который неизбежно отдаляет ее от нас. Как и Жанетта, она никогда не станет женщиной, не узнает плотской любви и навсегда останется девственницей. Как и у Жанетты, ее волосы, ее длинные волосы, их длинные волосы острижены наголо, под машинку. Она не может прийти сюда и оплакивать сестру, обнявшись с нами. Нет, не может. Она знает, что здесь, в этом доме, в наших стенах слово «смерть» звучит окончательно, бесповоротно, безысходно. Здесь для нас пепел — это просто пепел и так пеплом и останется. А она — она нашла убежище, нашла место, где смерть лишь промежуток, где людьми правит тот, кто воскрес. Место временное, переходное, место, где царит благодать. Укрывшись за его высокими стенами, она ждет. Ей страшно. Страшно увидеть нашу боль, прочесть на наших лицах весть о том, что Жанетта — ее Жанетта, наша Жанетта — умерла. Умерла, умерла, превратилась в дым, улетучилась, растворилась в морозном небе Польши.
Пауза.
И она, конечно же, не может нам этого простить. Не может простить себе. Жанетта умерла, ее сестра, наша дочь умерла, а мы все трое живем, мы живем, несмотря ни на что. Она нас за это невольно наказывает. И себя тоже наказывает. На всем протяжении траура запрещены любые, самые маленькие удовольствия. Но поскольку для нас троих траур не кончится никогда, то и удовольствий больше не будет никогда — ни для нас, ни для нее. Где бы ни были мы, где бы ни была она. Только страдание.
Что бы она делала здесь, у нас? Снова стала бы учиться, общалась бы, как говорится, с другими детьми депортированных? Днем — возможно. Но ночью? Ночью она бы бродила как неприкаянная по комнатам. Как бродим мы с тобой, Шарль. Ночами напролет, не в силах заснуть. Там, за толстыми стенами, там, где разлита благодать, она встает до зари, повторяет одни и те же жесты, одни и те же слова, шепчет одни и те же молитвы, то же «Богородице Дево радуйся, Благодатная Марие!», быть может, даже поет вместе с другими «К тебе, Земля обетованная…». И таким вот образом, свободная духом, она может с каждой секундой становиться ближе к Жанетте, отменять зверство и варварство, отвергать кошмар… Может с надеждой ждать той минуты, когда в мире ином они встретятся и будут играть как прежде. И только там, соединившись вновь, они вспомнят о Шарле и Кларе, своих любимых родителях. Знаешь, иногда ко мне тоже — правда, правда — непроизвольно, как прилив, подступает молитва.
Пауза.
Где бы ты ни был, кто бы ты ни был, когда в следующий раз примешься за сотворение мира, умоляю тебя, постарайся, постарайся изо всех сил, не забудь, что жить там придется человеческим созданиям.
Неожиданно Шарль шевелится. «Монд» падает на пол. Шарль приподнимается и с изумлением обнаруживает стоящую перед ним на коленях Клару.
ШАРЛЬ. Что ты тут делаешь?
КЛАРА. Молюсь.
Шарль смотрит на нее с недоумением, затем осторожно спускается со своего «трона» и на цыпочках двигается к спальне, не забыв предварительно подобрать «Монд».
А ты что делаешь?
ШАРЛЬ. Иду спать.
КЛАРА. Скоро уже пора вставать!
Он уходит. Она какое-то время остается стоять в прежней позе, на коленях, затем поднимается. Уже рассвело. Она подходит к окну, смотрит вдаль и кричит вслед Шарлю.
Будет снова чудный день!
Тем временем наступает затемнение.
9. ГОРЬКИЕ ТРАВЫЗвенит звонок.
Появляется Шарль в белом халате. Обращается с вопросом к Кларе, которая сняла фартук и спешно причесывается.
ШАРЛЬ. Думаешь, это они?
КЛАРА. А кто еще, по-твоему? Не пациент же.
ШАРЛЬ. Пациент, по крайней мере, открыв рот, молчит. А этот даже с полным ртом продолжает говорить.
КЛАРА. Это твой кузен, а не мой.
Снова звенит звонок.
Иду, иду! Сними халат.
ШАРЛЬ. А вдруг это пациент?
КЛАРА. Шарль!
Он идет в кабинет снимать халат. Тем временем Клара вводит нарядно одетых гостей — Макса и Морисетту.
МАКС(слегка наигранно). А как насчет поцеловаться, Кларочка?
КЛАРА. Можно и поцеловаться, Макс.
МАКС. Видимся раз в сто лет, но сердцем всегда рядом, верно? А где хозяин? Опять копается в чужих зубах?
КЛАРА. Переодевается.
МАКС. Дела идут? Гнилых зубов хватает?
КЛАРА. Кариес есть всегда, денег у людей не хватает.
МАКС. Так, так, чудненько. Вот раздобыл для нас бутылочку кошерного бордо.
Морисетта и Клара целуются. Морисетта протягивает Кларе букетик.
КЛАРА. Морисетта, право же, не стоило…
Входит Шарль.
МАКС. Шарль, старик…
Идут друг другу навстречу и обнимаются. Шарль формально, едва касаясь, целует Морисетту. Макс протягивает Шарлю бутылку.
Решай сам, но лучше открыть заранее, чтобы вино подышало.
КЛАРА. Это кошерное вино.
ШАРЛЬ. Тогда оно должно дышать даже через пробку.
МАКС(обращаясь к Кларе). Сегодня такой вечер, нельзя же было без этого, верно?
Клара кивает в знак согласия.
МОРИСЕТТА(Кларе). Ты будешь смеяться, но я уже собиралась приглашать вас к нам. Мы хотели закатить грандиозный вечер, с детьми… В общем, я подумала, что было бы лучше это сделать в…
МАКС(приходя ей на помощь).…в узком кругу, да-да, именно так. Меня это очень, очень тронуло, что вы решили пригласить нас к себе именно в такой день.
ШАРЛЬ. …Ты хочешь сказать в среду, когда у детей нет школы?
МАКС. Ха-ха-ха, при чем здесь среда!
МОРИСЕТТА. В пасхальный вечер!
КЛАРА. Ах, ну да! Ну да, да, да…
МАКС. Мы подумали: раз они приглашают нас к себе на седер, значит, надо идти, невозможно же отказаться, верно? Отменили детей…
КЛАРА. Вы питаетесь кошерной пищей?
МОРИСЕТТА. Не каждый день, но по праздникам…
ШАРЛЬ. Вы верующие?
МАКС. Мы, верующие? Нет.
МОРИСЕТТА. Не то чтобы да, но мы уважаем традиции, особенно ради детей и внуков.
МАКС. А иначе все исчезнет и получится, что Гитлер победит.
ШАРЛЬ. В моей семье он уже победил.
Пауза.
КЛАРА. Хотите что-нибудь выпить?
МАКС. Нет, нет, сначала почитаем «киддуш».
ШАРЛЬ. Я пошел мыть руки. (Выходит.)
Макс достает кипу и надевает ее на голову.
КЛАРА(очень сконфуженно). У нас ничего нет для…
МАКС. Я все предусмотрел, даже горькие травы.
КЛАРА. Мы не знали… Мы уже совершенно не знаем, что когда происходит… даты, праздники и прочее… Макс, лучше не надо сейчас ничего делать, лучше не надо. Ты извини меня, Морисетта, но… Садитесь, закуски на столе, он сейчас вернется. Ой, у меня даже нет мацы.
Садятся в молчании.
Шарль возвращается. Макс быстро снимает с головы кипу и убирает горькие травы.
Молчание.
Шарль берет бутылку и снова выходит. Остальные остаются сидеть.
Шарль возвращается и с шумом ставит откупоренную бутылку на стол. Затем тоже садится и, разворачивая салфетку, тихо спрашивает у Клары.
ШАРЛЬ. Закончили?
КЛАРА. Что, прости?
ШАРЛЬ. Эту их…
Клара кивает утвердительно.
Макс и Морисетта переглядываются.
КЛАРА(решительно). Ну вот, в общем, приятного аппетита! Можно, я вам положу или вы сами? (С сожалением.) Это не совсем кошерное… Если вы не едите окорок…
ШАРЛЬ(перебивая ее). Брось, я мастер это улаживать. «Окорок свиной, отныне нарекаю тебя окороком гусиным». Вот и все дела, можете спокойно есть.
МОРИСЕТТА(сконфуженно смеясь). Да с чего вы взяли, что мы едим кошерное? Только по праздникам, да и то!
МАКС. Да и то очень, очень редко. Да, да, да.
Все накладывают себе еду.
(Стараясь разрядить обстановку.) Угадай, кто умер?
ШАРЛЬ. Недавно или некоторое время тому назад?
МАКС. Недавно.
ШАРЛЬ. «Монд» ни про кого из знакомых не сообщал.
КЛАРА. Блумберг?
МАКС. Нет-нет, Блумберг просто очень серьезно болен.
КЛАРА. Вот я и подумала, что…
МАКС. Нет-нет, он совсем плох, но пока еще держится. Сдаетесь? Таненбаум!