РОЗВИТА. А если он возьмет и родит ребенка с другой. Это было бы жестоко.
МИХАЭЛЬ. Я ей сказал, что довольно того, что один человек несчастлив, зачем же делать несчастными двоих.
РОЗВИТА. Несколько лет назад я думала: среди дня у меня бывает время, которое мне самой не нужно, но оно есть, и как раз было бы место для ребенка. Но поскольку его нет, я просто работаю еще больше и еще больше занимаюсь собой. И это кажется мне зацикленностью.
МИХАЭЛЬ. Эта тема тревожит меня, и я очень зол на мужчин, у которых нет времени для своих детей, а таких в моей профессии много. Я думаю: эх, дурень ты дурень, в твоем профессиональном вожделении, в похоти к деньгам, в похоти к власти, в твоей самоуспокоенности ты пропускаешь самое важное в твоей жизни.
РОЗВИТА. Это очень простое чувство… как голод на что-то определенное, чего хотелось бы сейчас съесть. Это и психологически вообще несложно, просто оно есть — и все.
МИХАЭЛЬ. Я знаю многих, кто говорит, что они ничего не получают от своих детей, они слишком много работают.
РОЗВИТА. Я знаю, что это решение, которое мы приняли, абсолютно безумно. У нас, собственно, нет финансовых средств, чтобы вообще думать о ребенке.
МИХАЭЛЬ. В 1984 году я познакомился с Регулой, и, в общем, с самого начала было ясно, что позже мы захотим иметь семью. Карьеры у обоих сделаны, так что мы могли бы поровну делить и домашнюю работу.
РОЗВИТА. И когда мне исполнился тридцать один, мы перестали предохраняться.
МИХАЭЛЬ. В 1989 году мы перестали предохраняться.
РОЗВИТА. Но это нам ничего не дало.
МИХАЭЛЬ. Три года спустя мы обследовались. На то время не было никаких медицинских причин для бесплодия.
РОЗВИТА. Год спустя я обратилась в университетскую больницу и попросила выяснить, все ли со мной в порядке. И тут они обнаружили эндометриоз.
МИХАЭЛЬ. Мой брат и его жена были в сходном положении, и они скоро стали лечиться. Мы были убеждены, что у нас еще есть время и что стресс только повысит риск бесплодия.
РОЗВИТА. Эндометриоз — это разрастание маточного эндометрия.
МИХАЭЛЬ. Летом 95-го… она пришла и сказала, что больше не видит перспектив и хочет развестись. Она захотела этого развода ни с того ни с сего, как гром среди ясного неба.
РОЗВИТА. Врач предложил, чтобы мы прибегли к искусственному оплодотворению.
МИХАЭЛЬ. Она в наше последнее совместное лето познакомилась с Вольфгангом и забеременела от него. По швейцарским законам отцом считался я. Ребенок носил мою фамилию, хотя сама она мою фамилию так и не взяла.
РОЗВИТА. Вот как это происходит. В тот момент, когда яйцеклетка созрела, тебе делают укол, который вызывает отделение яйцеклетки, и в этот день ты должна спать со своим партнером. То есть эта часть естественна.
МИХАЭЛЬ. Ее ситуация была совершенно неопределенной. Она не знала, хочет ли жить вместе с Вольфгангом.
РОЗВИТА. Если это не удается, тогда яйцеклетка извлекается оперативным путем, соединяется со спермой и потом снова внедряется.
МИХАЭЛЬ. Только три недели назад мне пришла в голову мысль, что я мог бы ей сказать: теперь у тебя есть ребенок, теперь ты можешь оставаться и со мной. Тогда я об этом не подумал.
РОЗВИТА. Во всем прочем дело обстоит так, что я должна свыкнуться с мыслью, что рожу на свет искусственное дитя… Это вовсе не плохо. Как-то я к этому привыкла.
МИХАЭЛЬ. А с Мартой я потом познакомился в 2000 году. Ей было 28, и у нее к этому времени не было желания иметь детей.
РОЗВИТА. Просто я находила важным, что это нечто естественное — то, что происходит между мужчиной и женщиной, — и что при этом не требуется никакая помощь. А если нужна какая-то помощь, то я такого уже не хочу.
МИХАЭЛЬ. Когда Марта потом все-таки захотела детей и при этом ничего не произошло, мы обследовались, и оказалось, что моя спермограмма настолько плоха, что детей у меня не будет.
РОЗВИТА. С другой стороны, я питаю какую-то особенную слабость к технике. То есть мне очень интересно, что нечто такое можно сделать.
МИХАЭЛЬ. Потом я ей сказал: «Теперь мы знаем нашу ситуацию, и ты должна подумать, хочешь ли ты оставаться бездетной».
РОЗВИТА. А мне нравятся близнецы, и поэтому я думаю так: почему бы, собственно, нет, тогда мы все-таки попробуем. Потому что тут вероятность иметь близнецов намного больше, чем когда рожаешь естественным образом.
МИХАЭЛЬ. После летних каникул она пришла ко мне и сказала, что не хочет оставаться бесплодной или прибегать к медицинской помощи, что хочет расстаться со мной.
РОЗВИТА. В настоящий момент для Джона это почти важнее, чем для меня. То есть он сейчас в той точке, когда он по-настоящему хотел бы детей.
МИХАЭЛЬ. Я ей сказал, что могу ее понять и что достаточно того, что несчастлив один человек.
РОЗВИТА. Эндометриоз в 15 процентах случаев является причиной бездетности.
МИХАЭЛЬ. Бесплодие у мужчин в Центральной Европе очень высоко. Это из-за способа транспортировки воды. Водопроводы из синтетических материалов выделяют вещества…
РОЗВИТА. Эндометриоз — широко распространенная болезнь цивилизации.
МИХАЭЛЬ. Их называют фталаты. Вода, которая течет из крана, ведет к стерильности.
РОЗВИТА. Итак, если и тогда не получится или если я решу все-таки не прибегать к искусственному оплодотворению, то у меня снова и снова будут возникать моменты страха, и я буду думать, а что было бы, если бы он сейчас родил ребенка с другой…
МИХАЭЛЬ. У меня есть все земные блага, но того, что было бы для меня главным, у меня нет. Я использую мою профессию для жизни и зарабатываю деньги, чтобы можно было позволить себе некоторые вещи: у меня большой дом и всегда много гостей. Я позволяю себе общительность и дружбу, однако то, чего мне действительно хотелось бы, — это семья. Марта часто упрекала меня, что я не умею плакать. Я ей сказал, что плачу, но только не тогда, когда она этого ждет. Если я вижу на улице детей с их матерями или отцами, то бывает, что плачу.
Я была убеждена, что беременность и роды не должны помешать моему профессиональному росту. Я участвовала в конкурсе на одну должность, и у меня были хорошие результаты, но потом в роддоме перед рождением Бруно я получила по телефону отказ. Основанием для отказа было то, что у меня скоро родится ребенок и мне придется сосредоточиться на этой роли вместо того, чтобы занимать новое место. Я позвонила в отдел равноправия и прокричала в трубку, я действительно прокричала — чего мне так не хватило во время родов — и сказала им: а представьте себе, у меня ребенок-инвалид, а я не могу продвинуться профессионально, и вот я стою в этой кабине в клинике, и я за себя не отвечаю! Тогда они мне сказали, что у меня, пожалуй, есть только один шанс, если я получу отказ с обоснованием в письменном виде. Я тут же перезвонила и попросила их прислать мне все мои документы с письменным обоснованием. Мне выслали письменный отказ, и там был пункт о несовместимости рабочей и домашней жизни, потому что я стала матерью. И тогда я подала жалобу, и это придало мне сил. Под конец я сидела перед комиссией, которая пришла к так называемому соглашению. Я вышла оттуда с большой денежной компенсацией, но, несмотря на это, все равно чувствовала себя обманутой.
У Бруно дела шли очень плохо. Через три недели меня выписали с очень худеньким ребенком, очень хрупким, и никто не знал, что будет дальше, а мы и подавно не знали. Я хотела непременно что-то сделать — видимо, еще и для того, чтобы успокоить свою нечистую совесть, и я делала с ним краниосакральную терапию и детский массаж и очень много пела. Я думала, что ритм и движение помогут ему, и я целый день носила его на себе в слинге. Через семь месяцев мне стало ясно, что я не могу принести свою жизнь в жертву ребенку-инвалиду, что я снова должна работать. На прежней работе я не могла оставаться при неполной занятости. У нас были ясли, только мы не знали, возьмут ли они ребенка-инвалида, но они его взяли и даже делали с ним упражнения. Через три недели яслей Бруно сделал большой прогресс, и это подействовало на меня очень благотворно, потому что многие были в ужасе от того, что я отдаю Бруно на пять дней в неделю в ясли. Он очень быстро развивался с другими детьми, и это было большим облегчением. Эти детские ясли я считаю чем-то чудодейственным. Благодаря им стало возможным то, чего не добились бы ни физиотерапия, ни краниосакральная терапия, ни мать.
Я всегда очень любил детей, но желания иметь собственных у меня не было. Я думаю, что этот род отречения от отцовства сродни тому, как я отказываюсь от других сторон жизни: в отношениях, в профессии. Мне и так всего хватает. Жизнь и так полна эмоций, поэтому ребенок не является непременным условием для приобретения нового опыта, для счастья.
Не то чтобы я решил это раз и навсегда. Ведь это значило бы, что я не могу допустить ту интенсивность любовных отношений, при которой может возникнуть желание иметь детей.
Когда мне было двадцать с небольшим, я хотел иметь детей. Но то была скорее потребность в нарциссическом зеркальном отражении. Это желание приходило и в отрыве от партнерства. Да, я воспринимаю это как негатив, поскольку появление детей, вероятно, самое очевидное и явное утверждение любовных отношений.
Я любил женщин, с которыми был вместе, но, может быть, я просто не был готов занимать себя этим. Страхи есть только — скажем так, — когда посмотришь вокруг и заметишь, что наличие детей не обязательно укрепляет отношения. На примере других супружеских пар, где появляются дети, я вижу, что часто возникают напряжения, которые так и остаются потом неким налетом. Сердечность куда-то уходит, все превращается в договорные отношения друг с другом, в этакий менеджмент. Может, я слишком романтичен, но когда вся эмоциональность страдает от организационных моментов, я поневоле спрашиваю себя: зачем отказываться от собственных притязаний? Жизнь предлагает необыкновенно много. Ребенок обостряет материальную ситуацию, и пары уже не кажутся мне счастливыми. И это тоже лишает меня отваги.