ЭГОН хочет что-то сказать, ДОЛИНА его перебивает.
Сейчас тебе нет никакой надобности отвечать и аргументировать, пожалуйста… А главное — не надо оправдываться… Включай диктофон и задавай свой вопрос.
ЭГОН включает диктофон, кладет его на стол. Некоторое время молчит. Он знает, что должен продолжить свое интервью с ДОЛИНОЙ, но такого начала от сегодняшней встречи не ожидал. Чувствует себя виноватым, хотя не понимает, в чем провинился. Делает глубокий вдох.
ЭГОН. Как вы восприняли переворот в восемьдесят девятом году?[67]
ДОЛИНА отворачивается. Делает вид, будто ожидал этого вопроса, такой вид он делает после каждого вопроса ЭГОНА. Но он наверняка не ожидал, что его зададут так скоро. С минуту молчит и только попыхивает трубкой.
ДОЛИНА. Я ждал, что ты спросишь меня о чем-то таком. Для себя я пробовал сформулировать ответ уже давно… Собственно, я довольно часто пытаюсь его формулировать. Как и все мое поколение. Тьфу-ты, что за поколение! Переворот — очень подходящее слово. Я рад, что ты не использовал какое-нибудь более патетическое. Перевернулось все. Не только политические убеждения и личины. Перевернулось абсолютно все. И вот… Я ощутил настоящую эйфорию, вдохнув свежего воздуха, который прилетел к нам от австрийских границ. Это я помню очень отчетливо. Будто вдруг нашел в куче навоза бутылку сливовицы. Я не успевал смотреть по сторонам, ловя новые идеи и впечатления. Словно по всему телу прошел электрический ток. В ноябре восемьдесят девятого мне было 49 лет. Считай, полжизни прожито. Можешь себе представить, что означал для моего поколения такой шок, как падение железного занавеса… нужно было начинать жизнь сначала…
ЭГОН. Наверняка все это значило нечто совсем иное, чем для моего поколения, только-только вышедшего из подросткового возраста…
ДОЛИНА холодно реагирует на попытку ЭГОНА пошутить. Он немного нервно продолжает отвечать на вопрос.
ДОЛИНА. Коммунистический режим надел на нас тяжкие оковы, и вот неожиданно мы их сбросили. Подчеркиваю: неожиданно. Слишком неожиданно. Мы стали свободными. Твои желания и мечты осуществляются, а ты понимаешь, что не в состоянии воспринять их как реальность. (Задумывается, как будто уже не хочет продолжать.) Восемьдесят девятый год многое дал моему поколению, очень многое… но и многое у него отнял…
ЭГОН. Отнял?!
ДОЛИНА. Я увидел, что плодовитые прославленные литераторы, мои ровесники, вдруг растерялись, не зная, о чем писать, что режиссерам стали уже не нужны иносказания и намеки, которые раньше они контрабандой протаскивали в свои спектакли. Что гении неожиданно стали… посредственностями… А диссиденты, эти гордые борцы с режимом, мои ровесники, начали вдруг как-то слишком наскакивать на наших же друзей-эмигрантов — те, мол, уехали, сбежали, и всякие такие глупости… а они-то здесь, дома, исподволь и готовили эту революцию… но… в действительности многие из них не сбежали только потому, что не хватило духу… но ты об этом не спрашивал… Меня и многих других выставили на сцену и сказали: ну вот, теперь можете говорить, что хотите, уже не нужно ничего скрывать… можете высказать свою позицию… и знаешь, что люди услышали со сцены? Звенящую тишину… (Надолго задумывается.)
ЭГОН. Но ведь вы ждали этого перелома почти 50 лет.
ДОЛИНА. Ждал. Но не предполагал, что правда, сказанная вслух, уже людям неинтересна. Ушли вдруг в прошлое сюжеты или, как ты говоришь, темы, которые нас прежде волновали. Это как с женщиной: поначалу она тебя волнует, а когда ты ее наконец разденешь, у тебя не хочет вставать. Наше поколение вдруг поняло, что ему не о чем говорить. Что оно разучилось говорить с незаклеенным ртом. Я потерял множество друзей, которые стали поклоняться новому идолу, материальному… Мы вдруг поняли, что не можем рассказать о человеке… о нормальном, свободном человеке, о его реальном внутреннем мире. О свободном человеке, понимаешь… Этот переворот, можно сказать, убил все мои мечты. Я-то думал, что он их, наоборот, разбудит. Дело, наверно, в том, что я привык об этом только мечтать. А тут вдруг пришлось во всем этом жить. Для таких перемен я был уже слишком стар.
ЭГОН. Значит, вы думаете…
ДОЛИНА. Ничего я не думаю. Я знаю только, что коммунизм был таким же свинством, как и фашизм. А ты ждал другого ответа?
ЭГОН. Я всегда жду другого ответа, потому и прихожу сюда… А у вас нет такого ощущения, что прежде народ любил вас намного больше, чем потом? Как будто начал терять к вам интерес…
ДОЛИНА. Да ведь я об этом и говорю.
Долгое молчание.
ЭГОН. Вы когда-нибудь состояли в коммунистической партии?
ДОЛИНА. А ты не знаешь? Это легко можно выяснить.
ЭГОН. Знаю.
ДОЛИНА. Так зачем же об этом спрашивать?
ЭГОН вынимает бутылку виски и ставит ее на стол.
3
ТЕРЕЗА разговаривает по телефону с ТАМАРОЙ.
ТЕРЕЗА. Хорошо бы нам уже встретиться.
ТАМАРА. Так давай встретимся.
ТЕРЕЗА. Но как-то все не получается.
ТАМАРА. Хочешь сказать — из-за меня…
ТЕРЕЗА. Тогда надо чаще перезваниваться.
ТАМАРА. Для того чтобы больше общаться друг с другом… Это теперь такой тренд. А я добавлю: и совсем перестать встречаться.
ТЕРЕЗА. Я сегодня снова тебя слушала… ты просто бесподобна… Не представляю, как тебе удается все это запоминать.
ТАМАРА. Что?
ТЕРЕЗА. Ну, все эти тексты и тому подобное.
ТАМАРА. У меня все это написано. Я же тебе говорила.
ТЕРЕЗА. А, ну да. Но все равно похоже на то, что ты знаешь это наизусть.
ТАМАРА. Иногда приходится заучивать и наизусть.
ТЕРЕЗА. А говоришь, что у тебя все это написано.
ТАМАРА. Иногда написано, а иногда и наизусть.
ТЕРЕЗА. Я слышала, как тебе звонил вчера этот извращенец… Тот, который тебя все время клеит.
ТАМАРА. Это наш шеф. Шеф «Радио В13».
ТЕРЕЗА. И он тебя вот так, при всех, клеит?
ТАМАРА. Никого он не клеит. Это так специально подстроено. Такая мистификация. Выдумка.
ТЕРЕЗА. Да ты что?! А я-то, дура, так прямо и поверила.
ТАМАРА. В том-то все и дело… такой профессиональный прием… Чтобы все поверили… в то, что кто-то другой придумал… Пинает?
ТЕРЕЗА. Что?
ТАМАРА. В живот тебя пинает? Ребенок.
ТЕРЕЗА. Не то слово, у меня такое чувство, будто он, как боксер, кулаками мутузит.
ТАМАРА. Может, у вас родится маленький Рокки. Такой маленький Сталлоне.
ТЕРЕЗА. Или маленькая Годзиллка.
ТАМАРА. Фу… ну и юмор… болтаем всякие глупости… А по правде говоря, мне все время кажется, что этого ребенка ты ждешь от Эгона.
ТЕРЕЗА. С ума сошла?!
ТАМАРА. Ну, я говорю не буквально. Просто вы у меня в мозгах до сих пор зафиксировались как гармоничная пара. Вы подходили друг к другу больше, чем мы с ним.
ТЕРЕЗА. Да ладно, не выдумывай… вы же просто созданы друг для друга.
ТАМАРА. Наверно, это не совсем так…
ТЕРЕЗА. Что, какие-то проблемы?
ТАМАРА. Надо бы нам с тобой уже встретиться.
ТЕРЕЗА. У тебя нет времени… у меня-то время есть… целыми днями сижу здесь на заднице, с животом как бочка…
ТАМАРА. Так, значит, договорились, я тебе позвоню… Пока.
ТЕРЕЗА. А может, это будет маленький Шварценеггер.
ТАМАРА. Тогда уж лучше Годзиллка. У Арни кривые ноги… И вообще, не люблю австрияков. Чао.
ТЕРЕЗА (со смехом). Пока.
Темнота.
4
ДОЛИНА и АРНОШТ сидят в парке дома престарелых на деревянной лавочке.
ДОЛИНА. Снова сегодня был у меня этот редактор. (Вытаскивает бутылку виски.)
АРНОШТ. Он хороший редактор… по тому, какие бутилки тебе носит… Видал я, как он уходил, через окно.
ДОЛИНА. Он уходил через двери.
АРНОШТ. Я видал через окно, как он уходил через двери.
ДОЛИНА. Так формулируй понятнее. Пипец. По-словацки.
АРНОШТ. Пипец.
Смеются.
ДОЛИНА. А он начинает мне нравиться. Только все время какой-то зажатый.
АРНОШТ. У него к тебе респект. Молодой… сильно молодой…
ДОЛИНА. Он считает, что я говорю мудро. Я чувствую, он мною восхищается… уже давно мною никто не восхищался… потому-то мне это и приятно…
АРНОШТ. Та ты и говоришь мудро. И к восхищению всю жизнь был привычный.
ДОЛИНА. К восхищению привыкнуть легко.
АРНОШТ. А отвыкать тяжело.
ДОЛИНА. Говорю только то, что сам хочу. Я ведь не книга какая-то. Да мне уже и говорить не хочется.
АРНОШТ. Так ты мыслишь. А важно, что он себе мыслит. И для чего он вообще это интервью у тебя берет?
ДОЛИНА. Говорит, что материал собирает. Для фильма.
АРНОШТ. Про тебе?
ДОЛИНА. Я что, Аль Пачино? О двух поколениях, как он говорит. Разные сценарии, говорит, пытается набросать. Да я в этом не разбираюсь, ты же знаешь, я все это делаю только ради дочери…
АРНОШТ. Та это бы ты мог на этом и денег заробить?
ДОЛИНА. Знаешь, когда я на этом больше всего зароблю?
АРНОШТ. Когда?