— Мы тебя на раскладушку в кладовке положим, Грёзка...
— Вы уже многим это обещали — у вас там сколько лежит? Может, с прошлого праздника ещё кто-то есть уже фосфоресцирующий, руку протягивает — обнять новичка... Раньше в моргах были колокольчики — если кто оживал, мог позвонить.
— Но большей частью шутили сами покойники. А то и руки, закинутые в банки с формалином. Сторож прибежит: видит — круги расходятся. Он в бешенстве хватает провинившуюся руку — и вон её из банки!..
(1 мая 1992 года, у Грёзки на щеке уже царапины, словно кто-то уже начал приватизацию пространства, начал его делить на участки, но на полпути бросил.)
— Слушайте, но ведь вся редакция знала, что Боб женился на Евке, потому что её отец — полковник КГБ в отставке! Он учил Боба отвечать на процессе «не», «нет», «не читал», «не знаю». А что делать, если покраснеешь? Это в протокол не заносится. Он обещал поговорить одновременно в КГБ с бывшими коллегами — как не помочь будущему родственнику, повторял он при этом.
(Посторонняя, 1992 г.)
— Ну да, это нам Горбачёв сказал, что есть общечеловеческие ценности и семья не менее ценна, чем государство! А в КГБ это и тогда знали, но держали в секрете!
(Н. Г, 1992 г.)
— Евку я недавно встретил. Спрашиваю: ты всё ещё демонстрируешь моды? Нельзя ли туда мою племянницу устроить? Нет, отвечает, мне уж теперь разве что слуховые аппараты демонстрировать!
(Сон-Обломов)
— Значит, Капа тут ни при чём? Боб сам женился? Из-за КГБ... Ну, ребята, спасибо! Сняли грех с моей души... Он ведь никого не заложил... разве что свою душу, это дело личное. Почти подвиг... по тем временам. Нет, Боб — великий человек...
(Грёзка, 1992 г.)
— У Риммы Викторовны был юбилей — 70 лет, кстати. Она показала тот сборник со статьей о Солже — мол, кое-что мы тогда правильно, значит, делали. Ну, я выступала с восторженной речью, от которой все в зале никли и никли. Потом оказалось, что я 18 раз назвала Римму Викторовну Риммой Николаевной. Просто у дочери учительницу зовут Римма Николаевна... правда... я не виновата...
(Н. Г.)
— Вот статья Флюры о сочувствии к малоимущим. Бред нашей жизни продолжается. Есть ей дело до малоимущих, как ты думаешь?
(Дунечка, 1992 г.)
— На презентации Лариску видел. Она меня узнала, подошла, я ей наливаю бокал вина. Раз! — получаю по физиономии! Она, кажется, в феминистки записалась, они во всём видят оскорбление женщины. Но я совершенно... я был рад её встретить...
(Царёв, 1992 г.)
Дети! Философы! Помогите мне!
«ДОРОГАЯ, ТЫ БУДЕШЬ СМЕЯТЬСЯ НО ПОЖАТЬ КОПЫТА МЕДНОМУ ВСАДНИКУ ЕДЕТ НАШ СЫН С ДРУГОМ-ФАНТАСТОМ БРИТЫЕ ТРЕЗВЫЕ ХОЛОСТЫЕ»
Телеграмма должна быть в стиле дружеской попойки, а у меня выходит в стиле «чей там голос из помойки». Спазм мирового общения прямо. Ма, говорит сын, бритый, трезвый, холостой, не обобщай, вон в кабинке междугородной Царёв — общается же он! Но Царёв выходит — лицо его растеклось резиново от обиды. До «Апреля» не может дозвониться! Я и говорю: спазм мирового общения. Ма, так сейчас май, конечно, до апреля уже не дозвониться, комментирует сын — он карнавален в духе своего времени, а мне нужно — в духе шестидесятых...
На телеграфе всюду валяются мёртвые мыши. Надо ли объяснять, что прошумела кампания с вёдрами и криками: «Дезинфекция — мать порядка»?
Вот у Бунина в одном рассказе пчёлы... Надо ли описывать, почему у кота сейчас здесь лицо человека, потерявшего смысл жизни?
Недавно включили телевизор: Четверпална! «Господа, как вы думаете, почему цензура могла запретить «Бориса Годунова» на Таганке?» Ученикам, значит, в школе, выходит, она такие вопросики... А сын наш сразу: в Питере, получается, есть у кого остановиться!
— Представляешь: замочил в «Био» рубашку, и пятно исчезло! — сообщает муж.
— Вот так и наша жизнь, — заныла я.
— Пришла юность и куда-то делась, — издевается он.
— Куда? (В самом деле, журнал «Юность» он ищет, оказывается.)
Ма, твердит сын, пойдем дадим телеграмму в Питер! Пойдем, сын, но карнавального во мне на самом донышке, не похвалит меня она за такую унылость...
И через день уже из Питера телеграмма: «СРОЧНО! ПОЗВОНИ НОМЕР...» Что-то с сыном? В комнатных тапочках я ринулась на почту, муж с девочками следом появились — благо почта рядом. Деньги-то я не взяла? И дочери суют мне свои бумажки: «700 рублей. Точно! Не больше и не меньше». Наконец дали Питер: Четверпална, что случилось?
— А я тебя хотела спросить: что за телеграмма? Трезвые — значит, не угощать их? А холостые — познакомить с девушками из семей?
— Ни боже мой!
— А что?
— Элементарно, Ватсон. Телеграмма в духе эпохи... дань эпохе.
— Эпоха сейчас какая — все практичны, и я подумала: «У неё есть ближние и дальние цели».
Римма Викторовна, милая, родная! Вы нам всегда говорили: не доверяйте отличникам! Вот и Четверпална была почти отличницей...
— ...часами лежу на иголках иппликатора Кузнецова! Да ты меня слышишь?
— Слышу, конечно. Мы тебя по ящику видели.
— Ну, ты заметила?
— Что?
— Как это что? Ты даешь...
Опять спазм мирового общения? Дочери с отцом играют в «живое — неживое», никакого у них спазма. «А Кощей Бессмертный — живой?» «Папа, так нечестно — задавать трудные вопросы!»
— Четверпална, так нечестно — задавать трудные вопросы! У нас питерская программа не очень уж чётко...
— Я ж родинку свела!
Она свела родинку с кончика носа, но в моём-то сознании эта родинка осталась навеки — её уже не выведешь ничем. О чём она?.. Что прислать? Вот что: сигарет!
— Курить становится не по карману — надо бросать!
— Четверпална, но и жить не по карману — тоже бросать? А похороны, знаешь, какие дорогие...
— Если серьезно оголодаете, ты мне пиши... звони...
— Ладно, если голос пропадет, ослабну так, то буду ногтем царапать мембрану — ты поймёшь?
— Хорошо. С кем встречаетесь — с Бобом?
— Скорее не встречаюсь. В последний раз я с ним не встретилась на панихиде по Сахарову.
— Он не пришёл? Узнаю Боба.
— Я не пришла. Холод-то был какой, а у меня пальто проношено...
Если б Римма Викторовна не уверяла нас, что Наташа Ростова не опустилась в конце — она возвысилась до ПОНИМАНИЯ Пьера, декабристов, — разве б я дошла до проношенного пальто? Да я б разбилась, сшила своими руками, как делала это в юности, с помощью Евки, правда, зато у Боба был повод гулять с ней по магазинам в поисках лисьего воротника для моего пальто. Воротник Боб так и не купил, но искал же...
— Ну какая пермская самая яркая новость? Скажи!
— Грёзка вот легла лечиться от алкоголизма...
— Ладно, я тебе напишу! Держись!
Номер московский у меня есть — Игоря? Раз уж я здесь, на телеграфе. Номер можно вспомнить, как говорит муж, телефон для дебилов: сплошные девятки... Алло, можно Игоря? — А он уехал. — Надолго? — Навсегда. — Что-о, на кладбище? — Нет, в Израиль... пи-пи-пи...
Кажется, он по матери еврей, наш Игорь, но мы же не думали на эти темы никогда... Точно, ещё говорил, что из Подмосковья трудно евреям в вуз пробиться, вот он и поехал в Пермь...
Сын из Питера привёз письмо от Четверпалны: «Боба я однажды встретила на Невском, он бывает здесь по делам фирмы. Как назло, я только что купила мороженое в стаканчике — оно таяло. Есть при нём я не могла. А когда мороженое растаяло, мне необходимо было — значит — искать урну... Вот и мало поговорили. Так, одни междометия. В основном стояли и обменивались с ним биополями — со скоростью таяния снега...»
— Антон, как сына Четверпалны зовут? — кричу я сыну.
— Могла бы не спрашивать... Борис... На первом курсе консервы...
— Чего?
— Консерватории.
Дети! Философы! Помогите мне! (Жди — помогут, сказала бы Грёзка.) Какой же выход из всего этого? Дети смотрят мультфильмы про пчелу Майю. «Прощай, маленькая личинка!» — говорит кто-то там. Прощай, наше личиночное состояние! Всё не так уж плохо! Коммунистическая идеология, начиная от Чернышевского и кончая нашими днями, родила не только Рахметова, но и вот — иппликатор Кузнецова! Он не мог бы появиться, не будь Рахметова с его привычкой спать на гвоздях! На иголках иппликатора Кузнецова часами лежат бывшие комсомольские лидеры, но никто не запрещает не бывшим тоже лечиться... Всё не так уж плохо. Грёзка вылечится от алкоголизма... Дети наши вырастут. Только вот на улицах совсем нет беременных женщин, а так бы всё не совсем плохо...
(Н. Г.)
1993
КОКОШКО Юлия Михайловна
Военный базар с исчезающим полководцемВариации
Его прекрасное лицо, измождённое и бледное, напоминало бессмертного Бонапарта. Волнение охватило всё мое существо, ибо я обожаю Наполеона I.
Коринна чем-то походила на Тассо...
Император, вполне доверявший мне в этот период, велел мне прочесть ему его корреспонденцию. Мы начали с дешифрованных писем иностранных послов в Париже; они мало интересовали его, потому что все земные новости сосредоточивались вокруг него.
Свидетельствуют, что в вечной уличной лотерее весна распространяет пропасть зелёных билетов — и пропасть беспроигрышная, и по осени окажется золотой... если не жёлтым билетом... И мои эпитеты тоже стремятся — в золотые и вечные: столь щедро аттестуют — все! Мимикрия? Слова или предмета? Но вкравшийся в текст зелёный как атрибут весны необратим — и золотым посулам девичества неверен и весьма переменчив. Особенно — вечнозелёный, как золотая молодёжь. И всё равно, чья неверность (зелень) реалистичней и гуще: весны? Войны? Или тоски, что застопорила мне вход в тетрадь — ударной стопой Музы: куда вы? Во все тяжкие метафоры (тяжкие инверсии инвентаря)! Но лёгкость перевоплощений... хм, уже за холмом? И вещь, посаженная на моё перо — на час, как на кол — отпавший от мира фрукт, засвеченный на базаре мокрой тряпицей — и вся вещая новость... именительный падеж вещи — в братские пирамидки, единственно раскрывшаяся мне механика.