Евгении Вишневский/Лос-Анджелес/
Из рассказов простодушного мальчика
Валюша Музыка с Толей Вишневским познакомились в Пушкинском парке вечером, в июне. В небе тогда летали стрекозы, а может, летучие мыши, а может, те и другие, вперемешку с самолётами и паутиной. Город пошевеливал боками улиц, подсвеченный луной и фарами машин. Пахло метеолой с парковых клумб, а со стороны Шулявки дымили трубы завода «Большевик». Машины на широком переходе перед памятником Пушкину сигналили пешеходам.
На танцплощадке в парке играла музыка, и дым папирос мешал двум хорошеньким девушкам устроиться на лавочке и чуть передохнуть.
— Нэлька, сядем на скамейку. Ноги от каблуков болят, я свалюсь! — говорила та, что повыше, своей подруге с короткой стрижкой «под мальчика».
— Куда сядем? Не видишь, понаехало село в город. Стой и сумочку держи крепко. Не расслабляйся.
Девушки одновременно споткнулись о бровку и, хватая руками воздух, чуть не упали. Двое юношей в накрахмаленных белых сорочках подбежали подставить им локти.
— Не надо церемоний, молодые люди! — вскрикнула стриженая и оттащила подругу в тёмную аллею.
— Дурная ты, Нэлька, парни как парни, бритые.
— При чём здесь бритые? У тебя вон пятно на юбке.
— Ничего, на солнце тоже пятна бывают! Темно здесь, пошли к свету.
Девушка, обозвавшая подружку «дурной», — моя будущая мамочка. Она училась тогда на втором курсе физмата в пединституте, и пришли они на танцы вместе с лучшей её подругой — Отрошкой, студенткой дефектологического факультета того же института. Девушки, обе красавицы, хотели осмотреться, попить чего-нибудь холодненького и повеселиться в своё удовольствие. У каждой на запястье блестели золотые часики, шик по тем временам несусветный.
Мой будущий папа, к тому времени обосновавшийся в городе после демобилизации, служил начальником пожарной охраны «Радиозавода». Он польстился на обещанную дирекцией завода квартиру, и пока очередь на квартиру сокращалась, папа жил в общежитии, отрастил усы и в свободное время щеголял в сшитых частником клёшах и белой рубашке с отложным воротничком. Папа любил поучать подчинённых ему парней.
— Ещё не время жениться, хлопцы! — говорил он пожарникам. — Мужчина обязан создать материальную основу для личной жизни! Потом — жениться, родить детей и жить ради них до старости.
Когда не было работы, пожарники собирались в комнате с отверстием в полу для шеста, по которому во время пожара команда соскальзывала вниз к блестящим красным машинам с выдвижными лестницами.
В тот вечер Толик пришёл на танцы не один. Он был в прекрасном расположении духа. Папочка щелчком отослал папиросу в темень ночи и, обняв товарища и соседа по комнате в общежитии Мишаню, прошептал:
— Баста, друже! Мишаня, вон та — на каблуках, в часиках, мечтает познакомиться со мной. Люксембург, а не де-вушка! Расскажу дивчине, какой я пожарник…
— Толя, погоди!
Придурковатый от работы в плавильном цехе Мишаня полез в карман за очками.
— Некогда. В степи красноармейцы стреножили коней…
— Что?
Но папочка уже устремился к девушкам. Часто его шутки были непонятны. Он любил цитировать поэтов, чтобы произвести впечатление на окружающих.
— Толя, причем здесь красноармейцы?.. — Мишаня надел очки и стал озираться по сторонам.
— Мишаня, это я Багрицкого вспомнил. С девушками нужно говорить о поэзии!
Папа дружил с Мишкой Ломиком давно. До этого они поужинали селёдочкой, чуть тяпнули и пришли «покрутиться в народе».
Музыка на танцплощадке смолкла. В свете фонарей бестолково толкались бабочки с мошками. Подул ветерок. Дружинники смешались с толпой.
— А теперь, — крикнул весёлый конферансье, — свет прожекторов на меня, пожалуйста! Поехали, друзья, дальше! Я говорю: поехали! И-и-и!.. Музыка! Танцуют все! Аргентинское танго! Новинка сезона! Только у нас и нигде больше!
Бухнула хлопушка, пучок света со сцены сполз в центр круга, где танцевали, скрипнуло от порыва ветра кровельное железо на сарайчике за сценой, и зазвучало из радиолы томное, тягучее танго, разрешённое комсомолом.
Девочки и мальчики, похихикав, разделились на пары. Танго танцевать не умели. Парочки с положительными лицами задвигались бочками, как больные глистами рыбки в аквариуме. Папа, пригласив маму на танец, успел наступить ей на ногу и сделать вид, что виновата в этом она. Мама серьёзно посмотрела кавалеру в глаза.
— О чём вы думаете? — спросил он её, чтобы сгладить неловкость.
Юноша нёс в танце девушку, как вазу на продажу.
— Я думаю о завтрашнем дне. А вы?
— Я тоже! Как интересно!
— И что завтра?
— Работа.
— А у меня тоже, учёба.
— Как интересно!
Девушки в легких платьях, привыкнув к новым движениям, заулыбались; мальчики, задрав подбородочки, смотрели на своих подруг красивыми царями.
Мама подумала, кашлянула и положила руку на папино плечо. Приятный мужской голос пел:
Утомлённое солнце
Нежно с морем прощалось,
В этот час ты призналась,
Что нет любви.
Мне немного взгрустнулось.
Без тоски, без печали
В этот час прозвучали
Слова твои!
Расстаемся,
Я не в силах злиться!
Виноваты в этом
Только я и ты.
Утомлённое солнце
Нежно с морем прощалось
В час, когда ты призналась,
Что нет — любви!
Мама любила музыку; она была солисткой в хоре и пела песни на слова Исаковского. Аккомпанировал хору ансамбль народной музыки при Доме культуры. Аккордеонисту Лёньке Кагану нравилась мама; маме нравился Стасик Пинчук из параллельной группы; Отрошка, та самая мамина подружка, с которой она была в тот вечер на танцах, любила Леньку, а спала со Стасиком. Вот такая белиберда. Маме хотелось понятных и простых отношений.
Мои будущие родители протанцевали весь вечер, разговаривая на всякие темы. Папа говорил всё время маме «вы» и держал её за руку. Мама прятала глаза от смущения. Танцы закончились. Свет на танцплощадке погасили, толпа подуставшей молодёжи устремилась к выходу. Отрошка обиделась на маму, отобрала проездной билет и уехала в общежитие одна.
— Зачем вы ей билет отдали? — Толик вёл Валю под руку к выходу и очень хотел курить.
— Её очередь на автобусе ездить. Мы близкие подруги.
— А как же вы?
— У брата переночую. Здесь рядом, две остановки, пешком пройдусь.
Потом родители в кафе пили «Рислинг» с конфетами. Столики, расставленные под липами, освещались раскрашенными лампочками на тонких проводах.
— Эти гирлянды превращают деревья в подобия новогодних ёлок. Вы где Новый год встречаете? — папа подлил маме вина и, вынув из фантика конфету, аккуратно сжевал её.
— Ещё не знаю. Думаю съездить в Немиров. У меня отец там один. Он уже старый.
— А я, наверное, в городе задержусь. На Новый год пожаров много. Ёлки горят от бенгальских огней, и вообще…
— Синим пламенем? — мама отпила глоточек и посмотрела папе в глаза.
— Что вы сказали? — папа насторожился.
— Синим пламенем горят? — она улыбнулась.
— Так точно!
Потом папа пошел провожать маму до улицы Гарматной, на углу которой, в доме с почтой, жил её брат Гена и моя бабушка Буня. Папа нёс сумочку, взяв маму под руку. «Как в американских фильмах», — подумала тогда мама и сделала лицо серьёзным.
Пройдя квартал, она ещё раз подумала: «Господи, дура какая я всё-таки, отдала незнакомому мужчине ценную вещь, в сумке — деньги, Отрошка бы не одобрила».
— У вас есть паспорт? — мамочка улыбнулась папе.
— Паспорт? А зачем вам паспорт? Он у меня в шкафике.
Мамочка покраснела.
— Да это я просто так спросила. Вспомнила, свой паспорт давно не видела. Просто так спросила….
— Потеряли?
— Нет, я аккуратная. Ну и что дальше?
Они шли по улице, и папа уже минут пятнадцать рассказывал маме о флоте, на котором он прослужил три года и демобилизовался в чине младшего офицера прошлой осенью.
От воспоминаний он так возбудился, что забыл, как нужно вести себя с малознакомой девушкой. Он стал разговаривать с ней громко, страстно жестикулируя и подпрыгивая на месте, не замечая, что прохожие обращают на него внимание.
— Дальше! Самое любопытное! Вы меня простите, Валя, но я буду с вами откровенен, — кричал бывший морячок, размахивая руками.
Мама нервничала. Она как раз Тургенева читала, что-то о любви помещика к простой девушке, и ей стали вспоминаться старомодные слова из книжки; каждый раз на папино «Дальше?!» она отвечала: «Извольте».
Папа, дойдя до точки кипения своего воображения, запрыгнул на бровку. Мама окончательно смутилась:
— Хорошо, не волнуйтесь так… Извольте, я готова.
— Спасибо, — Толик засмеялся, — я служил на Сахалине. Загорелась ночью тайга (на Сахалине нет тайги, подумала мама). От молнии загорелась! Гроза была! Дым валил в небо клубами, напоминая громадные волны Тихого океана (Тихий океан потому и «тихий», что в нём низкие волны, подумала мама). Страшный ветер разносил пламя вокруг военно-морской базы. Представляете?..
— Извольте, дальше…
— Сердце стучало, как бешеное; хотелось, чтобы быстрее этот ужас закончился!
— Осторожно, вы чуть на девочку не наступили, — мама поддержала папу под руку.
— Простите… Нечем было дышать. Слёзы ручьями текли по лицам матросов! Они растерялись и не знали, что предпринять. Умирать никому не хотелось! Могли взорваться склады с боеприпасами…
Моя будущая мама внимательно слушала моего будущего папу.
— Но я не испугался, — продолжал Толя, стоя на бровке и протянув руки над прохожими, как римский цезарь, — я абсолютно, Валюша, не испугался. Я не думал тогда о себе, я думал о боеприпасах… и я нашёл, как мне кажется, единственно правильное решение!..
Мама незаметно глянула на часики.
Папа спрыгнул с бровки, остановил маму и замер с широко открытыми глазами.
— Валя, — сказал мой папа, — я задействовал человеческий ресурс!
Мамочка сжала кулачки:
— Как это?
— А вот как!
Папа извернулся, изоображая поочерёдно и толпу матросов, и огонь, и ветер, и как он, командир, выгнал роту из казармы и выстроил в шеренгу, как снял перед моряками фуражку и крикнул во всё горло:
— Писайте, братцы матросы!!! — папа зашелся от восторга, прохожие шарахнулись в стороны. — Ссыте, братцы мои! Ну же, ребятки!!! Пыжтесь, мои хорошие! Спасайте командира и честь нашего флота! Ну и я вместе с вами!.. И мы, Валя, потушили пожар! В нас хватило жидких ресурсов! Это чистая правда!..
Мама опустила голову.
— Меня отметили в приказе как перспективного офицера! — закончил он свой рассказ, разгладил усы и остался доволен собой.
К остановке подъехал автобус, раскрылись двери. Люди вокруг зашевелились. Мамочка отняла сумочку у своего кавалера и вежливо сказала:
— Это смешно. Как в анекдоте. Толик, прощайте.
— Честно, всё так и было! — папа не мог успокоиться, ему казалось, девушка не верит ему. — Мне предложили остаться в армии, но я отказался. Не люблю, когда уж слишком дисциплина во главе угла, понимаете, бойцы уж стреножили коней в степи, понимаете… хотя платили лучше, чем на гражданке… А сейчас я командир пожарников, мне понравилось тушить…
Мама сдержанно улыбалась. «Беспардонный какой-то: мы мало знакомы, а он — «писайте»… идиот…» — думала мама, не зная, что предпринять, чтобы «матросик» не узнал, в каком парадном живёт Генка.
От остановки они дошли до угла Гарматной и бульвара Лепсе. На улице почти не осталось прохожих. Прохладный ветерок шевелил листья каштанов.
— Спасибо, — мамочка остановилась и заложила руки за спину. — Мы пришли, провожать дальше не надо.
— Как, так быстро?
— Спасибо за вечер. Мне было интересно с вами.
Папа осмотрелся. Сквозь большие окна почты была видна горящая в глубине зала лампочка.
— Как, уже пришли? Я не рассказал вам о пушках.
Мамочка улыбнулась:
— Помилуйте, поздно. Ещё случится оказия.
Пожав друг другу руки, молодые люди растались.
Мама решила с папой больше не встречаться. «Шумный и старый», — говорила она себе, поднимаясь по лестнице босиком и неся за каблуки босоножки, словно большие мокрые мухоморы.
— Правильно решила! Нечего. Я лысину его ещё с балкона рассмотрела, когда он козлом скакал перед тобой. Круглая лысина, как желток куриный. Фу, гадость какая! — ворчала Буня, накладывая в тарелку макароны по-флотски. Мама, переодевшись в халат, сидела за столом и ждала.
— Ты подсматривала?
— Ешь, остынет. Я на балконе воздухом дышала.
— Мама, ты подсматривала.
Буня и себе в тарелочку положила «по-флотски».
— А я говорю, правильно решила. Я ещё Генке расскажу, нам только в семье провинциалов не хватало. Ты на себя в зеркало посмотри. Красавица.
Мама наколола вилкой макаронину и поднесла ко рту:
— Писаная?
— Что?
— Писаная красавица, спрашиваю?
— Не зли меня. Ешь и спать.
— Как скажете, мама, — сдалась Валюша, ковыряясь вилкой в тарелке.
Через месяц мама пошла в молочный за сметаной. За стойкой магазина мой будущий папочка завтракал горячим молоком с маковой булочкой.
— Вы? Что вы делаете здесь? — спросила она и смутилась.
— Завтракаю. Каждое утро, в это самое время, — ответил папочка, утерев усы платочком.
— А я у брата временно живу. Вон, на втором этаже, где балкон с полотенцем…
Второго августа родители поженились. В тот же день они уехали в Сквиру, знакомить мамочку с моей другой бабушкой — бабой Стэфой, папиной мамой.
В День Победы родился я, в роддоме неподалеку от парка с памятником Пушкину и сараем, в котором хранились грабли и плетёные корзины. Осенью в парке студенты политеха сгребают листья в кучи. Ночью кучи поджигают. Они тлеют до утра и пахнут замечательно вкусно.