Антон и Зяблик — страница 15 из 27

С крыльца он видит темную фигуру на другой стороне улицы. Это Павлик, друг и приятель Егорки. Он подходит, долговязый и насупленный, шмыгает носом, топчется.

- Ну что? - спросил Егорка.

- Батя твой валяется, вот что, - тихо сказал Павлик. - Может, замерз уже. . . Не шевелится…

Мальчики мчали по деревне, увязая в снегу, хрипло, прерывисто дыша. Павлик еле поспевал, падал, вскакивал и, покряхтывая от боли, все же бежал, чувствуя, как дух замирает от важности дела, которое им предстоит, от великой преданности Егорке и жалости к нему. Огненным столбом висела в небе луна, две черные тревожные тени гнались одна за другой под визгучий скрип снега, под суматошный лай собак.

Отец лежал под вязом, всклокоченные волосы были забиты снегом, глаза полуоткрыты, шапка валялась рядом. Егорка с разгона упал ему на грудь, схватил руками уши и стал безжалостно их растирать.

- Папка, ну, папка! - тихо скулил он и хлестал его по щекам. - Замерзнешь, вставай!

Павлик прыгал вокруг, зубы лязгали от страха: Егорка казался ему чудовищем - так изголяться над мертвым отцом!

И вдруг Василий издал хриплый клекот, приподнялся и смущенно заморгал глазами.

- Сынок! - узнал он Егорку и засветился от радостного удивления. - Па-а-а-чему не в школе?

- Напился ты, папка! Какая тебе школа? Ночь сейчас.

С помощью мальчиков Василий поднялся, долго стоял, прислонившись спиной к вязу. Егорка оббил с него шапкой снег, нахлобучил ее на голову и потащил к дороге. Павлик пристроился с другой стороны и осторожно пошел, пригибаясь под тяжестью.

Ему все еще не верилось, что Василий так просто воскрес из мертвых!

- Намаемся, пока дотащим. - В голосе Егорки не было ни беды, ни радости, только застарелая забота и привычка возиться с пьяным отцом. - Он, как налижется, страсть тяжелый становится.

Так они и шли втроем, сцепившись и вихляя. Пройдут несколько шагов, постоят и снова пойдут. Василий клонился головой то к одному, то к другому, дышал им в лицо перегаром, засыпал на ходу, просыпался и бубнил частушку:

Боевая я какая,

Боевая ужасти!..

Сзади загудела машина, ребята оглянулись, и Василий, потеряв равновесие, упал в снег. Из кабины вышел Иван Андреевич Прямков - колхозный агроном, отец Павлика.

- Вы чего тут, ребята?

- Бабу снежную лепим! Не видите, что ли?

Прямков усмехнулся и потрепал Егорку по щеке, но

Егорка отпихнул руку.

- Эх, малый, достается тебе! Может, машиной подвезем?

Прямков опустился перед Василием на корточки. Однако тот очнулся и сам, без помощи, поднялся на ноги. Растопырив пятерню, он скользнул ею по воздуху, желая оттолкнуть Прямкова, но не попал и снова сел в снег.

- Чего вы с батей моим? Уйдите! И ты уходи! - Егорка толкнул Павлика. - Чего вам надо?

Сопя и стервенея от натуги, Егорка стал поднимать отца, долго и без толку возился с ним, а в это время Прямков подогнал машину и распахнул дверцу. . .

В избу Прямков внес Василия как ребенка, остановился у порога и смущенно оглянулся, не зная, куда положить. С кровати вскочила Наталья и помогла уложить мужа на лежанку.

- Натрескался!..

Она ругалась как-то беззлобно, руки ее быстро и привычно стаскивали с него шинель и валенки.

Старый Кондрат встал, уступая место Прямкову, даже обмахнул шапкой кругляш, на котором сидел.

- Сидите, папаша, некогда мне. Гляжу, ребята возятся с ним в снегу, дай, думаю, помогу, - объяснял Прямков, как бы оправдываясь за непрошеное вмешательство. - В машину лезть не хотел. ..

- И нечего было тащить! И пускай бы околел! - ругалась Наталья. - Тебе-то какая забота!

- Человек все-таки. И ребят жалко…

Василий покорно поворачивался, сопел, не открывая глаз. Оставшись в подштанниках, он обнял Наталью, дошел до постели, свалился и страшно - громоподобно и неистово - захрапел.

- Ишь, завел свой граммофон!

Наталья достала с полочки пузырек с нашатырем, смочила тряпочку, приложила ему к носу. Василий с храпом вздохнул и сразу замолк.

Прямков надел шапку.

- Можешь и посидеть, никто не гонит, - сказала Наталья.

Тут и женщины подхватили: садись, мол, посиди.

А хромой дед Кондрат, как встал, так и стоял на своем протезе, растопырив по швам узловатые руки и строго подобострастно ел Прямкова глазами. Не поймешь, что в них: то ли недобрый укор, то ли готовность служить…

- Машину оставил на морозе, да и сыну спать пора. .. Так что спасибо!

В избе, будто ровным счетом ничего не произошло, продолжаются посиделки. Вечер долгий, зимний, никому не охота расходиться. И снова Наталья сидит на кровати, опустив ноги на приступок лежанки, лузгает семечки, тараторит с бабами. Дед Кондрат все так же сидит на деревянном кругляше возле дверей, курит вонючую цигарку и протяжно кашляет - не кашляет, как люди, а будто поет церковный псалом. Егорка лежит на полатях, свесив лобастую голову, и читает книжку.

- Посмотрела бы в кармане. .. Может, где квитанция лежит от штрафа? - советует соседка. - Расплатился, а на остаточки-то и разговелся, а?

- Как бы не так! Уж такая я недогадливая! Вот они, остаточки! - Наталья показывает измятую бумажку. - Все пропил. А это он на опохмелку себе оставил.

- И как ты его терпишь такого?

- И не спрашивай! Сама не знаю. Я бы на них, пьяниц, закон такой - убивать, как бешеных псов! Смотреть на них не могу. Вся драма жизни, пакость, нищета - всё от них, поганых!

- Тьфу! - злобно плюется старик и сипло закашливается. - Змея.

- Да ну вас, папаша! - Наталья машет рукой. - Вам бы все загородить его! Поменьше потачки смолоду - может, человеком стал бы.

- Тьфу! - еще раз плюется старик, потому что нет на эту бабу вразумительных слов: мыслимое ли дело на мужика, хозяина, такого сраму возводить?

Почти все соглашаются с Натальей, но Егорке мучительно жалко отца: за что она его так на людях? Отругала бы потихоньку, а зачем же позорить при всех? Разве всегда он такой?

Егорка смотрит в книжку, а сам сопит от злости на мать. Но вот заговорили об агрономе Прямкове, и на душе у Егорки отлегло. Разговор ему кажется важным: в самом деле, что за человек Прямков? Другой бы проехал мимо, а он не поленился и сам потащил отца, а отец, когда пьяный, шибко тяжелый. Ну, а с другой стороны, чего лезет не в свои дела? Ехал бы себе и ехал и без него управились бы, не в первый раз!

- От него вся и недоля,- брюзжит старый Кондрат.- Всю ему жизнь испортил, дьявол худой!

- Кого это вы, дедушка, величаете так?

- Да кого же? Прямкова, - говорит старик, словно не сам только что тянулся перед ним по-солдатски.

- Других-то чего зря виноватить? - говорит Наталья. - Кто ему мешал учиться? А ему все гулянки да пьянки. . .

- Дуракам - тем и нужно учиться!

- Вот Вася-то и набрался от вас большого ума - без ученья, дескать, проживу. Все-то ему легко удавалось. И меня, дуру, замуж уговорил, школу бросила раньше срока…

- С того зуба во всем ему фарт и пошел, - говорит старый Кондрат, сверля колючими глазками кого-то невидимого перед собой. - Чего надумает, все и сделает, такой уж фарт ему.

- Это какой зуб? Мамонтовый, что ли?

- Эк, вспомнил байку! - засмеялись в избе.

- Байку? А он с того зуба и вверх полез…

Странный пошел в избе разговор - о каком-то зубе, от которого, дескать, получилось Прямкову в жизни везение. Дед Кондрат ссылался даже на библию, доказывая священное происхождение мамонта, зуб которого найден был Прямковым, и от зуба того и была ему счастливая судьба. А вот Василию не потрафило, и он, при всех своих талантах, далеко не пошел. Столько горечи, темной зависти к чужой удаче в туманных и путаных словах старика, что его уже никто не слушает.

- Мозга у тебя, дед, заблудилась.

Старик, сбитый с толку собственными рассуждениями, нахохлился и присмирел и в течение всей дальнейшей беседы молчал и курил, напоминая о себе только длиннейшим кашлем, словно бы запевал какой-то псалом.

А в избе еще долго толковали о разных деревенских делах, обо всем, что подвернется на язык в долгие и неторопливые зимние вечера, когда дома все дела сделаны, а спать еще не время.

- Пора и честь знать, - спохватилась одна из женщин. - Всего не переговоришь, а языкам тоже отдых требуется…

- Погуляйте еще, погуляйте, - удерживала Наталья.

- Да нет уж, детей надо укладывать.

- А чего их укладывать? Поедят и сами уснут.

- Твой-то уж спит, гляди.

Егорка действительно спал, свесив руку с полатей. На полу лежала раскрытая книжка. Пока гости прощались, довольные посиделками, Наталья раздела Егорку, подхватила и отнесла на постель, уложив его рядом с отцом.

- А вы, папа, на печку полезете или стелить?

Кондрат потрогал печку, снял протез, стянул его, как сапог. Наталья, зевая, прикрутила огонек в лампе, подмела веником пол и разделась.

… А Егорка в это время гнал по деревне мамонта - огромного, косматого, с маленькими, злыми, как у деда, глазками, с бивнями, как сабли. Бабы закрывали окна, загоняли ребят по домам, собаки бешено облаивали его из-за плетней. Деревня замерла и ждала беды… Мамонт бивнями выдернул плетень, поднял передние ноги, сбил хоботом снег с деревьев, вырыл телеграфный столб. Какие бы, однако, фортеля ни выделывал он, на горбатой спине его, как цепкий репей, сидел скорчившийся Егорка, хлестал его хворостиной по загривку, гнал по деревне, пугая взрослых и ребят. Мамонт мчал по деревне, все шибче бежал, перепрыгивая через ровки и кустарники, бугорки и ручьи. И нежданно в трясину попал. С трудом он выдирал ноги и медленно погружался в нее. Егорка хлестал его хворостиной, пинал ногами, но тот лишь пьяно мотал головой, смутно смотрел перед собой. И вдруг медленно завалился набок.

«Натрескался!» - ругался Егорка, но тот лишь храпел, дергая хоботом, храпел громоподобно и неистово, словно старый, испорченный граммофон.

Егорка проснулся. Он снял с себя тяжелую руку отца, толкнул его в голову, чтобы перестал храпеть, и долго лежал с открытыми глазами, припоминая странный свой сон. И вдруг похолодел от догадки: а ведь так оно и было на самом деле, только не сейчас, а давным-давно, много тысяч лет назад! И на том торфянике, где мамонт утонул в его, Егоркином, сне, и находится Мамонтова могила. И там еще, наверно, кости остались от него…