- А ты что себе думаешь? Слышь, Герасим?..
Муж закряхтел, поворачиваясь.
- Спи ты. Ночь, гляди, - проворчал он.
- Успеешь выспаться. Я об нем одна должна думать? Ты что, не родитель ему?
Она встала, села на кровати, опустив ноги на пол.
- Из Сосновки послали ребят в город учиться на полный кошт, а ты, значит, хуже других? Иль отец твой в чинах больших и денег не знает куда девать? И за что меня бог наказал, какою радостью наградил за горькую жизнь мою?
Филька жевал пирог, чувствуя бессильную жалость к матери, но и не слушал ее, потому что знал все наперед, что она скажет, не в первый раз уже. Мать долго не унималась: всхлипывала, сморкалась в платок, поминала старшего сына, мальчишкой подорвавшегося на немецкой мине, наставляла мужа и корила беспутного Фильку, которого не мытьем, так катаньем положила себе вывести в люди.
Герасим безмятежно храпел, однако жена невзначай толкала его, чтобы слушал. Он кряхтел, огрызался:
- Выключи свое радио-то, - и снова засыпал.
Филька дожевал пирог, вздохнул, сожалея, что не взял куска побольше, а слезать не хотелось, чтобы лишний раз не тревожить мать, и так конца не видать ее причитаниям. Растянувшись наперекос, чтобы ноги не свешивались с печки, он натянул на голову тулуп и сладко поежился под ним, вспомнив бригадирову дочку Наташу, смешной ее белый передничек, косички с бантиками, и уже не мог отвязаться от смутных и сладких видений.
И чего в ней такого, сам не понимал. Худенькая, ершистая, на язык озорная, - только где бы ни был, всюду была она с ним, по пятам ходила и в душу смотрела, преданно и укоризненно. Вот и сейчас мелькала перед ним, прыгала в глазах, вертелась и никак не давала заснуть.
Мать сошла с постели, напилась воды, подоткнула тулуп, свисавший с печки.
- Поговорил бы завтра, а? - ласково попросила она.
- Ладно, - буркнул Филька, подобрал ноги, стараясь не растерять видения, колобродившие в его уже сонной голове. - Поговорю я с Наташкой. Она, может, того. .. скажет отцу.
- Вот и ладно, сынок.
Мать тут же примолкла и на цыпочках пошла к постели, уселась на нее, длинно зевнула, перекрестила рот и толкнула храпевшего Герасима.
- Господи, помоги ты ему в разум войти, дураку моему. ..
На следующий день Филька вернулся с фермы до обеда. Он надел чистый пиджак, натянул хромовые сапоги, смазал маслом вихор на макушке и пошел к школе. Он стоял напротив калитки, подпирая спиной телеграфный столб, курил и небрежным взглядом провожал девчонок, выходивших из школы.
- Здравствуй, Филечка. Кого поджидаешь?
- Проводи меня, Филя, а?
Старшеклассницы хихикали, стреляя в него глазами, а девочки помладше показывали язык. Но Филька был невозмутим. Завидев Наташу, он пропустил ее вперед и пошел за ней, огромный, широкий в плечах и сутулый, исподлобья глядя ей в затылок. Она замедлила шаги и откинула голову, будто идет себе не торопясь, ни до кого ей дела нет. Но от Филькиного взгляда не ускользнуло, как покраснели под косичками маленькие уши и напряженной стала спина. «Рада», - подумал он, перекатывая папиросу в зубах и ускоряя шаги. Однако Наташа свернула В сторону и скрылась в дверях сельсовета.
Скосив глаза на часики, Филька взошел на крыльцо и присел на перила. Побалтывая сапогами, он терпеливо ждал, курил и звучно сплевывал на середину улицы.
- Ты чего это расплевался здесь? - Наташа вышла и насмешливо уставилась на него. - Другого места не нашел?
Филька щелчком отшвырнул недокуренную папиросу и неторопливо слез с перил.
- Мне книжку поменять нужно…
- Закрыто. Не видишь, что написано? А книжка-то где?
- Дома осталася, - ухмыльнулся Филька.
- «Осталася»!-передразнила она. - А сам три месяца держишь.
- Мне всего десять страничек дочитать. ..
- По складам читаешь, что ли?
Они сошли с крыльца и шли теперь, не таясь и не смущаясь друг друга, меся осеннюю грязь и не обращая на это внимания, и долго препирались насчет книжки, не сданной в библиотеку, благо можно ни о чем другом не говорить. А когда разговор выдохся и наступило неловкое молчание, Филька вспомнил про семечки, выгреб из кармана полную горсть и насильно сунул ей в белый передник, задержавшись пятерней в тесном кармашке.
- Не люблю я их, - сказала она, осторожно и как бы между прочим вытаскивая его руку из кармашка.
- Щелкай! - грубо сказал он, покраснев, и бросил себе в рот несколько семечек.
Теперь они шли, усердно лузгая семечки и радостно молчали, потому что семечки вполне заменяют разговор. На всякий случай, зажав портфель под мышкой, Наташа делала вид, что идут они как бы не вместе, а случайно сопутствуют. Однако приятно было знать, что Филька рядом, что дойдут они вон до того вяза и еще дальше пойдут, и до самого ее дома будут идти вместе. И оттого, что не хотелось так вот сразу прийти и расстаться, она поневоле замедляла шаги.
- Ты чего в клуб вчера не пришла? - спросил он.
- Некогда, вот и не ходила. Уроки за меня ты, что ли, сделаешь?
- А мне что! Могу и сделать…
- Ой, умру! За что же тебя вытурили?
- Сам ушел. Мать старая, батька хворый. Работать кому-то надо?
- Велика работа - из коровника навоз вывозить. ..
Филька сразу приотстал от нее, лицо его стало скучным. Тоска прямо - едят его все, кому не лень: мамаша, папаша, школьные учителя, а тут еще и эта. ..
У самой калитки Наташиного двора он, однако, нагнал ее, ухватился за планку ограды, помутузил носками грязь, покраснел и не своим, чужим каким-то голосом сказал, не глядя ей в глаза:
- Ты вот что… ты бате своему скажи… того… пусть меня от колхоза отчислит учиться, а? Как ребят из Сосновки…
Наташа повернулась к нему и вскользь оглядела его ушастое, красивое мальчишеское лицо, с глазами, как у взрослого парня, сонными и нахальными.
- С чего это ты вдруг? - удивилась она. - Сам из школы ушел, а тут проспался…
- То школа, а то техникум - разница. Поучусь на животновода или еще на кого, а там снова вернусь. А?
- Бе! - Наташа без стеснения, в упор глядела на него. - А я-то здесь при чем? Почему меня об этом просишь?
- Ну, замолвила бы словечко. Убудет с тебя, что ли?
- Ой, а я-то думала - чего провожать увязался? - рассмеялась она и вдруг перед самым носом грохнула калиткой, влетела на крылечко и шумно захлопнула дверь. - Бессовестный!
Филька бестолково постоял, вытащил папироску, сунул ее табаком в рот, сплюнул и пошел обратно, чувствуя, что гора свалилась с плеч. Он со злорадством предвкушал теперь, как врежет матери словечко, только начнет она приставать к нему с разговорами о ребятах из Сосновки. «Я те покажу сосновских! - Он скрипел зубами и плевался дымом. - Тихо скажу, утрешься!» Однако, завидев мать возле избы, судачившую с соседкой, круто повернул обратно и пошел слоняться по деревне.
Вечером Филька пришел в клуб, где плясали под гармонь. Он потолкался среди танцующих, пристроился к доминошникам, стучавшим костяшками об стол, так что стены тряслись, сыграл партию и отвалился - неинтересно. У рыжего Петьки взял гармонь, попробовал подобрать венгерочку и бросил - получалось плохо. Постоял без толку, мешая танцующим, и вдруг схватил толстую Нюрку, покрутился с нею два круга и сразу же оставил, увидев Наташу в дверях.
Расталкивая танцующих, он раскатился к ней и остановился, опустив голову.
- Что хотел сказать?
- Здравствуй.
- Ну, здравствуй. И все?
- Может, станцуем?
Наташа фыркнула ему прямо в лицо, метнулась в сторону и, схватив Нюрку, закружилась с ней в вальсе. Он тупо проследил за ней глазами и полез за папироской.
После вальса он снова подошел к Наташе, смотрел куда-то мимо, сводил брови, шевелил ушами и молчал. Молчал, но все же не отходил, слушая, как она болтает с Нюркой.
- Ой, Наташа, а Филька хочет сказать тебе что-то…
- Да неужто? Не может быть!
- Ей-богу, хочет сказать что-то.
- Правда? Ой, как интересно!
- Это он тебя на танец хочет пригласить, - догадалась Нюрка, - только стесняется…
- Очень кавалер разговорчивый.
- Может, со мной станцуешь? - спросила Нюрка.
Филька скользнул по ней равнодушным взглядом.
- Чего стоишь, как столб? - Она толкнула его.
- Место не купленное. Стою, где хочу.
- Вот и поговорили, - рассмеялись девушки и отвернулись. - Поищем, которые поразговорчивей.
Заиграли русского. Филька вздрогнул, стиснул Наташин локоть и стал тянуть ее в круг. Наташа упиралась, но подружки не пустили обратно.
- Ой, не хочу я, отстань, пожалуйста, - шептала она, но Филька уже вытянул ее на середину.
И тогда она - делать нечего, - притоптывая резиновыми сапожками, нехотя пошла по кругу, обмахиваясь платочком. Филька тоже, как бы нехотя, пошел за ней, обводя всех сонными глазами и с ленцой приволакивая по полу носками сапогов.
Гармонь заиграла живее. С вихляющего шага Наташа перешла на быстрые перебежки. Косынка упала на шею, разлетелись в стороны косички с бантиками, затряслись, как пружинки, а Филька словно бы очнулся и вдруг припустил за ней, отчаянно заколотив сапогами по полу - четче, звонче, быстрее!.. Наташа проворно уходила от него, мягко и дробно пристукивая каблучками, а Филька, разбросав свои длинные руки, как крылья, коршуном кружился над нею, появляясь то с одной, то с другой стороны, не давая Наташе прохода. Но она, хоть и маленькая, но юркая, как пташка, упорхала в просветы, ныряла из-под косолапых рук его, прочь улетала - догоняй, догоняй меня, Филька, Филечка, лопоухий мой, дурачок ты мой!.. Он сужал круги над ней все туже и туже, вот схватит ее, беззащитную, милую, легкую, но она сама вдруг повернулась к нему - пропадай, моя бедовая!.. И пляшут они лицом к лицу, трепещут косички с бантиками, влажный чуб его трясется под козырьком. Гармошка, охрипшая, усталая уже, глухая, бросает свои звуки изо всех углов, керосиновая лампа - сплошной светящийся круг - летает от стены к стене. Бьются в лад сапоги и сапожки, разбивая половицы вдребез