Октавиан смотрел на нее, пораженный. Так смотрел он на нее каждый раз, когда она оказывалась хитрее, чем он.
– Хотел бы я знать, куда ты клонишь, моя дорогая.
– Подумай о сотнях статуй Октавии, которые ты поставил по всему Риму и Италии, и о моих статуях. Может, было бы неплохо добавить к их надписям одну строчку? Что-нибудь очень почетное.
– Я все еще не понимаю.
– Убеди Лепида, великого понтифика, наградить Октавию и меня статусом весталок навечно.
– Но вы же не весталки! Кстати, и не девственницы.
– Почетные, Цезарь, почетные! Раструби об этом на рыночных площадях от Медиолана и Аквилеи до Регия и Тарента! Твоя сестра и твоя жена – женщины, примерные до такой степени, что их целомудрие и поведение в браке приравнивают их к весталкам.
– Продолжай! – взволнованно попросил он.
– Статус весталки позволит нам приходить в Государственный дом на половину весталок, когда мы захотим. Нет нужды вовлекать в это Октавию, если и я буду иметь такую привилегию. Я сама смогу узнать для тебя, где хранится завещание Антония. Аппулея ничего не заподозрит – с чего бы? Ее мать – твоя сводная сестра, она часто обедает у нас. Я очень нравлюсь ей. Я не смогу украсть для тебя завещание, но, если найду, где оно, ты сумеешь быстро получить его.
Октавиан стиснул ее в объятиях с такой силой, что у нее перехватило дыхание и чуть не треснули ребра. Ничто не радовало Ливию Друзиллу так, как возможность дать ему совет в тех случаях, когда сам Цезарь оказывался в тупике.
– Ливия Друзилла, ты умница! – воскликнул он, отпуская ее.
– Я знаю, – сказала она, слегка оттолкнув его. – А теперь начинай действовать, любовь моя! На это дело уйдет немало дней, а мы не можем позволить себе ждать слишком долго.
Страдания, которые Лепид испытывал от потери статуса триумвира, были несравнимы с душевной болью, причиненной ему изгнанием из Рима, поэтому, когда его посетил Октавиан и сказал, что он должен сделать, чтобы иметь возможность вернуться в Государственный дом, Лепид не раздумывая согласился возвести Октавию и Ливию Друзиллу в ранг весталок. И это не просто почетное звание. Отныне они могут свободно ходить везде без сопровождения, поскольку ни один мужчина, даже самый отъявленный грабитель, не посмеет дотронуться до них, иначе он будет проклят как нечестивец, лишен гражданства, высечен и обезглавлен, а все его имущество, вплоть до самого дешевого глиняного кубка, будет конфисковано. Его жена и дети умрут с голоду.
Весь Рим и Италия радовались. Тот факт, что радовались они больше за Октавию, чем за Ливию Друзиллу, ничуть не задел жену Октавиана. Она напросилась на обед к весталкам, чтобы познакомиться со своими подругами-жрицами.
Старшая весталка Аппулея была родственницей Октавиана и хорошо знала Ливию Друзиллу еще с того времени, когда, молодая и беременная, она жила у весталок до брака с Октавианом.
– Это знак, – сказала ей Аппулея, когда семь весталок заняли свои места вокруг стола. – Теперь я могу признаться, что очень беспокоилась. Какое это было облегчение, когда стало ясно, что твое пребывание здесь не вызвало никаких несчастий! Это было предзнаменование, я уверена.
Аппулея не была особенно умна, но огромное почтение, которое оказывалось старшей весталке, помогло ей должным образом выполнять свою роль. Она была одета в белое платье с длинными рукавами и тунику с прорезями по бокам. На шее – амулет-булла на цепочке, волосы спрятаны под головным убором из семи скрученных шерстяных валиков, расположенных друг над другом. И все это покрывала вуаль, такая тонкая, что казалась воздушной. Аппулея железной рукой управляла своим маленьким стадом, зная, что целомудрие весталок олицетворяет удачу Рима. Время от времени какой-нибудь мужчина (например, Публий Клодий) ставил под сомнение целомудрие какой-нибудь весталки, и она была вынуждена предстать перед судом. Но при Аппулее такого случиться не могло.
Все весталки сидели вокруг стола, который буквально ломился от вкусных кушаний, вокруг графина искристого белого вина из Альбы Фуценции. Две самые маленькие весталки пили воду из источника Ютурны, а другие три, одетые как Аппулея, могли при желании выпить вина. Ливия Друзилла не стала одеваться, как весталки, но тем не менее выбрала белое платье.
– Мой муж рассказывал мне кое-что о том, сколько завещаний вы храните, – сказала Ливия Друзилла, когда дети ушли. – Не могли вы как-нибудь провести для меня экскурсию?
Аппулея засияла:
– Конечно! В любое время.
– А-а… сейчас?
– Если хочешь.
Итак, Ливия Друзилла повторила путь божественного Юлия, который он проделал, когда стал великим понтификом. Ей показали множество полок с пергаментами, где регистрировались поступающие завещания, провели наверх в хранилище, потом вниз, в подвал. Это было удивительно, особенно для такой женщины, как Ливия Друзилла, педантичной, любящей порядок во всем.
– А для сенаторов у вас отведено особое место? – спросила она после того, как обошла все и вдоволь наудивлялась.
– О да. Они здесь, на этом этаже.
– А завещания консулов вы храните отдельно от сенаторских?
– Конечно.
Ливия Друзилла напустила на себя заговорщический вид.
– Я бы никогда не посмела просить тебя показать завещание моего мужа, – сказала она, – но я очень хотела бы посмотреть какое-нибудь завещание человека того же статуса. Где, например, завещание Марка Антония?
– О, оно в особом месте, – сразу ответила Аппулея, ничего не заподозрив. – Хоть он консул и триумвир, он не принадлежит Риму. Поэтому его завещание хранится здесь, но отдельно от других.
Она подвела Ливию Друзиллу к стойке с множеством полочек, стоящей за экраном, отделяющим хранилище от территории весталок, и без колебания взяла с полки один-единственный лежащий там большой свиток.
– Вот, – сказала она, передавая документ Ливии Друзилле.
Жена Октавиана взвесила его в руке, повернула, посмотрела на красную печать: «Геркулес, ИМП. М. АНТ. ТРИ.». Да, это завещание Антония. Она сразу же со смехом отдала его обратно.
– Наверное, у него много распоряжений, – сказала она.
– Все великие люди так делают. Самое короткое завещание было у божественного Юлия – такое благоразумие, такая четкость!
– Значит, ты можешь прочитать их?
Аппулея пришла в ужас:
– Нет-нет! Мы узнаём содержание документа, когда завещатель умирает и к нам приходит душеприказчик. Он должен открыть завещание в нашем присутствии, потому что в конце каждого пункта мы ставим свою отметку.
– Отлично! – сказала Ливия Друзилла. Она чмокнула Аппулею в щеку, сжала ее руку. – Я должна идти, но еще один, последний, самый важный вопрос. Хоть одно завещание было вскрыто когда-нибудь до смерти завещателя, моя милая?
Снова ужас в глазах.
– Нет, ни разу! Это значило бы нарушить клятву, а этого мы никогда не сделаем.
Вернувшись домой, Ливия Друзилла нашла мужа в кабинете. Один взгляд на ее лицо – и он выслал вон писцов и секретарей.
– Ну? – спросил он.
– Я держала в руках завещание Антония, – ответила она, – и могу сказать тебе точно, где оно хранится.
– Значит, кое-что нам уже удалось. Как ты думаешь, Аппулея даст мне прочесть его?
– Нет, даже если ты обвинишь ее в потере целомудрия и бросишь ее в подземелье. Боюсь, ты должен будешь силой вырвать свиток у нее – и у других.
– Cacat!
– Я советую тебе явиться в атрий весталок с твоими германцами в середине ночи, Цезарь, и заблокировать всю площадь с внешней стороны. Времени терять нельзя, поскольку мне сказали, что Лепид скоро переедет в Государственный дом на половину великого понтифика. Наверняка будет шум, а ты ведь не хочешь, чтобы Лепид выбежал из своей половины посмотреть, что происходит. Завтра ночью, не позже.
Октавиан долго стучал в дверь, прежде чем в приоткрытой щели показалось испуганное лицо экономки. Два германца оттолкнули женщину и проводили своего хозяина до места, освещая дорогу факелами. Остальные германцы следовали за ними.
– Хорошо! – сказал Октавиан Арминию. – Если повезет, я получу его, прежде чем появятся весталки. Им еще надо одеться.
Ему почти удалось.
– Что это ты делаешь? – строго спросила Аппулея, появившись в дверях, ведущих в личные апартаменты весталок.
Сжав завещание Антония в руке, Октавиан заявил:
– Я конфискую предательский документ!
– Предательский? Как бы не так! – крикнула старшая весталка, загораживая ему выход. – Отдай, Цезарь Октавиан!
Вместо ответа он передал документ через ее голову Арминию, такому высокому, что, когда тот поднял вверх руку с завещанием, Аппулея не смогла дотянуться до него.
– Ты будешь проклят! – с ужасом произнесла она, когда появились еще три весталки.
– Ерунда! Я – консуляр, выполняющий свой долг.
Аппулея дико закричала:
– Помогите, помогите, помогите!
– Уйми ее, Корнелий, – велел Октавиан другому германцу.
Точно так же он усмирил и остальных трех весталок, после чего оглядел четырех женщин в мерцающем свете факелов. Глаза его блестели холодно, как у пантеры.
– Я изымаю это завещание из вашего хранилища, – сказал Октавиан. – И вы никак не сможете помешать мне. Для вашей же безопасности я советую вам молчать о том, что здесь произошло. Если вы скажете кому-нибудь, я не отвечаю за своих германцев, которые не имеют ни малейшего почтения к весталкам и любят лишать девушек девственности, кем бы они ни были. Ведите себя тихо, дамы. Я говорю серьезно.
И он ушел, оставив удачу Рима всю в слезах.
В первый же удобный день он созвал сенат и пришел туда в очень хорошем настроении. Луций Геллий Попликола, который решил остаться в Риме, чтобы досаждать Октавиану, почувствовал, как у него встали дыбом волосы на затылке и на руках, а по спине потек холодный пот. Что еще приготовил этот маленький червяк? И почему у Планка и Тиция такой вид, словно они сейчас лопнут от веселья?
– В течение двух лет я говорил членам римского сената о Марке Антонии и его зависимости от царицы зверей, – начал Октавиан, стоя перед своим курульным креслом с толстым свитком в правой руке. – Но какие бы аргументы я ни приводил, мне не удавалось убедить многих из вас, присутствующих здесь, что я говорил правду. Вы все время требуете доказательств. Очень хорошо, у меня есть доказательства! – Он поднял вверх свиток. – У меня в руке последняя воля Марка Антония, и в ней все доказательства, какие только могут потребоваться самым преданным сторонникам Антония.