pater patratus, и разве плох был Меценат в роли вербенария, хотя и не очень впечатляющего?
Октавиан пошел домой в окружении сотен клиентов, очень довольный произошедшей переменой. Даже плутократы – почему самые богатые всегда больше других не хотят платить налоги? – кажется, сегодня не желают ему зла, хотя это продлится лишь до первых выплат. Он собирал налоги, пользуясь списком граждан с подробным указанием доходов, эти списки обновлялись каждые пять лет. По правилам, это должны делать цензоры, но цензоров не хватало уже несколько десятилетий. Будучи триумвиром Запада последние десять лет, Октавиан взял на себя обязанности цензора и проследил, чтобы были записаны доходы всех граждан. Трудно было собирать новый налог, для этого понадобилось просторное здание – портик Минуция на Марсовом поле.
Он хотел превратить первый день сбора налогов в праздник. Никаких развлечений, но атмосфера должна быть патриотической. Колоннада и участок земли вокруг портика были украшены алыми флагами SPQR и плакатами, изображавшими женщину с голой грудью, с головой шакала и когтистыми пальцами, которые рвут на куски SPQR. На другом плакате был нарисован безобразный юноша с двойной короной на голове. Надпись внизу гласила: «ЭТО СЫН БОЖЕСТВЕННОГО ЮЛИЯ? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!»
Как только солнце высоко поднялось над Эсквилином, появилась процессия во главе с Октавианом в тоге жреца и с лавровым венком на голове – знаком триумфатора. За ним шел Агриппа, тоже в лаврах, одетый в красную с пурпуром тогу и с изогнутым посохом авгура в руке. Затем шли Меценат, Статилий Тавр, Корнелий Галл, Мессала Корвин, Кальвизий Сабин, Домиций Кальвин, банкиры Бальбы и Оппий и еще несколько самых преданных сторонников Октавиана. Но Октавиану этого оказалось недостаточно, он поместил между собой и Агриппой трех женщин. Ливия Друзилла и Октавия были в одеждах весталок, и на их фоне Скрибония, третья женщина, выглядела бледно. Октавиан устроил целое шоу, заплатив более двухсот талантов налога как свои двадцать пять процентов, хотя и без всяких мешков с монетами. Он представил лишь клочок бумаги – банковский чек.
Ливия Друзилла подошла к столу.
– Я – римская гражданка! – громко крикнула она. – Как женщина, я не плачу налоги, но я хочу заплатить этот налог, чтобы остановить Клеопатру Египетскую, которая мечтает превратить в пустыню наш любимый Рим, отобрать у него все деньги и убить всех жителей! Я плачу двести талантов!
Октавия произнесла такую же речь и заплатила такую же сумму, но Скрибония смогла заплатить только пятьдесят талантов. Не важно. К этому времени быстро растущая толпа кричала так громко, что заглушила Агриппу, который заплатил восемьсот талантов.
Хорошая работа. Но ее нельзя сравнить с тем упорным, кропотливым трудом, что был вложен Октавианом и его женой в составление клятвы верности.
– Ох! – вздохнул Октавиан, глядя на оригинал клятвы, которую принесли Марку Ливию Друзу шестьдесят лет назад. – Если бы я отважился заставить людей дать мне клятву быть моими клиентами, как посмел Друз!
– У италийцев в то время не было патронов, Цезарь, потому что они не были римскими гражданами. Сегодня у каждого есть свой патрон.
– Я знаю, знаю! Каких богов нужно призвать в свидетели?
– Не только Сола Индигета, Теллус и Либера Патера. Друз упомянул больше богов, хотя я удивляюсь, что среди них был Марс, поскольку – в то время, во всяком случае, – о войне еще никто не думал.
– Я полагаю, он знал, что это приведет к войне, – сказал Октавиан, держа перо на весу. – Может быть, ларов и пенатов?
– Да. И божественного Юлия, Цезарь. Это поднимет твой статус.
Клятва была вывешена по всей Италии, от Альп до «носка» и «каблука» Италийского сапога, в первый день нового года. В Риме она украсила ростру со стороны Форума, трибунал городского претора, все перекрестки, на которых стояли алтари ларам, все рыночные площади, где торговали мясом, рыбой, фруктами, овощами, маслом, зерном, перцем и специями, а также все главные ворота, от Капенских до Квиринальских.
«Я клянусь Юпитером Всеблагим Всесильным, Солом Индигетом, Теллус и Либером Патером, Вестой, богиней очага, ларами и пенатами, Марсом, Беллоной и Нерио, божественным Юлием, богами и героями, которые основали Рим и Италию и помогали людям в их борьбе, что я буду считать моими друзьями и врагами тех, кого император Гай Юлий Цезарь, сын бога, считает своими друзьями и врагами. Я клянусь, что буду делать все на благо императора Гая Юлия Цезаря, божественного сына, в его войне против египетской царицы Клеопатры и царя Птолемея и на благо всех других, кто дает эту клятву, даже ценой моей жизни, жизни моих детей, моих родителей и моей собственности. Если усилиями императора Гая Юлия Цезаря, божественного сына, народ Египта будет побежден, я клянусь, что буду верен императору не как его клиент, но как его друг. С этой клятвой я познакомлю как можно больше людей. Я клянусь, зная, что моя клятва принесет справедливые награды. И если я нарушу мою клятву, пусть я лишусь жизни, детей, родителей и имущества. Да будет так. Клянусь».
Обнародование клятвы вызвало сенсацию, ибо Октавиан не говорил об этом заранее. Она просто появилась. Около нее стоял агент Мецената или Октавиана, отвечал на вопросы и выслушивал клятву. Рядом сидел писец и записывал имена тех, кто поклялся. К этому времени новость о невольном предательстве Антония распространилась повсюду. Народ знал, что винить в этом надо не его, что война нужна Египту. Антоний попал в когти Клеопатры, она держит его в клетке, опаивает, чтобы он служил ей и на ложе, и на поле брани. Клеветнические слухи о ней множились до тех пор, пока ее не стали считать чудовищем, совокупляющимся даже со своим сыном-бастардом Птолемеем «Цезарем». Для египетских правителей инцест был делом обычным, а что может быть более чуждо римлянину? Если Марк Антоний прощал это, значит он больше не римлянин.
Клятва напоминала небольшую волну посреди моря. Сначала клятву дали немногие, а дав ее, убеждали других поступить так же, пока эта маленькая волна не стала приливной. Поклялись все легионы Октавиана, а также экипажи и гребцы его кораблей. И наконец, осознавая, что отказ от клятвы тут же становится доказательством предательства, поклялся весь сенат. Кроме Поллиона, который отказался. Верный своему слову Октавиан не стал его наказывать. Протесты против налогов утихли. Теперь люди хотели только поражения Клеопатры и Птолемея, понимая, что победа Рима облегчит налоговое бремя.
Агриппа, Статилий Тавр, Мессала Корвин и остальные военачальники и флотоводцы уехали к своим войскам, сам Октавиан тоже готовился покинуть Рим.
– Меценат, ты от моего имени будешь править Римом и Италией, – сказал Октавиан.
За последние несколько месяцев он сильно изменился. В прошлом сентябре ему исполнился тридцать один год. Черты стали тверже, выражение лица спокойнее. Он был красив мужественной красотой.
– Сенат никогда этого не допустит, – заметил Меценат.
Октавиан усмехнулся:
– Сенат не станет возражать, потому что его не будет. Я беру всех с собой в кампанию.
– О боги! – тихо воскликнул Меценат. – Сотни сенаторов – это же верный способ сойти с ума!
– Вовсе нет. Я каждому дам работу, и пока они под моим присмотром, они не смогут готовить какие-нибудь пакости в Риме.
– Ты прав.
– Я всегда прав.
25
Клеопатра пребывала в ужасном расстройстве, которое лишь усилилось, когда они с Антонием отправились из Эфеса в Афины. Ее беспокоило, что Антоний не посвящал ее в свои планы до конца. Всякий раз, когда она начинала фантазировать о том, что будет вершить суд на Капитолии в Риме, в его глазах мелькала усмешка. Ей было ясно, что это кажется ему весьма сомнительным. Да, он пришел к заключению, что Октавиана надо остановить и что война – единственное средство это сделать, но какой ему виделась судьба Рима, она не знала. И хотя Антоний всегда принимал ее сторону в спорах в командирской палатке, делал он это так, словно споры эти не имели значения и ему было важнее угодить ей, чем своим легатам. Он также научился ловко уклоняться от обвинений в неверности, когда она высказывала свои подозрения. Пусть он старел и у него случались провалы в памяти, но верил ли он в глубине души, что Цезарион станет царем Рима? Она не знала.
Только девятнадцать из тридцати римских легионов Антония поплыли в западную Грецию. Остальные одиннадцать должны были охранять Сирию и Македонию. Сухопутные силы Антония были увеличены на сорок тысяч пехотинцев и конников, присланных царями-клиентами, большинство из которых лично прибыли в Эфес – и там узнали, что им не надо сопровождать Антония и Клеопатру в Афины. Вместо этого они должны были самостоятельно прибыть к театру военных действий в Греции. А это никому из них не понравилось.
Марк Антоний принял решение отделаться от своих царей-клиентов, так как опасался, что если они поймут, что в командирской палатке заправляет Клеопатра, то еще сильнее усложнят ситуацию, приняв ее сторону против его римских военачальников. Только он один знал, насколько отчаянно его положение, ибо только он один знал, насколько его египетская жена настроена настаивать на своем. И все это было так глупо! Ведь и у Клеопатры, и у его римских командиров была одна цель. Беда в том, что ни она, ни они не хотели признать это.
Гай Юлий Цезарь сразу указал бы на слабости Антония как командира. Видел их и Канидий, но незнатного Канидия в большинстве случаев игнорировали. Попросту говоря, Антоний мог командовать сражением, но не кампанией. Его жизнерадостная беспечность подводила его, когда вопрос касался логистики и проблем снабжения, всегда остающихся вне поля его зрения. Антоний был слишком озабочен тем, как ублажить Клеопатру, чтобы думать еще о снаряжении и продовольствии. Всю свою энергию он направлял на то, чтобы угождать ей. Окружение Антония расценивало это как слабость, но подлинной его слабостью была неспособность убить Клеопатру и забрать ее деньги. Любовь и чувство справедливости не позволяли ему поступить так.