– Я не потерплю, чтобы кто-то из вас отравлял Италию своими рассказами, – сказал Октавиан переговорщикам. – Милосердие – моя политика, но вы никогда не вернетесь домой. Будьте как ваш хозяин Антоний и учитесь любить Восток.
Гая Сосия заставили дать клятву верности и предупредили, чтобы он не посмел возражать, какой бы ни была излагаемая Октавианом версия событий при Акции.
– Я помиловал тебя при одном условии – молчание до конца дней твоих. И помни, что я в любой момент могу зажечь твой погребальный костер.
– Я хочу прогуляться, – сказал Октавиан Агриппе через две нундины после Акция. – И мне нужна компания, так что извинений не приму. Уборка идет своим чередом, и ты здесь не нужен.
– Ты всегда впереди всех и всего, Цезарь. Куда ты хочешь пойти?
– Куда-нибудь, лишь бы подальше отсюда. Тьфу! Вонь дерьма и мочи и столько мужчин – это отвратительно! Я мог бы вынести все это, если бы хоть немного крови было пролито, но этого не случилось. Бескровная битва при Акции!
– Тогда сначала проедем верхом на север, пока не окажемся достаточно далеко от Амбракии, и там подышим чистым воздухом.
– Отличная идея.
Они ехали два часа и добрались до бухты Комарос. Когда за их спинами сомкнулся лес, Агриппа остановился у ручья. Под лучами солнца вода искрилась, от поросшей мхом земли исходил сладковатый запах.
– Здесь, – сказал Агриппа.
– Здесь негде гулять.
– Я знаю, но вон там я вижу два замечательных камня. Мы можем сесть на них лицом к лицу и поговорить. Поговорить, а не погулять. Разве ты не этого хотел на самом деле?
– Храбрый Агриппа! – засмеялся Октавиан и сел. – Ты прав, как всегда. Здесь покой, уединение, можно подумать. Единственный источник шума – ручей, а это все равно что музыка.
– Я захватил мех разбавленного фалернского вина, которое ты любишь.
– Верный Агриппа! – Октавиан выпил, потом передал мех другу. – Превосходно!
– Выкладывай, Цезарь.
– По крайней мере, в эти дни не было никаких признаков астмы. – Он вздохнул, вытянул ноги. – Бескровное сражение у Акция: из четырехсот вражеских кораблей лишь десять участвовали в бою и только два из них горели, пока не затонули. Погибло, вероятно, сто человек, а может, и меньше. И ради этого я обложил налогом народ Рима и Италии, взял двадцать пять процентов! До сих пор налог собирают. Будь я проклят, разорван на куски, если все, что я смогу показать за их деньги, – это сражение, которое и сражением-то назвать нельзя. Я даже не могу показать им Антония или Клеопатру! Он обманул меня, уплыл. Я, дурак, лучше думал об Антонии, мешкал, хотел победить его, вместо того чтобы догонять.
– Успокойся, Цезарь, дело сделано. Я тебя знаю, а это значит, что ты сможешь превратить Акций в триумф.
– Я все ломал голову и хочу опробовать мои идеи на тебе, потому что ты честно мне ответишь. – Октавиан подобрал с земли несколько камешков и стал раскладывать их на камне. – Я не вижу другого варианта, кроме как представить битву при Акции великим сражением, достойным Гомера. Два флота сошлись, как титаны, столкнулись по всей линии с севера на юг – вот почему погибли Попликола, Лурий и остальные. Выжил только Сосий. Пусть Аррунций думает, что это его заступничество спасло Сосия. Антоний дрался геройски на борту «Антонии» и уже побеждал, когда краем глаза увидел, что Клеопатра предательски покидает сражение – и его самого. Он был настолько одурманен ее зельями, что внезапно запаниковал, прыгнул в баркас и поплыл за ней, как не помнящий себя от вожделения кобель за сукой. Многие его военачальники видели, как он бежал за Клеопатрой, крича ей… – Голос Октавиана возвысился до фальцета. – «Клеопатра, не оставляй меня! Умоляю тебя, не оставляй меня!» Везде плавали мертвые тела, море было красным от крови, на поверхности качались мачты и обломки кораблей, но баркас с Марком Антонием стремительно продвигался сквозь эту кровавую баню вслед за Клеопатрой. После этого флотоводцы Антония утратили мужество. И ты, Агриппа, непревзойденный военачальник, сокрушил своих противников.
– Пока неплохо, – прокомментировал Агриппа, сделав еще глоток из меха с вином. – Что случилось потом?
– Антоний догоняет корабль Клеопатры и поднимается на борт. Прошу прощения за настоящее время. Это всегда помогает мне приукрасить события, правда о которых не должна выйти наружу, – пояснил мастер художественного вымысла. – Внезапно он приходит в себя, представляет себе катастрофу, от которой он так трусливо сбежал. Я научу этого irrumator Антония, как обвинять меня в трусости у Филипп! Он воет в растерянности, покрывает голову палудаментом и сидит на палубе три дня без движения. Клеопатра опаивает его зельями, умоляет сойти вниз, в ее каюту, но он неподвижен, ошеломленный своей трусостью. Тысячи солдат мертвы по его вине!
– Звучит как те дрянные эпические поэмы, которые обожают молодые девицы, – сказал Агриппа.
– Да, звучит. Но ты готов поспорить, что весь Рим и Италия не купятся на это?
– Я не такой дурак. Они раскупят это даже на дорогой бумаге. Если Меценат добавит несколько цветистых фраз, все будет безупречно.
– Это, разумеется, должно унять недовольство, вызванное этой войной. Люди не любят зря тратить деньги.
– Щекотливый вопрос, Цезарь. Как ты собираешься платить долги? Теперь, когда Клеопатра потерпела поражение, у тебя нет причины продолжать собирать налоги. Однако, пока она жива, покоя тебе не будет. Она начнет вооружаться, чтобы предпринять еще одну попытку, с Антонием или без него. Ведь она хочет, чтобы миром правил так называемый сын божественного Юлия, а не Антоний. Итак, откуда брать деньги?
– Я собираюсь выжимать их из царей-клиентов Антония, пока они не посинеют и у них глаза не выскочат из орбит. В конце концов я приду в Египет.
Агриппа посмотрел на солнце между деревьями и поднялся с камня.
– Пора возвращаться, Цезарь, иначе нас застигнет здесь темнота. Если верить Аттику – а он был человеком сведущим, – в лесу полно медведей и волков.
Все транспорты ушли с Клеопатрой, но оставшиеся триста боевых кораблей Антония были в полном порядке. Сначала Октавиан хотел сжечь их все. Он буквально влюбился в эти смертоносные маленькие либурны и решил, что в грядущих сражениях будут участвовать только такие корабли. Массивные квинквиремы устарели. Потом он решил оставить шестьдесят «левиафанов» Антония как средство устрашения и использовать их против пиратов, появившихся на западном конце Нашего моря. Он послал их в Форум Юлия, морской порт Цезаря, колонию ветеранов на берегу, где Галльская провинция граничит с Лигурией. Остальные суда вытащили на берег и сожгли. Носов-таранов осталось столько, что многие тоже пришлось сжечь. Самые внушительные сохранили, чтобы украсить ими колонну перед храмом божественного Юлия на Римском форуме, а другие провезли по Италии в качестве напоминания налогоплательщикам о грозившей всем опасности.
Агриппе нужно было вернуться в Италию и успокоить отслуживших ветеранов, которые в последние годы всегда становились агрессивными и требовательными, когда серьезная кампания оканчивалась победой. Сенаторов тоже отослали домой, и они с благодарностью уехали; им это заморское житье давно опостылело, в том числе и тем, кто составил антисенат Антония. Милосердие стало лозунгом дня. Поскольку флотоводцы Антония были казнены, неоспоримый правитель Рима объявил, что только три человека, все еще находящиеся на свободе, будут обезглавлены: Канидий, Децим Туруллий и Кассий Пармский, причем эти два – потому, что они последние убийцы бога Юлия, оставшиеся в живых.
Сам Октавиан планировал вести свои легионы по суше в Египет и по пути навещать царей-клиентов. Но этому не суждено было случиться. Из Рима дошел безумный слух: сын Лепида Марк замышляет узурпировать власть. Отправив легионы на восток под командованием Статилия Тавра, сам Октавиан, несмотря на зимние шторма на Адриатике, возвратился в Италию. Морское путешествие было самым тяжелым с того памятного плавания после убийства божественного Юлия, но теперь, когда астма уже не мучила Октавиана, он неплохо перенес это испытание.
Из Брундизия он отправился по Аппиевой дороге в Рим в двуколке, запряженной четырьмя мулами, а возле Теана Сидицинского свернул на Латинскую дорогу, чтобы объехать малярийные Помптинские болота. Через восемь дней он уже был в Риме, но понял, что напрасно спешил. Гай Меценат подавил восстание еще до прибытия Агриппы. Марк Лепид и его жена Сервилия Ватия покончили с собой.
– Как странно, – сказал Октавиан Меценату и Агриппе. – Сервилия Ватия была когда-то помолвлена со мной.
Действительно, ветераны волновались и поговаривали о бунте. Октавиан справился с ситуацией. В тоге и лавровом венке он бесстрашно ходил по лагерям вокруг Капуи, улыбаясь и помахивая приветственно рукой, громко говоря о героизме и верности солдат всем, кто мог слышать его. Он отобрал правильных людей и приступил к переговорам. Поскольку переговорщики всегда выдвигались из наиболее слабых солдат, ленивых и жадных, он говорил о деньгах и земле.
– Еще через семь-восемь лет демобилизованные ветераны не будут получать землю, – сказал он, – так что будьте благодарны, что все вы здесь сегодня получите хорошие наделы. Я организую военное казначейство, отдельное от казначейства при храме Юпитера в Риме. Средства на военные расходы будут инвестироваться под десять процентов. Солдаты могут также делать вклады. Сейчас мои секретари определяют, сколько денег должно быть в военной казне, чтобы она не опустела, даже когда будут выплачиваться пенсии. Это будут хорошие пенсии плюс еще крупная сумма, зависящая от послужного списка.
– Все это болтовня на будущее! – нарочито грубо произнес Торнатий, возглавлявший делегацию. – Мы здесь, чтобы получить землю и большие премии наличными и прямо сейчас, Цезарь.
– Я знаю, – мягко сказал Октавиан, – но я не могу рассчитаться с вами, пока не приду в Египет и не побью царицу зверей. Трофеи позволят выполнить ваши требования. – Он поднял руку. – Нет, Торнатий, нет! Спорить неразумно, и еще более неразумно вести себя агрессивно. В данный момент Рим и я не можем дать вам ни сестерция. Пока вы находитесь в лагере, у вас будет еда и хорошие условия, но, если кто-нибудь из вас начнет буянить, вас посчитают предателями. Подождите! Терпение! Вы все получите, но не сейчас.