– Этого недостаточно, – пробурчал Торнатий.
– Вполне достаточно. Я издал эдикт, касающийся всех городов в Кампании, больших и малых: если солдаты попытаются грабить их, любые ответные меры будут одобрены сенатом и народом Рима. Никто не станет терпеть бесчинства мятежных солдат, Торнатий, и я сомневаюсь, что у тебя хватит влияния, чтобы поднять серьезное восстание.
– Ты блефуешь, – пробормотал Торнатий.
– Нет, не блефую. Мои эдикты оглашаются по всем лагерям вокруг Капуи даже сейчас, когда мы разговариваем. Я информирую солдат о моем трудном положении и прошу их быть терпеливыми. Большинство людей разумны, они поймут меня.
Торнатий и его товарищи умолкли и стушевались, когда поняли, что основная масса солдат готова дать Октавиану двухгодичную отсрочку, о которой он просил.
– Ты записал их имена? – спросил он Агриппу.
– Конечно, Цезарь. Они тихо исчезнут.
– Я надеялась, что ты побудешь дома, – сказала мужу Ливия Друзилла.
– Нет, моя дорогая, это невозможно. Я не могу позволить Клеопатре начать вооружаться. Теперь, когда сенат вернулся, восстания можно не бояться. Когда войска в Капуе поймут, что их представители не вернулись, они буду вести себя хорошо. А поскольку Агриппа регулярно посещает Капую, ни один амбициозный сенатор не сможет поднять армию.
– Люди начинают привыкать к тому, что ты правишь Римом, – сказала она, улыбаясь. – Я даже слышу, как некоторые говорят, что ты – их удача, что тебе удалось справиться со всеми неприятностями и защитить их. Называют Секста Помпея, а теперь и Клеопатру. Антония даже не упоминают.
– Не имею понятия, где он сейчас, потому что в Александрии с этой женщиной его нет.
Через несколько дней все стало ясно, когда пришло письмо от Гая Корнелия Галла из Киренаики.
Как только я прибыл в Кирену, Пинарий сдал мне свой флот и четыре легиона. Он получил приказ от Антония идти на восток через Ливию в Паретоний. Но похоже, его не прельщала перспектива соревноваться с Катоном Утическим, преодолевая сотни миль по пустынному берегу. Поэтому он остался. Когда Пинарий показал мне приказ Антония, я понял, почему он никуда не пошел. Антоний хочет большого сражения, он еще не отказался от своего замысла. Я послал за транспортами, Цезарь, и, когда они придут, погружу легионы и поплыву в Александрию в сопровождении флота Пинария. Но только после наступления весны и не прежде, чем получу от тебя ответ, когда отплывать. Я забыл сказать тебе, что Антоний сам намерен встретить Пинария и его силы в Паретонии.
– Типичный поэт, – сказал Агриппа, усмехаясь. – Никакой логики.
– Как Аттика? – спросил Октавиан, меняя тему.
– Плохо с тех пор, как ее отец покончил с собой. Чудно́. Она ведет себя скорее как его вдова, чем как дочь. Не ест, слишком много пьет, не обращает внимания на маленькую Випсанию, словно совсем не любит ребенка. Я приказал следить за ней, поскольку не хочу, чтобы она перерезала себе вены. Ее деньги перейдут ко мне. Я пытался убедить ее оставить их Випсании – было бы нетрудно обеспечить освобождение от lex Voconia de mulierum hereditatibus, – но она отказалась. Впрочем, если с ней что-нибудь случится, я Випсанию обеспечу.
Так и вышло, что Октавии достался еще один ребенок. Аттика выпила яд и умерла в муках через три дня после того, как Агриппа говорил о ней с Октавианом. Будучи человеком слова, Агриппа перевел деньги Аттики на девочку, что сделало ее завидной невестой.
Октавиан обнаружил в себе новое качество – любовь к детям, стремление их защищать, хотя он не мог соперничать с Октавией в этом отношении. Когда Антилла поймали после попытки побега, его не стали наказывать. И всякий раз, как Октавиан обедал дома, все дети приглашались к столу. Поскольку с появлением Випсании их стало двенадцать, Октавия не преувеличивала, когда говорила своему брату, что ей нужна еще пара материнских рук.
Для Ливии Друзиллы настало время строить матримониальные планы. Она приперла к стене Октавиана и заставила его выслушать ее.
– Конечно, Антилл и Юлл должны будут искать жен где-нибудь в другом месте, – сказала она с тем выражением лица, которое говорило Октавиану, что возражать бессмысленно. – Тиберий может жениться на Випсании. У нее огромное состояние, и она нравится ему.
– А Друз? – спросил он.
– На Тонилле. Они тоже нравятся друг другу. – Она откашлялась, приняла суровый вид. – Марцелл должен жениться на Юлии.
Он нахмурился:
– Они двоюродные брат и сестра, Ливия Друзилла. Божественный Юлий не одобрял таких браков.
– Твоя дочь, Цезарь, некоронованная царица. Ее муж, если он не будет членом семьи, станет угрозой для тебя. Тот, кто женится на дочери Цезаря, будет твоим наследником.
– Ты права, как всегда. – Октавиан вздохнул. – Очень хорошо, пусть это будет Марцелл.
– Об Антонии мы уже подумали. Это Луций Агенобарб. Я бы его не выбрала, но она находилась под опекой отца, когда их помолвили, и ты обещал не расторгать помолвки.
– А Марция, дочь Атии? – Ему все еще была неприятна мысль о ней и о предательстве его матери.
– Я оставляю это на твое усмотрение.
– Тогда она выйдет замуж за какого-нибудь провинциала. Может быть, даже за простого socius, неримлянина. В конце концов, Антоний выдал свою дочь замуж за такого человека, Пифодора из Тралл. Остается Марцелла.
– Я подумала, что ей подошел бы Агриппа.
– Агриппа? Он же в отцы ей годится!
– Я знаю это, глупый! Но она влюблена в него, ты не заметил? Мечтает о нем, вздыхает, весь день проводит, глядя на его бюст, который купила на рынке.
– Этот брак будет недолгим. Агриппа не годится для молодой девушки.
– Gerrae! Она темноволосая, а у Аттики волосы были мышиного цвета. Она приятная, а Аттика была нескладной. Она яркая, а Аттика была… невзрачной. И к тому же посредством этого брака он породнится с первым семейством Рима. Ведь иного способа не существует?
Она знала, как его убедить.
– Очень хорошо, моя дорогая. Марцелла выйдет замуж за Агриппу. Но только когда ей исполнится восемнадцать. У нее будет еще год, чтобы разлюбить его. Если она разлюбит, Ливия Друзилла, брак не состоится, поэтому пока мы говорить об этом не будем. Это понятно?
– Совершенно, – промурлыкала она.
Без денег, но надеясь получить какую-то сумму от царей-клиентов, Октавиан поплыл в Эфес и добрался туда в мае одновременно с легионами и кавалерией.
Все цари-клиенты были там, включая Ирода, излучавшего обаяние и достоинство.
– Я знал, что ты победишь, Цезарь, поэтому сопротивлялся всем уговорам и запугиваниям Марка Антония, – сказал он, еще больше похожий на жирную жабу.
Октавиан весело взглянул на него.
– Никто не может отрицать, что ты умный человек, – заметил он. – Полагаю, ты рассчитываешь на награду?
– Конечно, но только не в ущерб Риму.
– Назови ее.
– Бальзамовые сады в Иерихоне, добыча асфальта в Мертвом море, Галилея, Идумея, оба берега Иордана и берег Вашего моря от реки Элевтер до Газы.
– Другими словами, вся Келесирия.
– Да. Но дань тебе я платить буду вовремя, и мои сыновья и внуки будут посланы в Рим и получат римское образование. Ни один царь-клиент не будет преданнее тебе, чем я, Цезарь.
– И хитрее. Хорошо, Ирод, я согласен на твои условия.
Архелаю Сисену, который так ничем и не помог Антонию, было разрешено сохранить за собой Каппадокию, ему отдали также Киликию Трахею, часть территории Клеопатры. Аминта сохранил за собой Галатию, но Пафлагония была включена в римскую провинцию Вифиния, а Писидия и Ликаония отошли к провинции Азия. Полемону Понтийскому, которому удалось удержать восточные границы против мидян и парфян, тоже разрешили сохранить свое царство, которое теперь включало Малую Армению.
Остальные так легко не отделались, а некоторые даже лишились головы. Сирия должна была стать римской провинцией до самых новых границ Иудеи, но города Тир и Сидон были освобождены от прямого правления в обмен на дань. Малх Набатейский потерял только добычу асфальта. За столь мягкое наказание Малх должен был следить за египетским флотом у Аравийского полуострова и подавлять любую необычную активность там.
Кипр был присоединен к Сирии, Киренаика – к Греции, Македонии и Криту. Территория Клеопатры уменьшилась до размеров самого Египта.
В июне Октавиан и Статилий Тавр погрузили армию на транспорты и поплыли в Пелузий – вход в Египет. Южный ветер запаздывал, поэтому плавание прошло нормально. Корнелий Галл должен был двинуться к Александрии из Киренаики. Все было готово для того, чтобы нанести окончательное поражение Клеопатре, царице зверей.
27
Антоний и Клеопатра вместе приплыли в Паретоний. Антоний еще не покинул «Цезарион», когда Кассий Пармский поднялся на борт и сообщил, что солдаты на переполненных кораблях пьют гораздо больше воды, чем рассчитал praefectus fabrum. Поэтому всему флоту придется зайти в Паретоний, чтобы наполнить бочки.
Настроение у Антония было лучше, чем ожидала Клеопатра. Не было признаков той меланхолии, в которую он впадал в эти последние месяцы в Акции, и сдаваться он был не намерен.
– Ты только подожди, любовь моя, – весело сказал он, готовясь отплыть из Паретония с наполненными бочками и солдатами, накормленными хлебом, недоступным на море. – Ты подожди. Пинарий не может быть далеко. Как только он прибудет, Луций Цинна и я последуем за тобой в Александрию. Морем. У Пинария достаточно транспортов, чтобы погрузить на них его двадцать четыре тысячи человек, и хороший флот, который вольется во флот Александрии.
Крепко поцеловав ее, он ушел, обреченный томиться в ожидании в Паретонии, пока Пинарий не покажется на горизонте.
Всего двести миль до Александрии и Цезариона – как Клеопатра соскучилась по нему! «Еще не все потеряно, – говорила она себе. – Мы еще можем победить в этой войне». Оглядываясь назад, она понимала, что Антоний не был флотоводцем, но на суше, она верила, у него есть шанс. Они пойдут в Пелузий и там, на границе Египта, победят. Вместе с римскими солдатами и ее египетской армией у них будет сто тысяч человек – более чем достаточно, чтобы сокрушить Октавиана, который не знает местности. Можно будет разделить его силы пополам и разбить по отдельн