ости в двух сражениях.
Только как подавить негодование среди александрийцев? Хотя в последние годы они были более смирными, она знала их прежнее непостоянство и страшилась восстания, если их царица прибудет в гавань проигравшей в сопровождении не египетского флота, а спасающейся от правосудия римской армии. Так что, прежде чем город появился в поле зрения, она собрала своих капитанов и легатов Антония и дала краткие инструкции, возлагая надежды на тот факт, что новости из Акция еще не достигли александрийцев.
Украшенные гирляндами транспорты вошли в Большую гавань под звуки воинственных песнопений мнимых победителей, возвращающихся домой. Однако Клеопатра не стала рисковать. Флот был поставлен на рейде, и солдаты не покидали кораблей, пока не был организован лагерь около ипподрома. Она сама плыла на «Цезарионе» вдоль береговой полосы гавани, стоя высоко на носу корабля, ее платье из золотой ткани соперничало с блеском ее драгоценностей. Александрийцы бросились в гавань, оглашая ее приветственными криками. Клеопатра стояла, чувствуя облегчение оттого, что ей удалось их обмануть.
Как только корабль вошел в Царскую гавань, она увидела Цезариона и Аполлодора, стоявших у причала в ожидании ее.
О, как он вырос! Он стал выше своего отца, широкий в плечах, стройный, мускулистый, его густые волосы не потемнели, но лицо, удлиненное, с высокими скулами, потеряло все следы юношеской мягкости. Это был живой Гай Юлий Цезарь! Любовь захлестнула ее, это было чувство сродни благоговению. Колени ее дрожали так, что она не могла стоять самостоятельно. Слезы застилали глаза. Поддерживаемая Хармионой с одной стороны и Ирадой с другой, она сошла по трапу и обняла сына.
– О, Цезарион, Цезарион! – проговорила она, рыдая. – Мой сын, как же я рада видеть тебя!
– Ты потерпела поражение.
Она затаила дыхание.
– Как ты узнал?
– Это очевидно, мама. Если ты победила, где твой флот и почему эти суда ведут римляне? Более того, где Марк Антоний?
– Я оставила его и Луция Цинну в Паретонии, – ответила она и взяла его под руку, заставив тем самым идти рядом с ней. – Он ждет, когда Пинарий прибудет туда из Киренаики со своим флотом и еще четырьмя легионами. Канидий оставлен в Амбракии. Остальные дезертировали.
Он ничего не сказал в ответ, просто вошел с ней в большой дворец, затем передал ее Хармионе и Ираде.
– Прими ванну и отдохни, мама. Встретимся во время ужина.
Ванну она приняла, но быстро. Об отдыхе не могло быть и речи, до ужина она должна была сделать то, что считала необходимым. Только Аполлодор и дворцовые евнухи были посвящены в ее секрет, который надо было любой ценой сохранить от Цезариона. Он никогда этого не одобрит. Истолкователь, писец, начальник ночной стражи, казначей, судья и все их родственники, занимавшие те или иные посты, были собраны и казнены. Главари банд исчезли из трущоб Ракотиса, демагоги – с агоры. У нее была готова история в ответ на вопросы Цезариона, которые он обязательно задаст, когда заметит, что все чиновники – новые люди. Прежние, объяснит она, вдруг почувствовали прилив патриотизма и ушли служить в рядах египетской армии. Он, конечно, не поверит ни единому слову, но, не в состоянии понять ход ее мыслей, он посчитает, что они попросту бежали от римской угрозы.
Ужин был роскошным. Повара были в приподнятом настроении, как и все александрийцы. Конечно, они удивились, когда бо́льшая часть блюд была возвращена нетронутой на кухню. Но никто им ничего не объяснил.
После казней Клеопатра почувствовала себя лучше и выглядела спокойной. Она рассказала о событиях в Эфесе, Афинах и Акции, не пытаясь извинять собственное безрассудство. Аполлодор, Каэм и Сосиген тоже слушали. Они были тронуты рассказом больше, чем Цезарион, чье лицо оставалось бесстрастным. «Он повзрослел лет на десять, слушая эти ужасные новости, – подумал Сосиген, – но он никого не винит».
– Римские друзья и легаты Антония не считались со мной, – сказала она, – и хотя они твердили о том, что я женщина, я думала, что их враждебность вызвана тем, что я иностранка. Но я ошиблась! Во всем виноват мой пол. Они были против того, чтобы ими командовала женщина, какое бы высокое положение она ни занимала. Поэтому они все требовали от Антония, чтобы он отослал меня обратно в Египет, и не понимали, почему я отказывалась уезжать.
– Ну, это все в прошлом и теперь не имеет значения, – вздохнув, сказал Цезарион. – Что ты будешь делать дальше?
– А что я должна делать? – вдруг с любопытством спросила она.
– Пошли Сосигена с посольством к Октавиану и попытайся заключить мир. Предложи ему столько золота, сколько он хочет, чтобы он оставил нас в покое в нашем маленьком уголке Их моря. Передай ему заложников как гарантию и разреши римлянам регулярно посылать проверяющих, чтобы он был уверен, что мы тайно не вооружаемся.
– Октавиан не оставит нас в покое, поверь моему слову.
– А чего хочет Антоний?
– Перегруппироваться и продолжить войну.
– Мама, это бессмысленно! – воскликнул юноша. – Антоний уже не тот, и у меня нет отца, чтобы его заменить. Если предположения насчет твоего пола верны, тогда те римские войска, что здесь, в Александрии, никогда не пойдут за тобой. Сосиген должен возглавить делегацию в Рим или в любое другое место, где сейчас находится Октавиан, и попытаться договориться о мире. И чем скорее, тем лучше.
– Давай подождем, пока Антоний возвратится из Паретония, – попросила она, положив ладонь на руку Цезариона. – А потом решим.
Покачав головой, Цезарион встал:
– Это надо сделать сейчас, мама.
Она сказала «нет».
Отношение сына о многом ей сказало, открыло ей глаза на то, что она должна была видеть еще до отъезда в Эфес. Вся ее энергия и ум ушли на составление планов относительно его будущего, блестящего, триумфального, славного будущего как царя царей, правителя мира. Теперь она впервые поняла, что ему ничего этого не нужно. Это она, Клеопатра, страстно желала такой судьбы, действуя от его имени и ошибочно полагая, что никто не может противиться соблазну, и меньше всего юноша божественного происхождения, с царской родословной и гениальным умом. Его военные упражнения доказали, что он не трус, значит не страх за свою жизнь тому причина. У Цезариона совершенно отсутствуют амбиции. И при их отсутствии он никогда не будет фактическим царем царей, разве только номинальным. Он не завоеватель. Ему достаточно Египта и Александрии. Больше ему ничего не надо.
«О Цезарион, Цезарион! Как ты можешь так поступать со мной? Как ты можешь отвернуться от власти? Как смешение моей крови с кровью Цезаря могло дать такой результат? Два самых амбициозных человека, когда-либо живших на земле, произвели на свет храброго, но мягкого, сильного, но не амбициозного ребенка. Все было напрасно, и я даже не могу утешиться мыслью, что можно заменить моего первенца Александром Гелиосом или Птолемеем Филадельфом. У них достаточно амбиций, но не хватает ума. Они посредственности. Это Цезарион – Гор и Осирис. И он отказывается от своего предназначения. Он, который никогда не был заурядным ребенком, жаждет обычной судьбы. Какая ирония. Какая трагедия».
– Когда я прежде говорила, что он – ребенок, которого нельзя испортить, я не понимала, что это значит, – сказала она Каэму, после того как ужин закончился и Аполлодор с Сосигеном ушли с побледневшими лицами.
– Но теперь ты понимаешь, – тихо сказал он.
– Да. Цезарион ни к чему не стремится, потому что он ничего не хочет. Если бы Амон-Ра дал ему тело отпрыска египтянки и грека и заставил печь хлеб или подметать улицы, он принял бы свою судьбу с благодарностью и смирением, счастливый уже тем, что достаточно зарабатывает, чтобы не голодать и снять небольшой домик в Ракотисе, жениться и иметь детей. И если какой-нибудь наблюдательный пекарь или дворник заметит его хорошие качества и немного повысит его в должности, он будет рад не за себя, а за своих детей.
– Ты поняла истину.
– А ты, Каэм? Ты понял характер Цезариона и его сущность в тот день, когда лицо у тебя вдруг побелело и ты отказался открыть мне, что ты увидел?
– Вроде того, дочь Ра. Вроде того.
Антоний возвратился в Александрию месяц спустя, как раз после того, как александрийцы узнали о поражении при Акции. Никто не устраивал демонстраций на улицах, никто не подначивал толпу идти к Царскому кварталу. Они только плакали, хотя некоторые потеряли братьев, сыновей, племянников, служивших на египетских кораблях. Клеопатра издала указ, в котором объясняла, что погибли немногие. Если Октавиан захочет продать уцелевших в рабство, она выкупит их, а если Октавиан освободит их, она как можно скорее привезет их домой.
В течение того месяца, пока она ждала Антония, она боялась за него как никогда раньше. Любовь завладела ее сердцем, а это означало страх, сомнения, постоянное беспокойство. Здоров ли он? Какое у него настроение? Что происходит в Паретонии?
Все это ей пришлось выпытывать у Луция Цинны. Антоний отказался подходить к дворцам. Он прыгнул через борт корабля на мелководье и вброд прошел к берегу, узкой полосе рядом с Царской гаванью. Он ни с кем не разговаривал с тех пор, как они вышли из Паретония, сказал Цинна.
– Правда, госпожа, я никогда не видел его таким подавленным.
– Что случилось?
– Мы узнали, что Пинарий сдался Корнелию Галлу в Киренаике. Ужасный удар для Антония, но потом стало еще хуже. Галл плывет в Александрию со своими четырьмя легионами и четырьмя, принадлежавшими Пинарию. У него много транспортов и два флота, его собственный и Пинария. В итоге восемь легионов и два флота направляются в Александрию с запада. Антоний хотел остаться в Паретонии и дать бой Галлу там, но… ты сама понимаешь, почему он не смог, царица.
– Недостаточно времени, чтобы перебросить войско из Александрии. Поэтому он винит себя, что не оставил свои легионы в Паретонии. Но чтобы принять такое решение, Цинна, он должен быть провидцем!
– Мы все пытались убедить его, госпожа, но он не хотел слушать.