«Она была не права. Я был прав. Сначала сокрушить парфян, потом идти на Рим. Это был лучший вариант, но она не понимала этого. О, я люблю ее! Как мы можем ошибаться, когда изменяем нашим ценностям! Я уступил ей, хотя не должен был этого делать. Я позволил ей разыгрывать роль царицы перед моими друзьями и соратниками, а мне нужно было просто конфисковать военную казну и отослать ее саму в Александрию! Но у меня не хватило силы, и в этом тоже мой стыд, унижение. Она использовала меня, потому что я позволил себя использовать. Бедная, глупая Клеопатра! Но насколько же беднее и глупее это делает Марка Антония?»
Когда наступил март и погода в Александрии опять стала мягкой, Антоний открыл дверь своего тимониума.
Чисто выбритый, с коротко стриженными волосами – о, сколько в них седины! – он появился внезапно во дворце, громко призывая Клеопатру и ее старшего сына.
– Антоний, Антоний! – заплакала она, покрывая его лицо поцелуями. – Теперь я снова могу жить!
– Я изголодался по тебе, – шепнул он ей на ухо, потом мягко отстранил ее и обнял Цезариона, который был вне себя от радости. – Я не буду говорить тебе того, мой мальчик, что, должно быть, ты слышишь от всех вокруг, но ты заставляешь меня снова почувствовать себя юнцом, и моя задница все еще болит от пинка Цезаря. Теперь я седой, а ты взрослый.
– Недостаточно взрослый, чтобы служить старшим легатом, но ведь и Курион и Антилл тоже еще недостаточно взрослые. Они оба здесь, в Александрии, ждут, когда ты выйдешь из своей тимониевой раковины.
– Сын Куриона? И мой старший? Edepol! Они тоже уже мужчины!
Цезарион засиял.
– Мы все встретимся за отличным обедом, но только завтра. Сначала вы с мамой должны побыть вместе.
После самых упоительных часов любви, которые когда-либо выпадали ей, Клеопатра лежала рядом со спящим Антонием, словно козявка, пытающаяся обхватить древесный ствол, подумала она с горькой иронией. Сгорая от любви, она обрушила на него поток слов, потом отдалась ему, утонула в блаженстве, которое ей довелось испытать лишь в объятиях Цезаря. Но это была предательская мысль, она отбросила ее и постаралась показать Антонию, как она его любит.
Он рассказал ей все, что собирался, стремясь заверить ее, что он не пил, что его тело осталось прежним, а ум – все таким же ясным.
– Я ждал, что небо обрушится на меня, – закончил он. – Одинокий, потерянный, сломленный. А сегодня утром, на рассвете, я проснулся исцеленный. Не знаю, почему и как. Просто проснулся, думая, что, хотя мы не можем выиграть эту войну сейчас, Клеопатра, мы можем измотать Октавиана, оставив его без денег. Ты говоришь, мои легаты, прибывшие сюда, верны мне, а твоя армия находится в лагере у Пелузия. Значит, когда Октавиан придет, мы будем готовы.
Идиллия длилась недолго. Вмешалась жизнь и разрушила ее.
Хуже всего были известия, принесенные Канидием в начале марта. Канидий путешествовал один по суше из Эпира в Геллеспонт, потом пересек его и попал в Вифинию, добрался до Каппадокии и перевалил через Аманские горы, никем не узнанный. Даже последний отрезок пути через Сирию и Иудею остался без происшествий. Канидий тоже постарел, его волосы поседели, голубые глаза поблекли, но его верность Антонию осталась прежней, и он смирился с присутствием Клеопатры.
– При Акции ты проиграл в самом колоссальном морском сражении из тех, что когда-либо случались, – сказал он за обедом, на котором присутствовали молодой Курион, Антилл и Цезарион. – Многие тысячи твоих римских солдат были убиты, Антоний. Ты знал это? Так много, что только горстка уцелела. И их взяли в плен. Но ты сам продолжал сражаться, даже когда «Антония» была объята пламенем. Потом ты увидел, что царица покидает тебя и возвращается в Египет, и тогда ты прыгнул в баркас и кинулся за ней вдогонку, оставив твоих людей. Ты пробирался сквозь сотни умирающих римских солдат, не обращая внимания на их мольбы, ты лишь хотел догнать Клеопатру. Когда ты догнал ее и взошел на борт, ты выл, как раненая собака, три дня сидел на палубе, покрыв голову и отказываясь двинуться с места. Царица взяла у тебя меч и кинжал. Ты был как безумный, чувствуя себя виноватым в том, что покинул своих людей. Конечно, Рим и Италия теперь абсолютно убеждены, что в лучшем случае ты – раб Клеопатры. Твои самые преданные сторонники покинули тебя. Даже Поллион, хотя сражаться против тебя он не будет.
– Октавиан в Риме? – спросил Цезарион, прерывая пугающее молчание.
– Он был там, но недолго. Он выступает с легионами и флотом, чтобы присоединиться к войскам, которые ждут его в Эфесе. По слухам, у него будет тридцать легионов, хотя не более семнадцати тысяч кавалерии. Кажется, он должен плыть из Эфеса в Антиохию, может быть, даже до Пелузия. Пассаты дуть не будут, но южные ветры в последние годы запаздывают.
– Как ты думаешь, когда он прибудет? – спокойно, невозмутимо спросил Антоний.
– В Египет, наверное, в июне. Ходят слухи, что он не станет пересекать Дельту по морю. Из Пелузия до Мемфиса он пойдет по суше и приблизится к Александрии с юга.
– Мемфис? Это странно, – произнес Цезарион.
Канидий пожал плечами:
– Я только могу предположить, Цезарион, что он хочет осадить Александрию, чтобы она не могла получить помощь. Это разумная стратегия, предусмотрительная.
– А мне она кажется неправильной, – заметил Цезарион. – Эту стратегию выбрал Агриппа?
– Не думаю, что Агриппа участвует в этой кампании. Статилий Тавр – заместитель Октавиана, а Корнелий Галл подойдет из Киренаики.
– Захват в клещи, – сказал Курион, демонстрируя свои знания.
Антоний и Канидий подавили улыбки, Цезарион надулся. Неужто! Клещи! Какой проницательный этот Курион.
Теперь, когда Антоний пришел в себя, с плеч Клеопатры свалился огромный груз, но прежняя энергия и отвага не возвращались. Опухоль немного выросла, ноги в подъеме и лодыжках стали опухать, появилась одышка, а иногда ею овладевало непонятное беспокойство. Во всем этом Хапд-эфане винил зоб, но не знал, как его лечить. Лучшее, что он мог сделать, – посоветовать ей ложиться на кровать или на ложе, приподняв ноги каждый раз, когда они отекали, особенно после долгого сидения за рабочим столом.
Из-за своей мстительности и высокомерия она нажила себе двух непримиримых врагов на сирийской границе – Ирода и Малха, а Корнелий Галл заблокировал Египет с запада. Поэтому Клеопатра вынуждена была искать союзников далеко от дома. Посольство к царю парфян со многими подарками и обещанием помощи, когда в следующий раз парфяне вторгнутся в Сирию. Но что она могла сделать для мидийского Артавазда? Его власть продолжала неуклонно расти по мере того, как он медленно продвигался в Парфянскую Мидию, используя в своих интересах людей при дворе парфянского царя. Армянский Артавазд, которого привезли в Александрию для триумфального парада Антония, все еще считался пленником. Клеопатра казнила его и послала его голову в Мидию, дав послам наказ заверить царя, что его маленькая дочь Иотапа останется помолвленной с Александром Гелиосом и что Египет полагается на Мидию, которая сдерживает римлян вдоль армянских границ. Чтобы подкрепить такую политику, она послала золото.
Время шло, и приходили сообщения, что Октавиан в пути. Это побуждало Клеопатру строить все более и более безумные планы. В апреле она приказала волоком перетащить небольшой флот быстроходных военных кораблей через пески из Пелузия в Героонполис на Аравийском заливе. Больше всего теперь ее беспокоила безопасность Цезариона, единственный выход она видела в том, чтобы послать его на Малабарский берег Индии или на большой, грушевидной формы остров Тапробана. Что бы ни случилось, Цезариона надо отослать в такое место, где он повзрослеет. Только полностью созревшим мужчиной может он вернуться и победить Октавиана. Но не успел флот встать на якорь в Героонполисе, как набатейский Малх сжег все галеры до единой. Это не остановило Клеопатру, она переправила еще несколько кораблей в Аравийский залив, но уже в Беренику, где Малх не мог до них добраться. С ними шли пятьдесят самых верных ее слуг с приказом ждать в Беренике, пока не прибудет фараон Цезарь. Потом они должны будут плыть в Индию.
Поскольку было невозможно возродить Союз неподражаемых, Клеопатра задумала создать Союз смертников. Цель была та же – веселиться, пить, есть, а главное – хоть на несколько часов забыть о стремительно настигающей их судьбе. Однако это общество, как и следовало из названия, было всего лишь бледной тенью прежнего разгульного Союза неподражаемых. Пустое, натужное, безумное.
Антоний оставался трезв, несмотря на умеренное употребление вина, ибо предпочитал проводить время с легионами, тренируя солдат, совершенствуя их мастерство. Цезарион, Курион и Антилл всегда находились при нем, когда он был в таком воинственном настроении. У них не было желания становиться членами Союза смертников. Они были в том возрасте, когда смерть представляется чем-то невероятным. Любой может умереть, но только не они.
В начале мая из Сирии пришло сообщение, которое потрясло Антония. Еще на пути в Афины он обнаружил сотню римских гладиаторов, оказавшихся на Самосе, и нанял их, чтобы они сразились в победных играх, которые он был намерен устроить после разгрома Октавиана. Он заплатил им и дал два корабля, но Акций нарушил его планы. Услышав о поражении Антония, гладиаторы решили ехать в Египет и драться за него там, но не на арене, а как настоящие солдаты. Они доехали до Антиохии, где их задержал Тит Дидий, новый наместник, поставленный Октавианом. Потом прибыл Мессала Корвин с первыми легионами Октавиана и приказал их всех распять. Таким способом Корвин хотел сказать, что любые гладиаторы, сражающиеся на стороне Марка Антония, – рабы, а не свободные люди.
По какой-то причине, непонятной Клеопатре, эта печальная новость подействовала на Антония так, как не подействовали события при Акции и Паретонии. Несколько дней он безутешно плакал, а когда пароксизм горя прошел, Антоний, казалось, утратил интерес и волю к борьбе. Наступила депрессия, но под маской лихорадочного веселья на пирушках Союза смертников, которые он посещал регулярно, напиваясь до бесчувствия. Легионы были забыты, египетская армия забыта, и когда Цезарион напоминал ему, что он должен образумиться и сохранить боевой дух в обеих армиях, Антоний не обращал на него внимания.