Именно в этот момент жрецы и номархи Нила от Элефантины до Мемфиса – тысяча миль – пришли к фараону Клеопатре и предложили биться насмерть до последнего египтянина. «Пусть весь Египет по Нилу встанет на защиту фараона!» – кричали они, стоя на коленях и уткнувшись лбами в золотой пол ее зала для аудиенций.
Решительная, несгибаемая, она всем отказывала, и наконец они отправились домой в отчаянии, убежденные, что римское правление будет концом Египта. Но ушли они, только увидев ее слезы. Нет, плакала она, она не превратит Египет в кровавую баню ради двух фараонов, в жилах которых едва ли течет египетская кровь.
– Эту бессмысленную жертву я не могу принять, – сказала она, плача.
– Мама, ты не имела права отказать им без меня, – упрекнул ее Цезарион, когда узнал об этом. – Мой ответ был бы таким же, но, не потребовав моего присутствия, ты лишила меня моих прав. Почему ты думаешь, что твое поведение избавляет меня от боли? Оно не избавляет. Как я могу править сам, если ты все время отстраняешь меня? Мои плечи шире твоих.
Пытаясь вывести Антония из депрессии и присматривая за тремя молодыми людьми – Цезарионом, Курионом и Антиллом, Клеопатра еще и следила за строительством своей пирамиды, которое она начала, следуя обычаям и традиции, когда в семнадцать лет взошла на трон. Пирамида располагалась в пределах Семы, большой территории внутри Царского квартала, где были похоронены все Птолемеи и где в прозрачном хрустальном саркофаге покоился Александр Великий. Там лежал и один из ее братьев-мужей, которого она убила, чтобы посадить на трон Цезариона. Другой утонул в водах Нила у Пелузия. Каждый Птолемей имел свой склеп, как и все правившие Береники, Арсинои и Клеопатры. Это были небольшие, но достойные фараонов сооружения: сам саркофаг, канопы, охраняющие статуи, три комнаты с запасами еды, напитками, мебелью и изящная тростниковая лодка для плавания по реке ночи.
Поскольку в пирамиде Клеопатры должен был лежать и Антоний, она была вдвое больше других. Ее половина была закончена. Рабочие торопились завершить погребальную камеру Антония, прямоугольную по форме, отделанную темно-красным нубийским мрамором, отполированным как зеркало. Внешние стены украшали только картуши ее и Антония. Две наружные массивные бронзовые двери со священными символами вели в помещение, откуда через две двери можно было попасть в обе половины пирамиды. Переговорная трубка проходила сквозь пятифутовую кладку рядом с левой створкой внешней двери.
Пока ее и Антония, забальзамированных, не положат там, высоко в стене останется большое отверстие, до которого можно подняться по бамбуковым лесам. Лебедка и просторная корзина позволят доставлять людей и инструменты. Процесс бальзамирования занимает девяносто дней, так что пройдет полных три месяца между смертью и замуровыванием отверстия. Жрецы-бальзамировщики будут спускаться и подниматься со своими инструментами и помощниками. Кислые соли они получали из озера Тритонида на краю римской провинции Африка. Даже это уже было приготовлено. Жрецы жили в специальном здании, где хранили и свои инструменты.
Погребальная камера Антония соединялась с ее камерой дверью. Обе камеры были украшены стенными росписями, золотом, драгоценными камнями. Там было все, что может понадобиться фараону и ее супругу в царстве мертвых. Книги, забавные сцены из их жизни, все египетские боги до одного, изумительное изображение Нила. Еда, мебель, напитки и лодка были уже там. Клеопатра знала, что ждать осталось недолго.
В помещении Антония стоял его рабочий стол и его курульное кресло из слоновой кости, лучшие доспехи, несколько тог и туник, столы из тетраклиниса на ножках из слоновой кости, инкрустированной золотом. Ларцы в виде миниатюрных храмов с восковыми масками всех его предков, достигших преторской должности, и бюст его самого на колонне, который он особенно любил. Греческий скульптор покрыл его голову пастью львиной шкуры, так что лапы льва были сцеплены на груди, а над головой Антония блестели два красных глаза. Не хватало лишь одного комплекта искусно сделанных доспехов и тоги с пурпурной каймой, которые еще могли понадобиться ему.
Конечно, Цезарион знал, что она делает, и должен был понять, что это означает: она думает, что они с Антонием скоро умрут. Но он ничего не сказал и не попытался разубедить ее. Только самый глупый фараон не будет думать о смерти. Это не значило, что его мать и отчим думают о самоубийстве. Это значило, что они войдут в царство мертвых, имея все необходимое, независимо от того погибнут ли они в результате вторжения Октавиана или проживут еще сорок лет. Его собственная гробница строилась по всем правилам. Клеопатра поставила ее рядом с Александром Великим, но Цезарион велел перенести ее на более скромное место.
Цезарион испытывал двойственное чувство. Он был возбужден, предвкушая сражение, но в то же время страшился за судьбу своего народа, который может остаться без фараона. Уже достаточно взрослый, чтобы помнить голод и чуму, случившиеся между смертью его отца и рождением двойняшек, он чувствовал огромную ответственность и знал, ему необходимо выжить, что бы ни случилось с его матерью и ее мужем. Он был уверен, что ему сохранят жизнь, если он умело проведет переговоры и отдаст Октавиану столько сокровищ, сколько тот потребует. Живой фараон намного важнее для Египта, чем тоннели, битком набитые сокровищами. У него сложилось свое представление об Октавиане. Цезарион никогда не говорил об этом с Клеопатрой, которая не согласилась бы с ним и только осудила бы его. Цезарион понимал стоявшую перед Октавианом дилемму и не мог винить его за предпринятые им действия. Мама, мама! Сколько высокомерия, сколько амбиций! Рим пошел на Египет, потому что она посягнула на мощь Рима. Для Египта вот-вот начнется новая эра, и он должен контролировать события. Ничто в поведении Октавиана не обличало в нем тирана. Цезарион полагал, что Октавиан видит свою миссию в том, чтобы победить врагов Рима и обеспечить своему народу безопасность и процветание. Имея такие цели, он будет делать все, что должен, но не больше. Разумный человек, которого можно убедить, что стабильный Египет при сильном правителе никогда не будет угрозой. Египет, друг и союзник римского народа, самое верное Риму царство-клиент.
Двадцать третьего июня Цезариону исполнилось семнадцать лет. Клеопатра собралась устроить в его честь большой прием, но он и слышать об этом не хотел.
– Что-нибудь поскромнее, мама. Семья, Аполлодор, Каэм, Сосиген, – твердо сказал он. – Никаких «смертников», пожалуйста! Попытайся отговорить Антония!
Это оказалось не так сложно, как она ожидала. Марк Антоний был измотан, он устал.
– Если мальчик этого хочет, пусть будет так. – Рыже-карие глаза блеснули. – Сказать по правде, моя дорогая жена, сейчас я скорее смертник, нежели союзник. – Он вздохнул. – Теперь, когда Октавиан дошел до Пелузия, осталось недолго. Еще месяц, может, чуть больше.
– Моя армия не устояла, – сквозь зубы сказала Клеопатра.
– Хватит, Клеопатра, почему она должна была устоять? Безземельные крестьяне, несколько поседевших римских центурионов времен Авла Габиния – я бы не стал больше просить их отдавать жизнь, если Октавиан их пощадит. Нет, действительно, я рад, что они не дрались. – Его лицо исказила гримаса. – И еще больше я рад, что Октавиан отослал их домой. Он поступает скорее как путешественник, чем как завоеватель.
– Что его остановит? – с горечью спросила она.
– Ничего, и это неоспоримый факт. Я думаю, нам надо немедленно послать к нему переговорщика и спросить об условиях сдачи.
Еще накануне она накинулась бы на него, но это было вчера. Один взгляд на лицо ее сына в день рождения сказал ей, что Цезарион не хочет, чтобы землю его страны пропитала кровь ее подданных. Он согласился на оборону до последнего солдата римского легиона в лагере на ипподроме, но только потому, что те войска жаждали сражения. В Акции им было отказано в этом, поэтому они хотели драться здесь. Победа или поражение – не важно, лишь бы был шанс подраться.
Да, в итоге все согласились с мнением Цезариона, что необходимо заключить мир. Пусть будет так. Мир любой ценой.
– Кто встретится с Октавианом? – спросила Клеопатра.
– Я думаю, Антилл, – сказал Антоний.
– Антилл? Он ведь еще ребенок!
– Вот именно. Более того, Октавиан хорошо его знает. Я не могу придумать лучшей кандидатуры.
– Да, я тоже не могу, – подумав, согласилась она. – Но это значит, что ты должен написать письмо. Антилл недостаточно сообразительный, чтобы вести переговоры.
– Я знаю. Да, я напишу письмо. – Он вытянул ноги, провел рукой по волосам, теперь уже побелевшим. – Дорогая моя девочка, я так устал! Скорее бы все закончилось!
Она почувствовала комок в горле. Проглотила его.
– И я тоже, любовь моя, жизнь моя. Я умоляю простить меня за ту пытку, которой я подвергла тебя, но я не понимала… Нет-нет, я должна перестать искать себе оправдания! Я должна смело признать свою вину, не уклоняться, не увиливать. Если бы я осталась в Египте, все сложилось бы иначе. – Она прижалась лбом к его лбу – слишком близко, чтобы видеть его глаза. – Я недостаточно любила тебя, поэтому сейчас я страдаю. О, это ужасно! Я люблю тебя, Марк Антоний. Люблю больше жизни. Я не буду жить, если тебя не станет. Все, чего я хочу, – это оказаться навечно вместе с тобой в царстве мертвых. Мы будем соединены в смерти так, как никогда не были в жизни, там покой, согласие, истинная свобода. – Она подняла голову. – Ты веришь в это?
– Верю. – Блеснули его мелкие белые зубы. – Вот почему лучше быть египтянином, чем римлянином. Римляне не верят в жизнь после смерти, поэтому они не боятся смерти. Цезарь всегда говорил, что смерть – это вечный сон. И Катон, и Помпей Магн, и все остальные. Ну что ж, пока они спят, я буду гулять в царстве мертвых с тобой. Вечно.
Октавиан, я уверен, ты не хочешь больше проливать римскую кровь, а судя по тому, как ты обходишься с армией моей супруги, ты не желаешь смерти и египтянам.