Я полагаю, мой старший сын застанет тебя в Мемфисе. Он везет это письмо, поскольку я уверен, в этом случае оно ляжет на твой стол, а не на стол какого-нибудь легата. Мальчик очень хотел быть полезным, и я с радостью позволил ему оказать мне эту услугу.
Не стоит продолжать этот фарс. Я признаю, что в этой войне, если ее можно так назвать, агрессором был я. Да, Марку Антонию не удалось ярко блеснуть, и теперь он хочет все закончить.
Если ты позволишь царице Клеопатре управлять ее царством как фараону и царице, я упаду на меч. Хороший конец жалкой борьбы. Пошли свой ответ с моим сыном. Я буду ждать ответа три рыночных интервала. Если к тому времени известий не будет, я пойму, что ты мне отказал.
Три рыночных интервала миновали, но ответа от Октавиана не пришло. Антония беспокоило, что его сын не вернулся, но он решил, что Октавиан задержит мальчика до своей полной победы. Что делают потом с сыновьями тех, кто занесен в проскрипционные списки? Обычно их удел – изгнание. Но Антилл много лет жил у Октавии. Ее брат не прогонит ее пасынка. И не откажет ему в доходе, чтобы сын Антония мог достойно жить.
– Ты действительно думаешь, что Октавиан примет условия, которые ты выдвинул в письме? – спросила Клеопатра.
Она не видела письма и не просила показать его ей. Новая Клеопатра понимала, что дела мужчин касаются лишь мужчин.
– Думаю, что не примет, – ответил Антоний, пожав плечами. – Хоть бы Антилл дал мне знать.
Как сказать ему, что мальчик мертв? Октавиан не хочет договариваться, ему нужны сокровища Птолемеев. Знает ли он, где их найти? Нет, конечно. Поэтому он выкопает в песке Египта больше дыр, чем звезд на небе. А Антилл? Живой, он может создать проблемы. Шестнадцатилетние мальчишки – как ртуть, и хитрые. Октавиан не будет рисковать и сохранять ему жизнь, опасаясь, что он убежит и сообщит отцу его диспозиции. Да, Антилл мертв. Имеет ли значение, скажет она об этом его отцу или промолчит? Нет, не имеет. Поэтому она не станет взваливать еще и эту горестную ношу на его и без того слабые плечи. (О боги, неужели она подумала так о Марке Антонии?)
Вместо этого она заговорила о другом юноше – Цезарионе.
– Антоний, у нас, наверное, есть еще три рыночных интервала до прихода Октавиана в Александрию. Я думаю, что где-нибудь поблизости от города ты дашь ему бой, да?
Он пожал плечами:
– Солдаты этого хотят, поэтому – да.
– Нельзя позволять Цезариону участвовать в сражении.
– Боишься, что его убьют?
– Да. Я совершенно уверена, что Октавиан не позволит мне править Египтом, но и Цезариону он тоже не позволит. Я должна отправить его в Индию или на Тапробану, прежде чем Октавиан начнет охотиться за ним. У меня есть пятьдесят надежных людей и небольшой быстроходный флот в Беренике. Каэм дал моим слугам достаточно золота, чтобы обеспечить Цезариона. Когда он станет взрослым мужчиной, он сможет возвратиться.
Антоний внимательно смотрел на нее, хмуря лоб. Цезарион, всегда Цезарион! Но она была права. Если он останется, Октавиан выследит его и убьет. Обязательно убьет. Ни один соперник, так похожий на Цезаря, как этот египетский сын, не должен жить.
– Что требуется от меня? – спросил он.
– Поддержка, когда я скажу ему об этом. Он не захочет уезжать.
– Не захочет, но должен. Да, я поддержу тебя.
Они оба удивились, когда Цезарион сразу согласился.
– Мама, Антоний, я понимаю вас. – Голубые глаза его расширились. – Кто-то из нас должен жить, но никому из нас жить не позволят. Если я пробуду в Индии лет десять, Октавиан оставит Египет в покое. Как провинцию, а не как царство-клиент. Но если люди Нила будут знать, что фараон жив, они обрадуются, когда я вернусь. – Глаза его наполнились слезами. – О мама, мама! Никогда больше я не увижу тебя! Я должен ехать, но не могу. Ты будешь идти в триумфальном шествии Октавиана, а потом тебя задушат. Не могу я уехать!
– Ты должен, Цезарион, – решительно сказал Антоний, взяв его за руку. – Я не сомневаюсь в твоей любви к матери, но я также верю, что ты любишь свой народ. Поезжай в Индию и оставайся там, пока не наступит время вернуться. Пожалуйста!
– Я поеду. Это разумно.
Он улыбнулся им улыбкой Цезаря и вышел.
– Не могу поверить, – сказала Клеопатра, поглаживая свой зоб. – Он сказал, что поедет, да?
– Да, он так сказал.
– Он должен уехать завтра же.
На следующий день, одетый как банкир или как чиновник среднего класса, Цезарион отбыл с двумя слугами. Все трое – на хороших верблюдах.
Клеопатра стояла на стене Царского квартала, махала красным шарфом и улыбалась, пока могла видеть сына на Мемфисской дороге. Сославшись на головную боль, Антоний остался во дворце.
Там Канидий и нашел его. Остановившись на пороге, он увидел Марка Антония, который растянулся на ложе, ладонью прикрыв глаза.
– Антоний!
Антоний свесил ноги на пол и сел, моргая.
– Ты нездоров? – спросил Канидий.
– Голова болит, но не от вина. Жизнь тяготит меня.
– Октавиан не примет твоих условий.
– Что ж, мы поняли это в тот момент, когда царица послала ему свой скипетр и диадему в Пелузий. Жаль, что, в отличие от армии, город оказал сопротивление. Много хороших египтян погибло. Как они могли подумать, что сумеют выдержать римскую осаду?
– Он не мог позволить себе осаду, Антоний, вот почему он взял город штурмом. – Канидий в недоумении посмотрел на Антония. – Разве ты не помнишь? Ты болен!
– Да-да, я помню! – отрывисто засмеялся Антоний. – Просто у меня голова занята совсем другим, вот и все. Он в Мемфисе, да?
– Был в Мемфисе. А теперь подходит к Канопскому рукаву Нила.
– Что говорит о нем мой сын?
– Твой сын?
– Антилл!
– Антоний, мы уже месяц ничего не слышали об Антилле.
– Да? Как странно! Наверное, Октавиан задержал его.
– Да, наверное, так и есть, – тихо сказал Канидий.
– Октавиан послал письмо со слугой, да?
– Да, – с порога ответила Клеопатра.
Она вошла и села напротив Антония, взглядом предостерегая Канидия.
– Как зовут человека?
– Тирс, дорогой.
– Освежи мою память, Клеопатра, – явно смущенный, попросил Антоний. – Что было в письме, которое прислал тебе Октавиан?
Канидий рухнул в кресло, пораженный.
– В открытом письме он приказывает мне разоружиться и сдаться. В личном послании сказано, что Октавиан подумает о решении, удовлетворяющем все стороны, – ровным голосом произнесла Клеопатра.
– Да! Да, конечно, я помню… Ах… я должен был что-то сделать для тебя? Что-то в отношении командира гарнизона в Пелузии?
– Он послал свою семью в Александрию, чтобы они были в безопасности, и я их арестовала. Почему его семья должна избежать страданий оставшихся в Пелузии? Но потом Цезарион… – она запнулась, стиснула руки, – сказал, что я слишком строга, что поступаю несправедливо и что я должна передать их тебе.
– О-о! И я поступил справедливо с семьей?
– Ты освободил их. И это было несправедливо.
Канидий слушал все это, словно его ударили боевым топором. Все кончено, все в прошлом! О боги, Антоний полупомешанный! Он уже ничего не помнит. И как он, Канидий, будет обсуждать военные планы с потерявшим память стариком? Разбит! Распался на тысячу осколков! Он не может командовать.
– Чего ты хочешь, Канидий? – спросил Антоний.
– Октавиан совсем близко, Антоний, а у меня семь легионов на ипподроме, требующих сражения. Мы будем сражаться?
Антоний вскочил, моментально превратившись из старика-склеротика в военачальника, энергичного, умного, решительного.
– Да! Конечно мы будем драться, – сказал он и заорал: – Карты! Мне нужны карты! Где Цинна, Туруллий, Кассий?
– Ждут, Антоний. Очень хотят сразиться.
Клеопатра проводила Канидия.
– Как давно это началось? – спросил Канидий.
– С тех пор, как он вернулся из Фрааспы. Уже четыре года.
– Юпитер! Почему я этого не замечал?
– Потому что это случается эпизодически и обычно, когда у него болит голова. Цезарион уехал сегодня, так что день тяжелый, но не беспокойся, Канидий. Он уже приходит в себя и к завтрашнему утру будет таким, каким был у Филипп.
Клеопатра знала, что говорила. Антоний воспрянул духом, когда авангард кавалерии Октавиана прибыл в окрестности Канопа, где находился ипподром. Это был прежний Антоний, полный решимости и огня, всегда находящий решение. Смяв кавалерию, семь легионов Антония ринулись в бой, распевая гимны Геркулесу Непобедимому, покровителю рода Антониев и богу войны.
С наступлением сумерек он возвратился в Александрию. Его встретила торжествующая Клеопатра.
– Ох, Антоний, Антоний, ты достоин всего! – кричала она, покрывая его лицо поцелуями. – Цезарион! Как я хочу, чтобы Цезарион мог видеть тебя сейчас!
Бедная женщина, она так ничего и не поняла. Когда Канидий, Цинна, Децим Туруллий и другие прибыли в таком же состоянии, потные, покрытые кровью, как Антоний, она бегала от одного к другому, так широко улыбаясь, что даже Цинна нашел это зрелище отвратительным.
– Это было не главное сражение, – попытался вразумить ее Антоний, когда она промелькнула мимо него. – Прибереги свою радость для решающей битвы, которая еще предстоит.
Но нет, она не хотела слышать. Весь город ликовал так, словно это было генеральное сражение, а Клеопатра занялась организацией праздника в честь их победы, который должен был состояться в гимнасии на следующий день. Вся армия будет там, она наградит самых храбрых солдат, легатов надо устроить в золоченом павильоне на пышных подушках, центурионов – чуть менее шикарно…
– Они оба сумасшедшие, – сказал Цинна Канидию. – Сумасшедшие!
Он пытался остановить ее, но Антоний, муж, возлюбленный, не стал разубеждать ее в том, что победа в этой малой битве положила конец войне, что ее царство спасено, что Октавиан перестал быть угрозой. Профессиональные воины, легаты наблюдали, как бессильный Антоний, поддавшись безумной радости Клеопатры, тратил последнюю энергию, пытаясь втолковать ей, что семь легионов никогда не поместятся в гимнасии.