На праздник были приглашены лишь те, кто заслужил награды, независимо от ранга, однако пришли также четыреста с лишним центурионов, военные трибуны, младшие легаты и те из александрийцев, кто сумел втиснуться. Были также пленные. По настоянию Клеопатры они были закованы в цепи и стояли на месте, где александрийцы могли под громкие крики закидывать их тухлыми овощами. Если до этого ничто не могло отвернуть от нее легионы, то зрелище сделало свое дело. Не по-римски, по-варварски. Оскорбление для любого римлянина.
Клеопатра не хотела слушать советов относительно наград, которые собиралась раздавать сама. Вместо простого венка из дубовых листьев за храбрость, которым награждался воин, спасший жизни товарищей и удержавший позицию до конца боя, легионер получил золотой шлем и кирасу, преподнесенные ему некрасивой маленькой женщиной с глазами навыкате, да при этом еще и поцеловавшей его!
– Где мои дубовые листья? Дай мне дубовые листья! – потребовал солдат, глубоко оскорбленный.
– Дубовые листья? – засмеялась она, словно колокольчик зазвенел. – О, дорогой мой мальчик, дурацкий венок из дубовых листьев вместо золотого шлема? Будь же благоразумным!
Он швырнул золотые доспехи в толпу и немедленно ушел в армию Октавиана в такой ярости, что боялся убить ее, если останется. Армия Антония не была римской армией, это было сборище танцовщиц и евнухов.
– Клеопатра, Клеопатра, когда ты образумишься? – с болью вопрошал Антоний той ночью, после того как закончилось это смешное представление и александрийцы разошлись по домам, удовлетворенные.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты опозорила меня перед моими людьми!
– Опозорила? – Клеопатра выпрямилась, приготовившись защищаться. – Что ты имеешь в виду?
– Это не твое дело – устраивать военные праздники, соваться в mos maiorum Рима, награждать воина золотом вместо дубовых листьев. И заковывать римских солдат в кандалы. Ты знаешь, что сказали эти пленные, когда я предложил им вступить в мои легионы? Они сказали, что предпочтут умереть. Умереть!
– О, ну если они так хотят, я предоставлю им такую возможность!
– Ничего подобного ты не сделаешь. Последний раз говорю, женщина: не суй нос в дела мужчин! – взревел Антоний, дрожа. – Ты превратила меня в сутенера, в saltatrix tonsa, которая ловит клиентов у храма Венеры Эруцины!
Ее гнев мгновенно угас. Рот открылся, глаза наполнились слезами. Она взглянула на него с искренним отчаянием.
– Я… я думала, ты захочешь этого, – прошептала она. – Я думала, это упрочит твое положение, когда твои рядовые солдаты, центурионы и трибуны увидят, как велики будут награды, если мы победим в этой войне. И разве мы не победили? Ведь это была победа?
– Да, но маленькая победа, не главная. И ради Юпитера, женщина, оставь золотые шлемы и кирасы для египтян! Римские солдаты предпочтут венок из трав.
И они разошлись, чтобы поплакать, но поплакать по разным причинам. Наутро они поцеловались и помирились. Не время было ссориться.
– Если я поклянусь моим отцом Амоном-Ра, что не буду вмешиваться в твои военные дела, Марк, ты согласишься на решающую битву? – спросила она с ввалившимися от бессонницы глазами.
Ему удалось выдавить улыбку. Он притянул ее к себе и вдохнул пьянящий запах ее кожи, этот мягкий цветочный аромат, который придавал телу иерихонский бальзам.
– Да, любовь моя, я дам свой последний бой.
Она напряглась, откинулась, чтобы посмотреть на него.
– Последний бой?
– Да, последний бой. Завтра на рассвете. – Он глубоко вздохнул, посуровел. – Я не вернусь, Клеопатра. Что бы ни случилось, я не вернусь. Мы можем победить, но это будет единственная битва. Октавиан уже выиграл войну. Я хочу умереть на поле сражения, как храбрый воин. Таким образом, римский элемент исчезнет, и ты сможешь вести переговоры с Октавианом самостоятельно, уже без меня. Ему мешаю я, а не ты. Ты – иноземный враг, и он, скорее всего, поступит с тобой по римскому обычаю. Он может потребовать, чтобы ты шла в его триумфальном параде, но не казнит ни тебя, ни наших детей. Я сомневаюсь, что он позволит тебе править Египтом, а это означает, что после его триумфа он заставит тебя и детей жить в италийском городе-крепости, например в Норбе или Пренесте. Вполне комфортно. И там ты можешь дождаться возвращения Цезариона.
Лицо ее побелело, весь цвет сконцентрировался в огромных глазах.
– Антоний, нет! – прошептала она.
– Антоний, да. Вот чего я хочу, Клеопатра. Ты можешь попросить мое тело, и он отдаст тебе его. Он не мстительный человек. Все, что он делает, целесообразно, рационально, тщательно продумано. Не отнимай у меня возможности достойно умереть, любовь моя, пожалуйста!
Слезы жгли, стекая по щекам в уголки рта.
– Я не лишу тебя этого, любимый. У меня есть только одна просьба – последняя ночь в твоих объятиях.
Он поцеловал ее и ушел на ипподром, чтобы подготовиться к сражению.
Без всякой цели, уже мертвая внутри, она прошла по дворцу к двери, которая вела через пальмовый сад в Сему, как всегда, ее сопровождали Хармиона и Ирада. Они не задавали вопросов, в этом не было необходимости, после того как они увидели лицо фараона. Антоний погибнет, сражаясь. Цезарион уехал в Индию. И фараон быстро приближалась к тому неясному горизонту, который отделял Нил живых от царства мертвых.
Придя к своей гробнице, она велела рабочим, еще трудившимся на половине Антония, завершить все к наступлению сумерек завтрашнего дня. Сделав это распоряжение, она постояла в маленькой передней, глядя на массивные бронзовые двери, потом повернулась и посмотрела в дальний конец ее собственных покоев, где стояла великолепная кровать и ванна, отгороженный ширмой туалет, стол и два кресла, рабочий стол, на котором лежала тончайшая папирусная бумага, тростниковые перья, чернильницы, стул. Все, что фараону может понадобиться в той, другой жизни. Но вдруг она подумала, что вполне могла бы поселиться тут уже сейчас.
Эта мысль не давала ей покоя. Она была словно загнана в клетку, не в состоянии повлиять на ход событий. С одной стороны, смерть Антония, с другой – решение Октавиана относительно ее судьбы и судьбы ее детей. Она должна спрятаться! И скрываться до тех пор, пока не узнает, какое решение примет Октавиан. Если ее найдут, то возьмут в плен, посадят в тюрьму, а ее детей, наверное, сразу же убьют. Антоний утверждал, что Октавиану не чуждо милосердие, но для Клеопатры он был василиском, смертоносной рептилией. Конечно, он хочет, чтобы она участвовала в его триумфальном шествии. Следовательно, смерть царицы зверей ему невыгодна. Но если она сейчас покончит с собой, ее дети, без сомнения, будут страдать. Нет, она не могла убить себя, не обеспечив безопасность детей. Цезарион еще не достиг гавани в Аравийском заливе. Пройдет несколько дней, прежде чем он отплывет в Индию. Что касается детей Антония, она – их мать и связана с ними незримыми узами.
Взглянув на кровать, она подумала вдруг: а почему бы не укрыться в гробнице? Конечно, сейчас в нее можно попасть через отверстие, но, прежде чем Октавиан прикажет своим людям войти, она закричит в переговорную трубку, что если они это сделают, то она примет яд. Такой смерти Октавиан ей не простит. Все его многочисленные враги будут кричать, что это он отравил ее. Но она должна оставаться живой до тех пор, пока не заставит его поклясться, что ее дети смогут достойно жить и не будут зависеть от Рима. Если хозяин Рима откажется, она отравит себя публично и так ужасно, что бесчестье ее смерти навсегда разрушит образ милосердного властителя.
– Я останусь здесь, – сказала она Хармионе и Ираде. – Положите кинжал вон на тот стол, а другой кинжал около переговорной трубки и немедленно идите к Хапд-эфане. Скажите ему, что мне нужен пузырек смертельного яда. Октавиан никогда не дотронется до живой Клеопатры.
Хармиона и Ирада решили, что их госпожа хочет умереть прямо сейчас. Так же понял намерение Клеопатры и Аполлодор, когда две плачущие женщины пришли во дворец.
– Где царица?
– В гробнице, – рыдая, ответила Ирада и поспешила на поиски Хапд-эфане.
– Она хочет покончить с собой еще до того, как Октавиан подойдет к Александрии, – сквозь слезы выговорила Хармиона.
– Но Антоний! – воскликнул потрясенный Аполлодор.
– Антоний намерен погибнуть завтра в сражении.
– К тому времени дочь Ра будет уже мертва?
– Я не знаю! Может быть… наверное… я не знаю!
И Хармиона поспешила найти свежую еду для своей хозяйки в гробнице.
Через час все во дворце знали, что фараон готовится к смерти. Ее появление в столовой удивило Каэма, Аполлодора и Сосигена.
– Царица, мы слышали… – произнес Сосиген.
– Сегодня я не умру, – почти весело сказала Клеопатра.
– Пожалуйста, царица, не торопись, подумай еще! – умолял Каэм.
– Что, никаких видений по поводу моей смерти, сын Птаха? Успокойся! Не надо бояться смерти. Никто не знает этого лучше, чем ты.
– А господин Антоний? Ты скажешь ему?
– Нет, не скажу. Все-таки он римлянин, он не поймет. Я хочу, чтобы наша последняя ночь была упоительной.
Ту последнюю ночь Антоний и Клеопатра провели в объятиях друг друга. Они ни о чем не думали, каждой клеточкой своего тела отдаваясь любви. Все ощущения были невыносимо обострены. Боги покидали Александрию. Они возвестили о своем уходе еле уловимой дрожью, вздохом, громким стоном, который постепенно затих, как затихает гром вдалеке.
– Это Серапис и боги Александрии уходят, как мы, мой дорогой Антоний, – прошептала она, уткнувшись ему в шею.
– Это лишь дрожь, – пробормотал он в полудреме.
– Нет, боги отказываются оставаться в римской Александрии.
Антоний уснул, но Клеопатре не спалось. Комната была слабо освещена лампами, и царица приподнялась на локте, чтобы посмотреть на своего мужа, запечатлеть в памяти черты его любимого лица, почти серебряные кудри, красиво контрастирующие с розовой кожей, заострившиеся скулы. «Ох, Антоний, что я сделала с тобой! В моих поступках не было ничего хорошего, доброго. Я не понимала тебя. Сегодняшняя ночь была такая мирная, что я верю – ты меня простил. Ты никогда не укорял меня за мои поступки. Я все удивлялась, почему так, но теперь понимаю: твоя любовь была так велика, что прощала все. В ответ я могу лишь предложить тебе вечность, золотую идиллию в царстве Амона-Ра, недоступную чувствам смертных».