– Он умер? – спросил он, подняв голову. – Нет-нет, только не открывай его лица!
– Артерия на его шее не пульсирует, Цезарь, – ответил Тирс.
– Значит, я справился. Заверни его в ковер.
– Выдерни меч, Цезарь.
Дрожь прошла по всему его телу. Пальцы наконец разжались, и он отпустил рукоять.
– Помоги мне.
Тирс завернул тело в ковер, но оно оказалось таким длинным, что ступни вылезли наружу. Большие ступни, как у Цезаря.
Октавиан рухнул в ближайшее кресло и уткнул голову в колени, тяжело дыша.
– О, я не хотел этого!
– Это надо было сделать, – сказал Прокулей. – Что теперь?
– Пошли за шестью нестроевыми с лопатами. Они смогут выкопать ему могилу. Прямо здесь.
– В палатке? – спросил бледный Тирс.
– А почему бы и нет? Действуй, Дит. Я не хочу провести здесь ночь и не могу отдавать приказы, пока мальчик не будет похоронен. У него есть кольцо?
Тирс пошарил в ковре и вынул кольцо.
Взяв перстень в руку – хорошо, хорошо, рука не дрожит! – Октавиан стал пристально разглядывать его. На нем была выгравирована вздыбленная кобра, которую египтяне называли уреем. Камень был изумруд, по краям что-то написано иероглифами. Птица, слеза, капающая из глаза, несколько волнистых линий, еще одна птица. Хорошо, пригодится. Если надо будет показать что-то как доказательство смерти Цезариона, это подойдет. Он опустил кольцо в карман.
Час спустя легионы и кавалерия снова были на марше по дороге в Александрию. Октавиан решил поставить лагерь на несколько дней и заставить Клеопатру поверить, что ее сын спасся и находится на пути в Индию. Позади них, где так недолго стояла палатка, осталось ровное, тщательно утрамбованное место. Там, на глубине полных шести локтей, лежало тело Птолемея Пятнадцатого Цезаря, фараона Египта и царя Александрии, завернутое в ковер, пропитанный кровью.
«Чему быть, того не миновать, – думал Октавиан той ночью в той же палатке, но уже в другом месте, нисколько не обеспокоенный поражением его авангарда. – У той женщины уже есть легенда: ее тайком привезли на встречу к Цезарю, завернув в ковер. Правда, если верить Цезарю, это была дешевая тростниковая циновка, но историки превратили ее в очень красивый ковер. Теперь все ее надежды рухнули, тоже завернутые в ковер. И я наконец могу отдохнуть. Величайшей угрозы больше не существует. Хотя умер он достойно, нужно это признать».
После той катастрофы в последний день июля, когда армия Антония сдалась, Октавиан решил не входить в Александрию как победитель, во главе легионов, растянувшихся на несколько миль, и огромной конницы. Нет, он войдет в город Клеопатры спокойно, тихо. Только он, Прокулей, Тирс и Эпафродит. И его германская охрана, конечно. Ради анонимности не стоит рисковать получить удар кинжалом.
Он оставил старших легатов на ипподроме, чтобы они занялись переписью солдат Антония и установили хоть подобие порядка. Однако он заметил, что жители Александрии не пытаются бежать. Это значило, что они примирились с присутствием Рима и останутся в городе, чтобы послушать глашатаев Октавиана, которые будут говорить о судьбе Египта. Он получил сообщение от Корнелия Галла, находящегося в нескольких милях западнее Александрии, и послал ему приказ: пусть его флот пройдет мимо двух гаваней Александрии и встанет на рейде у ипподрома.
– Как красиво! – воскликнул Эпафродит, когда они вчетвером подошли к воротам Солнца вскоре после рассвета, в первый день секстилия.
И действительно, было красиво, ибо ворота Солнца на восточном конце Канопской дороги представляли собой два массивных пилона, соединенных перемычкой, квадратные и очень египетские для всякого, кто видел Мемфис. Их блеск слепил глаза. В лучах восходящего солнца простой белый камень казался покрытым золотом.
Публий Канидий ждал посреди широкой улицы прямо в воротах, верхом на гнедом коне. Октавиан подъехал к нему и остановился.
– Ты хочешь снова скрыться, Канидий?
– Нет, Цезарь, я больше не буду бегать. Передаю себя в твои руки, только с одной просьбой. Ты оценишь мою смелость, и смерть моя будет быстрой. В конце концов, я мог бы сам упасть на меч.
Холодные серые глаза задумчиво смотрели на легата Антония.
– Обезглавливание, но без порки. Это подойдет?
– Да. Я останусь гражданином Рима?
– Нет, боюсь, не останешься. Есть еще несколько сенаторов, которых надо напугать.
– Пусть будет так. – Канидий пнул коня под ребра и тронулся с места. – Я сдамся Тавру.
– Подожди! – резко крикнул Октавиан. – Марк Антоний – где он?
– Мертв.
Горе нахлынуло на Октавиана сильнее и внезапнее, чем он ожидал. Он сидел на своем замечательном маленьком кремовом государственном коне и горько плакал. Его германцы отвернулись, притворяясь, что любуются красотой Канопской дороги и окрестностями, а его три друга-компаньона мечтали очутиться где-нибудь в другом месте.
– Мы были родственниками, и такого конца не должно было быть. – Октавиан вытер слезы платком Прокулея. – Ох, Марк Антоний, несчастная ты жертва!
Изысканно украшенная стена Царского квартала отделяла Канопскую улицу от лабиринта дворцов и зданий. Там, где стена упиралась в скалистую стену театра, который когда-то был крепостью, возвышались ворота Царского квартала. Ворота стояли открытыми. Любой мог войти.
– Нам действительно нужен проводник по этому лабиринту, – сказал Октавиан, остановившись посмотреть на окружающее великолепие.
Словно каждое высказанное им желание должно было тут же исполниться, между двумя небольшими мраморными дворцами в греческом дорическом стиле появился пожилой человек. Он подошел к ним, держа в левой руке длинный золотой посох. Очень высокий и красивый мужчина, одетый в плиссированное льняное платье пурпурного цвета, подпоясанное в талии широким золотым поясом, инкрустированным драгоценными камнями. Такое же ожерелье-воротник, закрывающее плечи. Браслеты на обеих голых жилистых руках. Голова не покрыта. Длинные седые локоны стянуты широкой полосой пурпурной материи с золотым шитьем.
– Пора спешиться, – сказал Октавиан и соскользнул с коня на землю, покрытую полированным желтовато-коричневым мрамором. – Арминий, охраняй ворота. Если ты мне понадобишься, я пошлю Тирса. Больше никому не верь.
– Цезарь Октавиан, – произнес человек, низко кланяясь.
– Просто Цезарь. Только враги зовут меня Октавианом. Кто ты?
– Аполлодор, приближенный царицы.
– О, это хорошо. Проведи меня к ней.
– Боюсь, это невозможно, domine.
– Почему? Она сбежала? – спросил он, сжав кулаки. – О, чума на эту женщину! Я хочу, чтобы с этим делом было покончено!
– Нет, domine, она здесь, но в своей гробнице.
– Мертва? Мертва? Она не может умереть, я не хочу, чтобы она умерла!
– Нет, domine. Она в гробнице, но жива.
– Проведи меня туда.
Аполлодор повернулся и углубился в замысловатый лабиринт зданий, Октавиан и его друзья последовали за ним. Вскоре они подошли еще к одной стене, покрытой яркими двумерными изображениями и любопытными значками. В Мемфисе Октавиану сказали, что это иероглифы. Каждый символ означал слово, но для него они были непонятны.
– Мы сейчас войдем в некрополь Сема, – пояснил Аполлодор, остановившись. – Здесь похоронены члены дома Птолемеев и Александр Великий. Гробница царицы находится у морской стены, здесь.
Он показал на странное строение из красного камня.
Октавиан взглянул на огромные бронзовые двери, потом на леса, подъемный механизм и корзину.
– Ну что ж, по крайней мере, нетрудно будет поднять ее наверх, – сказал он. – Прокулей, Тирс, поднимитесь наверх этих лесов и войдите внутрь через отверстие.
– Если ты сделаешь это, господин, она услышит, что ты идешь, и умрет, прежде чем твои люди приблизятся к ней, – предупредил Аполлодор.
– Cacat! Мне надо поговорить с ней, и я хочу, чтобы она была жива!
– Есть переговорная трубка, вот, около дверей. Подуй в нее, и это даст знать царице, что кто-то снаружи хочет ей что-то сказать.
Октавиан подул.
Послышался голос, удивительно четкий, но пронзительный:
– Да?
– Я – Цезарь, и я хочу поговорить с тобой. Открой дверь и выйди.
– Нет, нет! – воскликнула она в ответ. – Я не буду говорить с Октавианом! Пусть это будет кто угодно, только не Октавиан! Я не выйду, а если ты попытаешься войти, я убью себя.
Октавиан обратился к Аполлодору, который стоял с видом мученика:
– Скажи ее несносному величеству, что здесь со мной Гай Прокулей, и спроси, будет ли она говорить с ним.
– Прокулей? – спросил высокий голос. – Да, я буду говорить с Прокулеем. Антоний говорил мне на смертном одре, что я могу доверять Прокулею. Пусть он говорит.
– На таком расстоянии она не сможет отличить один голос от другого, – шепнул Октавиан Прокулею.
Но очевидно, она все-таки различала голоса, потому что, когда Октавиан, позволив ей говорить с Прокулеем, попытался сам продолжить этот странный разговор, она узнала его и отказалась отвечать. И не согласилась говорить ни с Тирсом, ни с Эпафродитом.
– Я не верю этому! – крикнул Октавиан и повернулся к Аполлодору. – Принеси вино, воду, еду, кресло и стол. Если мне придется выманивать ее несносное величество из этой крепости, то, по крайней мере, надо устроиться поудобнее.
Но для бедного Прокулея удобств не предусматривалось. Трубка находилась на стене слишком высоко, и сидеть в кресле он не мог, но спустя несколько часов появился Аполлодор с высоким стулом, который, как заподозрил Октавиан, был спешно сделан именно для этой цели. Отсюда и задержка. Прокулею было приказано заверить Клеопатру, что с ней ничего не случится, что Октавиан не намерен убивать ее и что ее дети будут целы и невредимы. Больше всего ее беспокоили дети, и не только их безопасность, но и судьба. Пока Октавиан не согласится позволить одному из них править в Александрии, а другому в Фивах, она не выйдет. Прокулей спорил, умолял, задабривал, упрашивал, убеждал, снова спорил, подлизывался, дразнил – все напрасно.