– Да. Я хочу, чтобы из них сделали мумии. Тогда они будут принадлежать Древнему Египту и не станут лемурами, вредящими Риму.
Проходили дни, а Клеопатра отказывалась идти на уступки. Корнелий Галл вдруг понял, почему Октавиан не хочет видеть царицу: он ее боялся. Его безжалостная пропагандистская кампания против царицы зверей подействовала даже на него. Он опасался, что, если встретится с ней лицом к лицу, сила ее колдовства возьмет над ним верх.
На каком-то этапе она начала голодать, но Октавиан прекратил это, пригрозив убить ее детей. Старая хитрость, но она всегда срабатывала. Клеопатра снова стала есть. Безжалостная война нервов и воли продолжалась. Ни одна сторона не хотела сдаваться.
Однако непреклонность Октавиана действовала на Клеопатру сильнее, чем она сознавала. Если бы она смогла отвлечься от этой невыносимой ситуации, она поняла бы, что Октавиан не имел права убивать ее детей, поскольку они были несовершеннолетними. Вероятно, ее ослепляла уверенность, что Цезариону удалось бежать. Но какова бы ни была причина, она продолжала считать, что ее дети в опасности.
Только в конце секстилия, когда сентябрь уже грозил экваториальными штормами, Октавиан навестил Клеопатру в ее покоях.
Она с равнодушным видом лежала на ложе. Царапины, синяки и другие следы ее горя по поводу смерти Антония прошли. Когда он появился, она открыла глаза, посмотрела на него и отвернула голову.
– Уйдите, – коротко приказал Октавиан Хармионе и Ираде.
– Да, уйдите, – подтвердила Клеопатра.
Он подвинул кресло к ложу и сел, оглядываясь по сторонам. По всей комнате были расставлены бюсты божественного Юлия и один великолепный бюст Цезариона. Бюст явно был сделан незадолго до его смерти, ибо Цезарион больше походил на мужчину, чем на юношу.
– Как Цезарь, правда? – спросила она, проследив за его взглядом.
– Да, очень похож.
– Лучше пусть остается в этой части мира, в безопасности, вдали от Рима, – произнесла она своим мелодичным голосом. – Отец всегда хотел, чтобы его судьбой был Египет. Это я взяла на себя смелость расширить его горизонты, не зная, что у него нет желания править империей. Октавиан, он никогда не будет угрозой для тебя – он счастлив править Египтом как твой царь-клиент. Для тебя нет лучше способа защитить свои интересы в Египте, чем посадить его на оба трона и запретить всем римлянам появляться в стране. Он проследит, чтобы ты имел все, что хочешь: золото, зерно, дань, бумагу, лен. – Она вздохнула и слегка потянулась, почувствовав боль. – Никто в Риме даже не должен знать, что Цезарион существует.
Он перевел взгляд с бюста на ее лицо.
«О, я и забыла, какие красивые у него глаза! – подумала она. – Серебристо-серые, светящиеся, в окружении таких густых, длинных ресниц. Тогда почему они никогда не выдают его мыслей, как и его лицо? Симпатичное лицо, напоминающее лицо Цезаря, но не угловатое, скулы более сглажены. И в отличие от Цезаря, он сохранит эту копну золотых волос».
– Цезарион мертв. – Октавиан повторил: – Цезарион мертв.
Она ничего не сказала. Их взгляды встретились, и она впилась в него глазами, цвета застоявшегося пруда. Краска мгновенно сошла с ее лица и шеи, красивая кожа стала пепельно-серой.
– Он встретил меня, когда я шел по Александрийской дороге из Мемфиса. Он ехал на верблюде с двумя пожилыми сопровождающими. Голова его была полна идей, он хотел убедить меня пощадить тебя и двойное царство. Такой молодой! Так плохо разбирающийся в людях! Такой уверенный, что сумеет меня уговорить! Он сказал, что ты отослала его в Индию. И поскольку я уже нашел сокровища Птолемеев – да, госпожа, Цезарь предал тебя и незадолго до своей смерти рассказал мне, как их найти, – мне не пришлось выпытывать их местоположение у Цезариона. Конечно, он не открыл бы секрета, как бы жестоко я его ни пытал. Очень храбрый юноша, я это сразу понял. Однако я не мог сохранить ему жизнь. Одного Цезаря вполне достаточно. И я – этот Цезарь. Я сам его убил и похоронил у дороги, ведущей в Мемфис, в ничем не помеченной могиле. Его тело завернуто в ковер.
Он порылся в кошельке у пояса и что-то протянул ей.
– Его кольцо.
– Ты убил сына Цезаря?!
– Сожалея об этом, но – да. Он был моим родственником, и я виноват в том, что убил кровного родственника. Но я готов жить с муками совести.
– Что заставляет тебя говорить мне все это: желание причинить боль или политика?
– Конечно политика. Живая ты для меня ужасная помеха, царица зверей. Ты умрешь, но меня ни в коем случае не должны считать причастным к твоей смерти. Трудная задача!
– Ты не хочешь, чтобы я участвовала в твоем триумфальном параде?
– Edepol! Нет! Если бы ты выглядела как амазонка, я бы с удовольствием заставил тебя пройти по улицам Рима. Но мне не нужен полумертвый котенок, с которым жестоко обращались.
– А что с другими юношами – Антиллом и Курионом?
– Они умерли вместе с Канидием, Кассием Пармским, Децимом Туруллием. Я пощадил Цинну. Он – ничтожество.
Слезы хлынули по щекам Клеопатры.
– А что с детьми Антония? – прошептала она.
– Они целы и невредимы. Их не тронули. Но они остались без отца, без матери, без старшего брата. Я сказал им, что вы все умерли. Пусть они выплачут все слезы сейчас, пока еще позволяет возраст.
Он посмотрел на статую Цезаря, божественного Юлия в образе египетского фараона – очень необычно.
– Ты знаешь, это доставляет мне мало радости. Я не хочу причинять тебе так много страданий. Но тем не менее я это делаю. Я – наследник Цезаря. И я намерен править миром вокруг всего Нашего моря. Не как царь и даже не как диктатор, но как простой сенатор, наделенный всеми полномочиями плебейского трибуна. И это правильно! Миром должен править римлянин, и только римлянин, человек, который любит не власть, а работу, сможет править миром так, как должно.
– Власть – это привилегия правителя, – сказала Клеопатра, не понимая его.
– Чушь! Власть – это инструмент наподобие денег. Вы, восточные автократы, дураки. Никто из вас не любит работать.
– Ты забираешь Египет.
– Естественно. Но не как провинцию, наполненную римлянами. Я должен правильно распорядиться сокровищами Птолемеев. Со временем народ Египта – в Александрии, Дельте и по берегам Нила – будет думать обо мне так, как думает о тебе. И я буду управлять Египтом лучше тебя. Ты истощила эту богатейшую страну ради войн и личных амбиций, ты тратила деньги на корабли и солдат, ошибочно думая, что числом можно победить. Побеждает труд. Плюс, сказал бы божественный Юлий, организация.
– Какие вы, римляне, самоуверенные! Ты убьешь моих детей!
– Вовсе нет! Я собираюсь сделать их римлянами. Когда я поплыву в Рим, они отправятся со мной. Их воспитает моя сестра Октавия, самая восхитительная и самая добрая из женщин! Я не мог простить этому болвану Антонию, что он причинил ей боль.
– Уйди, – сказала Клеопатра, отвернувшись от него.
Он хотел было уйти, но она снова заговорила:
– Скажи, Октавиан, можно попросить, чтобы мне прислали фруктов?
– Нет, если они будут отравлены, – резко ответил он. – Я заставлю твоих служанок попробовать их по моему выбору. Малейший намек, что ты умерла от яда, – и меня обвинят. И не строй никаких грандиозных планов! Если ты попытаешься представить все так, будто я тебя убил, я задушу всех троих твоих оставшихся детей. Я говорю серьезно! Раз уж меня будут винить в твоей смерти, какая разница, если я прикончу и твоих отпрысков? – Он о чем-то подумал и добавил: – Они не очень-то приятные дети.
– Никакого яда, – заверила его Клеопатра. – Я придумала такой способ умереть, что тебя никто не обвинит в моей смерти. Мир поймет, что этот способ я выбрала сама, добровольно. Я умру как фараон Египта, как подобает фараону, и моя смерть будет достойной.
– Тогда ты можешь послать за фруктами.
– Еще одно.
– Да?
– Я съем фрукты в гробнице. После моей смерти ты сможешь проверить, от чего я умерла. Но я требую, чтобы ты позволил бальзамировщикам закончить свою работу с Антонием и со мной. Потом пусть гробницу запечатают. Если тебя не будет в Египте, это должен сделать твой заместитель.
– Как ты пожелаешь.
Она смотрела только на бюст Цезариона. Слез больше не было. Время слез прошло. «Мой красивый, красивый мальчик! До какой же степени ты был сыном своего отца, но как недолго! Ты так умно меня обманул, что я ничего не заподозрила. Верить Октавиану? Ты был слишком наивен, чтобы понять, какую угрозу представляешь для него. В тебе почти ничего не было от римлянина. А теперь ты лежишь в незаметной могиле, над тобой не высится гробница, нет лодки, чтобы переплыть реку ночи, нет еды, нет питья, нет удобного ложа. Хотя я думаю, что могу простить Октавиану все, кроме ковра. Этой маленькой мести. Но он не знает, что все равно этот ковер стал тебе саркофагом. Хоть на некоторое время он сохранит твою ка».
– Пошлите за Каэмом, – сказала она, когда вошли Хармиона и Ирада.
Жрец бога Птаха всегда выглядел так, словно годы над ним не властны, но в эти дни он больше походил на мумию.
– Мне не надо тебе говорить, что Цезарион мертв.
– Не надо, дочь Ра. В тот день, когда ты допытывалась у меня, что я увидел, я увидел, что он доживет только до восемнадцати лет.
– Они завернули его в ковер и похоронили у дороги, ведущей в Мемфис, где должны остаться признаки лагерной стоянки. Конечно, теперь ты вернешься в храм Птаха, сопровождая свои тележки и носилки и нагруженных ослов. Найди его, Каэм, и спрячь в мумию быка. Они не будут тебя долго задерживать, если вообще будут. Привези его в Мемфис для тайного погребения. Мы все равно побьем Октавиана. Когда я буду в царстве мертвых, я должна увидеть моего сына во всей его славе.
– Я сделаю это, – сказал Каэм.
Хармиона и Ирада плакали. Клеопатра позволила им выразить горе, потом знаком приказала замолчать.
– Тихо! Время приближается, и мне нужно кое-что еще. Пусть Аполлодор пришлет мне корзину священных фиг. Полную. Вы понимаете?