Они прохаживались по благоухающему саду, какими славился Дамаск. Весьма любопытная пара: Октавиан в тоге с пурпурной каймой, Таксил в цветастой юбке и блузе, с несколькими золотыми кольцами вокруг шеи и в маленькой круглой шапочке без полей, украшенной океанским жемчугом, на спиралевидных черных кудрях.
– Мудрость – это в основном здравый смысл, – улыбнулся Октавиан. – Моя карьера была столь неровной, что десятки раз могла бы потерпеть крах, если бы не мой здравый смысл и моя удача.
– Такой молодой! – изумился Таксил. – Твоя юность восхищает моего царя больше, чем что-либо другое в тебе.
– В прошлом сентябре исполнилось тридцать три года, – самодовольно сообщил Октавиан.
– Ты будешь во главе Рима десятилетия.
– Определенно. Я надеюсь, что могу то же самое сказать о Фраате?
– Между нами, Цезарь, нет. Двор неспокоен с тех пор, как Пакор появился в Сирии. Я предсказываю, что сменится много парфянских царей, прежде чем закончится твое царствование.
– Они будут соблюдать договор?
– Да, безусловно. Он дает им возможность справляться с претендентами на трон.
Армения ослабела со времен сражения при Акции. Октавиан начал изнурительный поход вверх по Евфрату до Артаксаты, за ним следовали пятнадцать легионов, думая, что этот марш никогда не кончится. Но это было в последний раз.
– Я передал ответственность за Армению царю парфян, – сказал Октавиан мидийскому Артавазду, – при условии, что он останется на своей стороне Евфрата. С твоей частью мира нет полной определенности, потому что она лежит к северу от верховьев Евфрата, но согласно договору граница пролегает между Колхидой на Эвксинском море и Матианским озером. Что дает Риму Каран и земли вокруг горы Арарат. Я возвращаю тебе твою дочь Иотапу, царь мидян, потому что она должна выйти замуж за сына царя парфян. Твой долг – сохранить мир в Армении и Мидии.
– Все сделано, – сообщил Октавиан Прокулею, – я цел и невредим.
– Ты не должен был сам идти в Армению, Цезарь.
– Правильно, но я хотел своими глазами увидеть расположение страны. В последующие годы, когда я буду сидеть в Риме, мне может пригодится знание восточных земель. Иначе какой-нибудь новый воин, желающий прославиться, сумеет обмануть меня.
– Никто никогда этого не сделает, Цезарь. Как ты поступишь со всеми царями-клиентами, которые были на стороне Клеопатры?
– Конечно, не потребую от них денег. Если бы Антоний не пытался обложить налогом доходы этих людей, которых у них нет, все могло бы повернуться по-другому. Антоний прекрасно распределил территории, и я не вижу необходимости менять что-либо просто из желания показать свою власть.
– Цезарь – загадка, – сказал Статилий Тавр Прокулею.
– Почему, Тит?
– Он ведет себя не как завоеватель.
– Я не думаю, что он считает себя завоевателем. Он просто соединяет куски мира, чтобы передать их сенату и народу Рима как нечто целое, завершенное.
– Хм! – усмехнулся Тавр. – Сенату и народу Рима, как бы не так! Он никогда не выпустит из рук вожжи. Нет, меня озадачивает, старина, как он намерен править, поскольку править ему придется и дальше.
Он уже пятый раз был консулом, когда встал лагерем на Марсовом поле с двумя любимыми легионами – двадцатым и двадцать первым. Здесь он должен был оставаться, пока не отметит свои триумфы, всего три: за завоевание Иллирии, за победу при Акции и за войну в Египте.
Хотя ни один из трех не мог соперничать с некоторыми триумфами прошлого, каждый из них перещеголял всех предшественников в плане пропаганды. В его живых картинах Антониев изображали престарелые гладиаторы, еле волочившие ноги, а Клеопатр – гигантские германские женщины, которые вели своих Антониев в ошейниках и на поводках.
– Замечательно, Цезарь! – сказала Ливия Друзилла после триумфа за Египет, когда ее муж пришел домой после щедрого угощения в храме Юпитера Всеблагого Всесильного.
– Да, я тоже так думаю, – ответил он, довольный.
– Конечно, некоторые из нас помнят Клеопатру еще со времени ее пребывания в Риме и были поражены тем, как она выросла.
– Да, она высосала силу из Антония и стала как слон.
– Какое интересное сравнение!
Потом началась работа – самое любимое занятие Октавиана. Он выдвинулся из Египта, имея семьдесят легионов – астрономическое количество, и только золото из сокровищ Птолемеев помогло им без особых трудностей покинуть эту страну. После тщательного обдумывания Октавиан решил, что в будущем Риму понадобится не более двадцати шести легионов. Ни одного легиона не оставит он в Италии или Италийской Галлии, а это значит, что ни один амбициозный сенатор, вознамерившийся занять его место, не будет иметь войска под рукой. И наконец, эти двадцать шесть легионов составят постоянную армию, которая будет служить под орлами шестнадцать лет и под флагами еще четыре года. Остальные сорок четыре легиона он расформировал и расселил по всему периметру Нашего моря, на землях, конфискованных у городов, которые поддерживали Антония. Эти ветераны никогда не будут жить в Италии.
Сам Рим приступил к преобразованиям, обещанным Октавианом: от кирпича к мрамору. Каждый храм был заново покрашен в свои цвета, площади и сады сделались еще красивее, а все привезенное с Востока – дивные статуи и картины, потрясающая египетская мебель – пошло на украшение храмов, форумов, цирков, рыночных площадей. Миллион свитков поступил в общественную библиотеку.
Естественно, сенат проголосовал за все виды почестей для Октавиана. Он принял немногие, и ему не понравилось, когда сенаторы настаивала на том, чтобы называть его dux – вождь. Тайные желания у него были, но не столь вульгарные. Меньше всего он хотел выглядеть деспотом. Поэтому он жил так, как подобает сенатору его ранга, но без чрезмерной пышности. Он знал, что не сможет править без молчаливого согласия сената, но он также отлично понимал, что необходимо выдрать у сената зубы и при этом не показать, что сам отрастил клыки. Контроль над казной и армией давал ему власть, от которой он не хотел отказываться, но не гарантировал личной неприкосновенности. Для этого ему нужны были полномочия плебейского трибуна, и не на год или десятилетие, а пожизненно. Чтобы добиться этого, он должен работать, постепенно получая все больше прав, пока наконец не приобретет самое важное право – право вето. Он, самый немузыкальный из всех, должен убаюкать сенаторов, словно сирена, чтобы они навсегда уснули на своих веслах.
Когда Марцелле исполнилось восемнадцать лет, она вышла замуж за Марка Агриппу, во второй раз занявшего пост консула. Она не разлюбила своего угрюмого, необщительного героя и вступила в брак, убежденная, что покорит его.
Казалось, детская Октавии никогда не уменьшится в размере, несмотря на уход Марцеллы и Марцелла, двоих ее старших детей. У нее оставались еще Юлл, Тиберий и Марция – все четырнадцати лет; Целлина, Селена, брат-близнец Селены под новым именем Гай Антоний и Друз – все двенадцати лет; Антония и Юлия – одиннадцати лет; Тонилла – девяти лет; переименованный Луций Антоний – семи лет и Випсания – шести лет. Всего двенадцать детей.
– Мне жаль расставаться с Марцеллом, – сказала Октавия Гаю Фонтею, – но у него есть свой дом, и он должен жить там. На будущий год он будет служить контуберналом у Агриппы.
– А что теперь будет с Випсанией, после того как Агриппа женился?
– Она останется со мной. Я думаю, это мудрое решение. Марцелла не захочет, чтобы ей постоянно напоминали о ее пребывании в детской последние несколько лет, а Випсания станет таким напоминанием. Кроме того, Тиберию будет одиноко.
– Как чувствуют себя дети Клеопатры? – спросил Фонтей.
– Намного лучше!
– Значит, Гай и Луций Антонии наконец устали драться с Тиберием, Юллом и Друзом?
– Когда я перестала обращать на это внимание, да. Это был хороший совет, Фонтей, хотя в то время он мне не понравился. Теперь мне надо только убедить Гая Антония не переедать. Он такой обжора!
– Во многих отношениях таким был и его отец.
Фонтей прислонился к колонне в новом, изысканном саду, который Ливия Друзилла разбила вокруг карповых прудов старого Гортензия, и скрестил руки на груди, словно защищаясь. Теперь, когда Марк Антоний был мертв и гробница в Александрии запечатана навсегда, он решил поговорить с Октавией, уже много лет оплакивавшей своего последнего мужа. В свои сорок, вероятно, она уже не сможет родить, и в детской больше не будет пополнений, если, конечно, там не появятся внуки. Почему не попытаться? Они стали очень хорошими друзьями, и вряд ли она отвернется от него ради памяти об Антонии.
«Такой красивый мужчина!» – думала Октавия, глядя на него. Она чувствовала, что у него есть что-то на уме.
– Октавия… – начал он и замолчал.
– Да? – помогла она ему, испытывая любопытство. – Ну, говори же!
– Ты должна знать, как сильно я люблю тебя. Ты выйдешь за меня замуж?
От изумления зрачки ее расширились, тело напряглось. Она вздохнула и покачала головой:
– Я благодарю тебя за предложение, Гай Фонтей, и прежде всего за любовь. Но я не могу.
– Ты не любишь меня?
– Люблю. Любовь росла во мне от года к году, а ты был так терпелив. Но я не могу выйти замуж ни за тебя, ни за кого другого.
– Император Цезарь, – сквозь зубы произнес он.
– Да, император Цезарь. Он возвысил меня перед всем миром как воплощение преданной жены и материнской заботы. И я хорошо помню, как он отреагировал, когда наша мать согрешила! Если я снова выйду замуж, Рим разочаруется во мне.
– Но возможно, мы можем быть любовниками?
Она подумала, улыбнулась.
– Я спрошу у него, Гай, но его ответ будет «нет».
– Тем не менее спроси! – Он прошел и сел на край пруда, его красивые глаза светились, он улыбался ей. – Мне нужен ответ, Октавия, даже если это будет «нет». Спроси у него сейчас же!
Ее брат работал за столом – а когда он не работал? Он поднял голову и удивился, увидев Октавию.