– Можно мне поговорить с тобой наедине, Цезарь?
– Конечно. – Он жестом приказал писцам выйти. – Ну?
– Мне сделали предложение.
Октавиан недовольно нахмурился:
– Кто?
– Гай Фонтей.
– А-а! – Он сложил пальцы пирамидкой. – Хороший человек, один из самых верных моих сторонников. Ты хочешь выйти за него замуж?
– Да, но только с твоего согласия, брат.
– Я не могу согласиться.
– Но почему?
– Октавия, ты же сама знаешь. Не потому, что этот брак сильно возвысит его, а потому, что он сильно унизит тебя.
Октавия сникла. Она села в кресло, опустила голову:
– Да, я это понимаю. Но это жестоко, маленький Гай.
Детское имя вызвало у него слезы. Он сморгнул их и спросил:
– Почему жестоко?
– Я очень хочу выйти замуж. Я отдала тебе много лет своей жизни, Цезарь, не жалуясь и не ожидая награды. – Она подняла голову. – Я – не ты, Цезарь. Я не хочу быть выше других. Я хочу снова ощутить мужские руки. Я хочу быть желанной, нужной не только детям.
– Это невозможно, – произнес он сквозь зубы.
– А если мы станем любовниками? Никто не узнает, мы будем очень осторожны. Дай мне хотя бы это!
– Я бы хотел, Октавия, но мы живем словно в прозрачном пруду. Слуги сплетничают, мои агенты разносят слухи. Этого нельзя допустить.
– Нет, можно! Сплетни о нас ходят постоянно – о твоих любовницах, о моих любовниках. Рим гудит! Ты думаешь, что Рим еще не считает Фонтея моим любовником, после того как мы столько времени провели вместе? Что изменится, кроме того, что вымысел станет фактом? Это уже старо, Цезарь, настолько старо, что вряд ли стоит обращать внимание.
Октавиан слушал с непроницаемым лицом, прикрыв глаза. Потом взглянул на нее и улыбнулся самой очаровательной улыбкой маленького Гая.
– Хорошо. Пусть Гай Фонтей будет твоим любовником. Но никто другой, и никогда публично – ни взглядом, ни жестом, ни словом. Мне это не нравится, но ты не страдаешь неразборчивостью. – Он хлопнул себя по коленям. – Я привлеку Ливию Друзиллу. Ее помощь будет бесценна.
Октавия вся сжалась:
– Цезарь, нет! Она не одобрит!
– Одобрит. Ливия Друзилла никогда не забывает, что в нашей семье есть только одна мать.
Конец того года был ознаменован кризисами, каких не предвидели ни Октавиан, ни Агриппа. Как всегда, источником была одна известная семья. На сей раз это были Лицинии Крассы, клан столь же древний, как Республика, и его теперешний глава так умно стал добиваться власти, что не сразу сумел понять, почему же он терпит неудачу. Но этот выскочка, этот мошенник Октавиан блестяще справился с ним – и совершенно законно, через сенат, на поддержку которого Марк Лициний так надеялся и который его не поддержал.
Сестра Красса, Лициния, была женой Корнелия Галла, и таким образом он оказался вовлечен в эти события. Будучи наместником Египта, он много сделал как исследователь. Его успех так вскружил ему голову, что он написал об этом на пирамидах, в храмах Исиды и Хатхор и на разных памятниках в Александрии. Он воздвиг гигантские статуи себе везде, а это запрещалось всем римлянам, чьи статуи не должны были превышать рост человека. Даже Октавиан тщательно соблюдал это правило. То, что его друг и сторонник Галл пренебрег этим, стало скандалом. Вызванные в Рим ответить за свое высокомерие, Корнелий Галл и его жена покончили с собой во время слушаний дела об измене в сенате.
Всегда извлекающий для себя уроки, Октавиан с этого времени стал посылать для управления Египтом только людей низкого происхождения. Он также следил, чтобы проконсулов, управляющих провинциями, посылали в те регионы, где нет больших армий. Армии доставались экс-преторам, а поскольку они хотели быть консулами, то следовало ожидать, что они будут вести себя пристойно. Право на триумфы будет иметь только семья Октавиана, и никто больше.
– Умно, – заметил Меценат. – Твои сенаторские овцы ведут себя как ягнята: бя-я-я, бя-я-я.
– Новый Рим не может позволить возвышаться амбициозным людям, да еще посвящать в свои намерения всадников, не говоря уже о простом народе. Пусть они завоевывают военные лавры – пожалуйста, но на службе у сената и народа Рима, а не для того, чтобы усилить свои семьи, – сказал Октавиан. – Я придумал, как кастрировать аристократов – старых или новых, без разницы. Пусть живут как хотят, но не стремятся к публичной славе. Я разрешу им набивать брюхо, но – никакого величия.
– Тебе нужно еще одно имя, кроме Цезаря, – сказал Меценат, глядя на красивый бюст божественного Юлия, привезенный из дворца Клеопатры. – Я заметил, что тебя не привлекает ни «вождь», ни «принцепс». Разумеется, «император» лучше, чем «вождь», а «божественный сын» уже не актуален. Но какое имя?
– Ромул! – тут же предложил Октавиан. – Цезарь Ромул!
– Невозможно! – горячо возразил Меценат.
– А мне нравится Ромул!
– Пусть это тебе нравится, Цезарь, но это имя основателя Рима – и первого царя Рима.
– Я хочу, чтобы меня называли Цезарь Ромул!
Октавиан продолжал стоять на своем, несмотря на все доводы Мецената и Ливии Друзиллы. Наконец они пошли к Марку Агриппе, который находился в Риме, потому что был консулом уходящего года и должен был снова занять консульский пост в новом году.
– Марк, убеди его, что он не может быть Ромулом.
– Я попытаюсь, – сказал Агриппа, – но ничего не обещаю.
– Я не знаю, о чем весь этот спор, – угрюмо произнес Октавиан, когда снова зашел разговор об имени. – Мне нужно имя, соответствующее моему статусу, и я не могу придумать что-то хоть наполовину отвечающее ему, кроме Ромула.
– Ты передумаешь, если кто-нибудь найдет более подходящее имя?
– Конечно! Я не слепой и понимаю, что имя Ромул связано с представлением о царе!
– Найди ему лучшее имя, – велел Агриппа Меценату.
Имя нашел Вергилий, поэт.
– А как насчет Августа? – осторожно спросил Меценат.
Октавиан удивился:
– Август?
– Да, Август. Это значит «высочайший из высших, самый славный из славных, величайший из великих». И это имя никогда никем не использовалось как когномен.
– Август, – произнес Октавиан, вслушиваясь в звучание. – Август… Да, оно мне нравится. Очень хорошо, пусть будет Август.
В тринадцатый день января, когда Октавиану исполнилось тридцать пять лет и он был консулом уже в седьмой раз, он созвал сенат.
– Для меня настало время сложить полномочия, – сказал он. – Опасности больше нет. Несчастный Марк Антоний уже два с половиной года как мертв, а с ним и царица зверей, которая подло подкупала его. Паника и ужасы того времени ушли в прошлое. Они ничто по сравнению с мощью и славой Рима. Я был верным стражем Рима, его неустанным защитником. Поэтому сегодня, почтенные отцы, я объявляю, что отказываюсь от всех моих провинций. Это острова, дающие нам зерно, обе Испании, обе Галлии, Македония и Греция, провинция Азия, Африка, Киренаика, Вифиния и Сирия. Я передаю их сенату и народу Рима. Все, что я хочу сохранить, – это мое dignitas, статус консуляра и главы сената и личное звание почетного плебейского трибуна.
Сенат взорвался.
– Нет, нет! – слышалось отовсюду все громче и громче.
– Нет, великий Цезарь, нет! – раздался громкий голос Планка. – Умоляем тебя, останься правителем Рима, мы доверяем тебе!
– Да, да, да! – со всех сторон.
Фарс продолжался несколько часов. Октавиан пытался протестовать, говорил, что он больше не нужен, а сенаторы настаивали на его незаменимости. Наконец Планк, известный ренегат, отложил рассмотрение этого вопроса на три дня, до следующего собрания сената.
В шестнадцатый день января Луций Мунаций Планк обратился от лица сената к его самому яркому представителю.
– Цезарь, твоя твердая рука всегда будет нам нужна, – произнес Планк елейным голосом. – Поэтому мы просим тебя сохранить твой imperium maius над всеми провинциями Рима и хотим, чтобы ты продолжал быть старшим консулом и в будущем. Твое скрупулезное внимание к благосостоянию Республики мы все отметили, и мы рады, что благодаря твоей заботе Республика вновь обрела мощь, восстановила силы на все времена.
Он продолжал говорить еще час и закончил громовым голосом, который эхом отозвался в помещении:
– В качестве особого знака благодарности сената мы хотим дать тебе имя Цезарь Август и рекомендуем принять закон, по которому больше ни один человек никогда не будет носить это имя. Цезарь Август, величайший из великих, храбрейший из храбрых! Цезарь Август, величайший человек в истории Римской республики!
– Я согласен.
Что еще тут можно было сказать?
– Цезарь Август! – взревел Агриппа и обнял его.
Первый среди его приверженцев, первый среди его друзей.
Август вышел из курии Гостилия божественного Юлия в окружении сенаторов, но рука об руку с Агриппой. В вестибюле он обнял жену и сестру, потом подошел к лестнице и поднял руки вверх, отвечая на приветствия толпы.
«Ромул уже был, – подумал он, – а я – Август, единственный».
Глоссарий
Авгур – член жреческой коллегии, состоявшей в то время из пятнадцати человек. Обязанностью авгура было не предсказание будущего, а истолкование определенных явлений и знаков, указывающих, одобряют ли боги то или иное начинание: собрание, новый закон и другие общественные дела. Авгуры давали ответы, сверяясь со священными книгами, и не претендовали на обладание сверхъестественными способностями. Носили особую тогу в красную и пурпурную полоску и имели при себе особый жезл – литуус, изогнутый на конце.
Агора – открытое пространство в греческом городе, служившее местом собраний. Как правило, окруженное колоннадой.
Анатолия. – Приблизительно совпадает с современной Турцией.
Аполлония – город, являвшийся конечным пунктом Эгнатиевой дороги, на Адриатическом побережье Македонии. Аполлония располагалась неподалеку от устья современный Вьосы в Албании. Конечным пунктом на севере был Диррахий.