Меценат удивился:
– Разве Антонию нужна военная помощь, чтобы высадиться в Италии? Как старший триумвир, он свободно может передвигаться повсюду.
– Но не в Брундизии. Почему жители Брундизия так ненавидят Антония? Они готовы плюнуть на его прах.
– Он очень жестоко обошелся с ними, когда божественный Юлий поручил ему переправить остальные легионы через Адриатику за год до Фарсала, – объяснил Меценат, не обращая внимания на то, как потемнело лицо Секста при упоминании о битве, в которой его отец потерпел поражение, изменившее мир. – Антоний бывает безрассудным, а когда божественный Юлий дышал ему в спину, это проявлялось особенно сильно. Кроме того, военная дисциплина у него всегда хромала. Он позволил легионерам насиловать и грабить. Затем, когда божественный Юлий сделал его начальником конницы, он выместил свою обиду на Брундизий на горожанах.
– Тогда понятно, – усмехнулся Секст. – Однако, когда триумвир берет с собой всю армию, это похоже на вторжение.
– Демонстрация силы, знак императору Цезарю…
– Кому?
– Императору Цезарю. Мы не зовем его Октавианом. И Рим тоже не зовет. – Меценат сделался очень серьезным. – Может, поэтому Поллион и не вернулся в Рим, даже в качестве избранного младшего консула.
– Вот менее приятная новость для императора Цезаря, чем Дальняя Галлия, – язвительно заметил Секст. – Поллион переманил Агенобарба на сторону Антония. Это не понравится императору Цезарю!
– Ох, стороны, стороны, – воскликнул Меценат, но как-то равнодушно. – Единственная сторона – это Рим. Агенобарб – горячая голова, Секст, тебе это хорошо известно. Он сам по себе и с удовольствием бороздит свой участок моря, считая себя Нептуном. Не означает ли это, что и у тебя в будущем прибавится забот с Агенобарбом?
– Не знаю, – ответил Секст с непроницаемым лицом.
– Ближе к делу. Многоглазая и многоязыкая молва говорит, что ты не ладишь с Луцием Стаем Мурком, – сказал Меценат, демонстрируя свою осведомленность собеседнику, неспособному это оценить.
– Мурк хочет командовать на равных правах, – вырвалось у Секста.
Это было характерно для Мецената: он усыплял бдительность слушателей, и его начинали воспринимать не как ставленника Октавиана, а как достойного доверия собеседника. Досадуя на свою неосторожность, Секст попытался исправить ошибку:
– Конечно, он не может разделить со мной командование, поскольку я в это не верю. Я добился успеха, потому что сам принимаю все решения. Мурк – апулийский козопас, который возомнил себя римским аристократом.
«Глядите-ка, кто это говорит, – подумал Меценат. – Значит, прощай, Мурк, да? К этому времени в следующем году он будет мертв, обвиненный в каком-нибудь проступке. Этот высокомерный молодой негодяй не терпит равных, отсюда его пристрастие к флотоводцам-вольноотпущенникам. Его роман с Агенобарбом продлится лишь до тех пор, пока Агенобарб не назовет его пиценским выскочкой».
Вся полезная информация получена, но он здесь не для этого. Наевшись креветок и выудив все новости, Меценат перешел к своему главному заданию – убедить Секста Помпея помочь Октавиану и Италии. Для Италии это означает наполнить желудки. Для Октавиана – сохранить то, что имеет.
– Секст Помпей, – очень серьезно начал Меценат два дня спустя, – не мое дело судить тебя или кого-то еще. Но ты не можешь отрицать, что крысы Сицилии питаются лучше, чем народ Италии, твоей страны, от Пицена, Умбрии и Этрурии до Бруттия и Калабрии. И твоего города, который твой отец украшал долгие годы. За шесть лет после сражения у Мунды ты нажил тысячи миллионов сестерциев, перепродавая пшеницу, значит это не вопрос денег. Но если это вопрос возвращения гражданства и восстановления тебя в правах, то ты, конечно, понимаешь, что тебе потребуются мощные союзники в Риме. Фактически есть только два человека, имеющие власть, необходимую, чтобы помочь тебе, – Марк Антоний и император Цезарь. Почему ты так уверен, что это должен быть Антоний, менее разумный и, если можно так сказать, менее надежный человек, чем император Цезарь? Антоний назвал тебя пиратом, не захотел слушать Луция Либона, которого ты прислал с предложением союза. А сейчас такое предложение делает император Цезарь. Не говорит ли это о его искренности, его заинтересованности, его желании помочь тебе? От императора Цезаря ты не услышишь обвинений в пиратстве. Встань на его сторону! Антонию ты не нужен, и это неоспоримо. Если необходимо выбрать чью-либо сторону, тогда делай правильный выбор.
– Хорошо, – сердито сказал Секст. – Я встану на сторону Октавиана. Но я требую конкретных гарантий, что он замолвит за меня слово в сенате и в комициях.
– Император Цезарь сделает это. Какое свидетельство его доброй воли удовлетворит тебя?
– Как он относится к возможности породниться?
– Он будет очень рад.
– Я так понимаю, что жены у него нет?
– Нет. Все его помолвки и браки остались фиктивными. Он понимал, что дочери проституток могут сами стать проститутками.
– Надеюсь, этот брак не будет фиктивным. У моего тестя Луция Либона есть сестра, вдова, весьма уважаемая. Вы можете рассмотреть ее кандидатуру.
Выпученные глаза выкатились еще больше, словно это предложение стало приятным сюрпризом.
– Секст Помпей, император Цезарь сочтет это за честь! Кое-что я знаю о ней, и только положительное.
– Если брак состоится, я буду пропускать корабли с африканским зерном. И продавать всем агентам Октавиана мою пшеницу по тринадцать сестерциев за модий.
– Несчастливое число.
Секст усмехнулся:
– Для Октавиана – может быть, но не для меня.
– Никогда нельзя быть уверенным, – мягко заметил Меценат.
Октавиан встретился со Скрибонией, и она втайне ему понравилась, хотя те несколько человек, которые присутствовали на свадьбе, ни за что не догадались бы об этом по его серьезному виду и осторожным глазам, никогда не выдававшим чувств. Да, он был доволен. Скрибония не выглядела на тридцать три, она казалась его ровесницей, а ему скоро исполнится двадцать три года. Темно-каштановые волосы, карие глаза, гладкая кожа, чистая и молочно-белая, приятное лицо, отличная фигура. На ней не было ничего огненного и шафранового, подобающего невесте-девственнице. Она выбрала розовый цвет, несколько слоев газа поверх светло-вишневого платья. Те немногие слова, которыми они обменялись на церемонии, показали, что она не робкая, но и не болтушка, а из их последующего разговора он понял, что она начитанна, образованна и на греческом говорит лучше, чем он. Единственным качеством, которое его встревожило, стало ее чувство юмора. Сам начисто лишенный остроумия, Октавиан побаивался тех, кто обладал им, особенно женщин. Откуда ему знать, что они смеются не над ним? Но Скрибония вряд ли нашла бы смешным или забавным своего высокородного мужа, божественного сына.
– Мне жаль, что я разлучаю тебя с отцом, – сказал Октавиан.
Глаза ее заблестели.
– А мне, Цезарь, не жаль. Он старый зануда.
– Действительно? – удивился Октавиан. – Я всегда считал, что расставание с отцом – это удар для дочери.
– Этот удар я вынесла уже дважды, Цезарь, и каждый раз он был слабее. В данном случае это скорее похлопывание, чем удар. Кроме того, я никогда не думала, что мой третий муж будет красивым молодым человеком. – Она хихикнула. – Лучшее, на что я надеялась, – это на восьмидесятилетнего бойкого старичка.
– О-о! – Вот все, что ему удалось произнести.
– Я слышала, что твой зять Гай Марцелл-младший умер, – сказала она, сжалившись над ним. – Когда лучше выразить соболезнование твоей сестре?
– Октавия сожалеет, что не смогла быть на нашей свадьбе, но она очень горюет. Даже слишком. На мой взгляд, эмоциональная несдержанность не совсем прилична.
– О, это не так, – мягко возразила Скрибония.
К этому моменту она лучше узнала его, и открывшееся ее тревожило. Почему-то она представляла себе Цезаря кем-то вроде Секста Помпея – дерзким, высокомерным, дурно пахнущим самцом. А вместо этого перед ней предстал хладнокровный почтенный консуляр, да к тому же красивый, и она подозревала, что эта красота не будет давать ей покоя. Взгляд его светящихся серебристых глаз завораживал, но в них не было желания. Для него это тоже был третий брак, и, если судить по тому, что прежних двух жен он отослал обратно их матерям нетронутыми, это были политические браки, заключенные по необходимости, и жены как бы «находились на хранении», чтобы возвратить их в том же виде, в каком они были получены. По поводу их свадьбы отец Скрибонии заключил пари с Секстом Помпеем: Секст утверждал, что Октавиан не пойдет на этот шаг, а Либон считал, что Октавиан женится ради народа Италии. Так что, если брак не будет фиктивным да еще появится тому доказательство, Либон получит кругленькую сумму. Новость о пари вызвала у нее дикий хохот, но она уже достаточно знала Октавиана, чтобы не решиться рассказать ему об этом. Странно. Его дядя божественный Юлий посмеялся бы с ней вместе. Но в племяннике не было ни искры юмора.
– Ты можешь посетить Октавию в любое время, – сказал он ей. – Но будь готова к слезам и детям.
Вот и все фразы, которыми они обменялись, прежде чем новые служанки положили ее в мужнюю постель.
Дом был очень большой и отделанный мрамором великолепной расцветки, но его новый хозяин не позаботился обставить комнаты надлежащим образом или повесить картины на стенах в местах, явно предназначенных для них. Кровать оказалась очень маленькой для столь огромной спальни. Скрибония не знала, что Гортензий ненавидел комнатушки, в которых спали римляне, поэтому сделал свою спальню по размеру равной кабинету в римском доме.
– Завтра твои слуги устроят тебя в твоих покоях, – сказал он, ложась в полной темноте.
На пороге он задул свечу. Это стало первым свидетельством его врожденной стеснительности, от которой ей будет трудно его избавить. Уже разделив супружеское ложе с двумя другими мужчинами, она ожидала нетерпеливого бормотания, тычков, щипков – приемов, видимо имевших целью возбудить в ней желание, в чем ни один из мужей не преуспел.