– Я могу по пути построить верфи между Косой и Генуей, но после Генуи я двинусь по дороге Эмилия Скавра к Плаценции – недостаточно времени, чтобы на всем пути держаться берега. Цезарь, Цезарь, ведь я смогу вернуться домой только через два года, если справлюсь!
– Ты должен хорошо выполнить это задание. Я больше не хочу восстаний среди длинноволосых, и, по-моему, божественный Юлий был не прав, когда позволил друидам заниматься своим делом. Кажется, это дело по большей части состоит в том, чтобы сеять недовольство.
– Я согласен. – Лицо Агриппы просветлело. – У меня есть идея, как навести порядок у белгов.
– Какая идея? – полюбопытствовал Октавиан.
– Расселить орды германских убиев на галльском берегу Рена. Все племена, от нервиев до треверов, будут пытаться прогнать германцев на их берег реки, и у них не останется времени на восстания. – Агриппа задумался. – Хотел бы я, как божественный Юлий, ступить на землю Германии!
Октавиан рассмеялся:
– Агриппа, если ты хочешь проучить германских свевов, я уверен, ты их проучишь. С другой стороны, убии нам нужны, так почему бы не подарить им хорошую землю? Они лучшие кавалеристы, какие есть у Рима. Все, что я могу сказать, мой самый дорогой друг, – я очень рад, что ты выбрал меня. Я могу перенести потерю сотни Сальвидиенов, но не вынесу потери моего единственного Марка Агриппы.
Агриппа засиял, схватил Октавиана за руку. Сам-то он знал, что бесконечно предан Цезарю, но ему нравилось, когда Октавиан признавал этот факт словом или делом.
– Важнее, кто останется около тебя, пока я буду служить в Дальней Галлии.
– Конечно, Статилий Тавр. Думаю, Сабин. Само собой разумеется, Кальвин. Корнелий Галл – умный и надежный, пока не погружается в сочинение очередной поэмы. Карринат в Испании.
– В основном опирайся на Кальвина, – посоветовал Агриппа.
Как и Скрибония, Октавия не считала правильным надевать на свадьбу огненно-красное и шафрановое. Обладая хорошим вкусом, она выбрала светло-бирюзовый цвет, который особенно шел ей. К изящно задрапированному платью она надела великолепное ожерелье и серьги, подаренные ей Антонием, когда тот заходил в дом покойного Марцелла-младшего навестить ее за день до церемонии.
– О, Антоний, какая красота! – выдохнула она, с изумлением разглядывая гарнитур. Сделанное из золота и богато украшенное безупречной неограненной бирюзой ожерелье плотно прилегало к шее, как узкий воротник. – На камнях нет ни единого пятнышка, которое портило бы их голубизну.
– Я подумал о них, когда вспомнил цвет твоих глаз, – сказал Антоний, довольный ее восторгом. – Клеопатра дала их мне для Фульвии.
Октавия не отвела взгляд, не позволила хоть чуть померкнуть свету в этих глазах, которыми все восхищались.
– Они действительно великолепны, – подтвердила она и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку. – Завтра я их надену.
– Я подозреваю, – небрежно продолжил Антоний, – что камни не отвечали стандартам Клеопатры, касающимся драгоценностей. Она получает великое множество подарков. Так что можно сказать, она дала мне отбракованное. Но денег она мне не предложила, – закончил он с горечью. – Она… ой, извини!
Октавия улыбнулась, как улыбалась маленькому Марцеллу, когда тот озорничал.
– Ты можешь сквернословить, сколько хочешь, Антоний. Я не молодая девица, которую надо оберегать от грубостей.
– Ты согласна выйти за меня замуж? – спросил он, считая, что обязан задать этот вопрос.
– Я люблю тебя всем сердцем уже много лет, – ответила она, не пытаясь скрывать свои чувства.
Какой-то инстинкт подсказал ей, что ему нравится, когда его любят, что это вызывает в нем ответное чувство, чего она отчаянно хотела.
– Я бы сам ни за что не догадался! – воскликнул он, пораженный.
– Ты и не мог догадаться. Я была женой Марцелла и не нарушала данных клятв. Любовь к тебе была чем-то глубоко личным, никого не касающимся.
Антоний почувствовал знакомое движение в животе, реакцию тела, которая предупреждала его, что он влюбляется. Фортуна была на его стороне даже в этом. Завтра Октавия будет принадлежать ему. Нет нужды беспокоиться, что она посмотрит на другого мужчину, раз она не смотрела на него семь лет, пока принадлежала Марцеллу-младшему. Не то чтобы жены когда-нибудь давали ему повод для беспокойства. Все три хранили ему верность. Но эта, четвертая, была самой лучшей. Спокойная, ухоженная, элегантная, из рода Юлиев, республиканская царевна. Только мертвый не будет очарован ею.
Он наклонил голову и поцеловал ее в губы, вдруг почувствовав, что не просто хочет, а жаждет ее. Она ответила на поцелуй так, что голова закружилась, но, прежде чем это стало опасным, Октавия прервала поцелуй и отошла.
– Завтра, – сказала она. – А теперь иди к своим сыновьям.
Детская была не очень просторная и на первый взгляд казалась переполненной маленькими детьми. Острый глаз воина насчитал шесть ходячих и одного прыгающего в кроватке. Обворожительная светловолосая девочка двух лет лягнула в голень пятилетнего мальчика. Он тут же сильно толкнул ее, и она шлепнулась на попу, так что послышался глухой стук, а уж потом плач.
– Мама, мама!
– Марция, если ты делаешь кому-то больно, будь готова получить сдачи, – сказала Октавия без тени сочувствия. – Перестань реветь, иначе я отшлепаю тебя за то, что ты начинаешь что-то, чего не можешь закончить.
Остальные четверо – трое примерно ровесники маленького мальчика и один чуть младше светловолосой мегеры – увидели Антония и застыли с открытыми ртами, как и забияка Марция и пострадавший, которого Октавия представила как Марцелла. В пять лет Антилл смутно помнил своего отца, но не был уверен, что этот гигант действительно его отец, пока Октавия не убедила его в этом. Он просто стоял, боясь протянуть руки для объятия. Двухлетний Юлл громко расплакался, когда гигант двинулся к нему. Смеясь, Октавия подняла его и передала Антонию, а тот быстро вызвал у мальчика улыбку. Как только Антилл увидел это, он протянул руки, чтобы и его тоже обняли, и Антоний поднял его, держа на другой руке.
– Красивые малыши, правда? – спросила Октавия. – Когда они вырастут, то станут такие же большие, как ты. Какая-то часть меня ждет не дождется увидеть их в кирасах и птеригах, а другая часть боится этого, ведь тогда они уйдут из-под моей опеки.
Антоний что-то ответил, думая о другом. Марция? Марция? Чья она и почему называет Октавию мамой? Впрочем, Антилл и Юлл тоже называют ее мамой. Девочка в кроватке, светленькая, как Марция, – это ее родная дочь Целлина, как ему сказали. Но чья Марция? Она похожа на Юлиев, иначе он бы подумал, что она родственница Филиппа, спасенная от какой-то ужасной судьбы этой женщиной, помешанной на детях. Ибо она действительно помешана на них.
– Пожалуйста, Антоний, позволь мне взять к себе Куриона! – попросила Октавия, глядя на него умоляющими глазами. – Я не могу взять его без твоего разрешения, но он отчаянно нуждается в семье и воспитании. Ему скоро будет одиннадцать лет, а он совсем дикий.
Антоний очень удивился:
– Октавия, конечно, ты можешь взять его, но зачем тебе обременять себя еще одним ребенком?
– Потому что он несчастен, а ни один мальчик его возраста не должен быть несчастным. Он скучает по маме, не слушается своего педагога, очень глупого, никчемного человека. Почти всегда он толчется на Форуме, где надоедает всем. Еще год или два – и он начнет красть кошельки.
Антоний усмехнулся:
– Ну, его отец, мой друг, в свое время проделывал и такое. Курион Цензор, отец моего друга, был скупым неумным автократом, и он, бывало, запирал Куриона. Я освобождал его, и мы пускались во все тяжкие. Возможно, ты – это то, что нужно Куриону.
– О, благодарю тебя!
Под хор протестующих голосов Октавия закрыла дверь детской. По-видимому, обычно она проводила там больше времени, и все дети, даже Антилл и Юлл, винили гиганта в том, что она так рано ушла.
– А кто такая Марция? – спросил Антоний.
– Моя сводная сестра. Меня мама родила в восемнадцать лет, а Марцию – в сорок четыре.
– Ты хочешь сказать, что она дочь Атии от Филиппа-младшего?
– Да, конечно. Она появилась у меня, поскольку мама не смогла о ней заботиться. У нее распухли и ужасно болели суставы.
– Но Октавиан ни разу не упоминал о ее существовании! Я знаю, он делает вид, что его мать умерла, но его сводная сестра! О боги, это нелепо!
– Фактически у нас две сводные сестры. Ведь у нашего отца была дочь от первого брака. Теперь ей за сорок.
– Да, но…
Антоний затряс головой, как борец, получивший серию хороших ударов.
– Ладно, Антоний, ты же знаешь моего брата! Хотя я очень люблю его, но прекрасно вижу его недостатки. Он слишком чувствителен к своему статусу и считает, что это недостойно – иметь сводную сестру на двадцать лет младше его. К тому же он опасается, что Рим перестанет воспринимать его всерьез, если его юный возраст подчеркнет существование маленькой сестры, о которой все будут знать. Плохо еще и то, что Марция была зачата так скоро после смерти нашего бедного отчима. Рим давно простил маме ее ошибку, но Цезарь никогда не простит. Кроме того, Марция появилась у меня, еще не умея ходить, и люди потеряли счет. – Она хихикнула. – Те, кто знакомится с моими подопечными, считают, что она моя дочь, потому что она похожа на меня.
– Ты так любишь детей?
– Любовь – слишком слабое слово, слишком затасканное и неправильное. За ребенка я отдала бы жизнь.
– Чей бы он ни был?
– Именно. Я всегда верила, что дети – это возможность для людей привнести в свою жизнь что-то героическое, постараться убедиться, что их ошибки исправлены, а не повторены.
На следующее утро слуги покойного Марцелла-младшего отвели детей в мраморный дворец Помпея Великого в Каринах, а те из слуг, которым пришлось остаться в доме Марцелла-младшего, плакали, потому что не хотели расставаться с госпожой Октавией. Дом, за которым им теперь надлежало присматривать, принадлежал маленькому Марцеллу, но он сможет поселиться там только через много лет. Антоний, душеприказчик покойного, решил пока не выставлять дом для найма. Его секретарь Луцилий будет поддерживать идеальный порядок. Он не даст дому обветшать.