Ужасная ситуация для Антония, вынужденного быть свидетелем того, какой острой проблемой стало зерно, и осознавать, что он, и никто другой, дал возможность Сексту Помпею продолжать разбой.
Подавив вздох, Антоний отказался от мысли использовать по назначению двести талантов, отложенные им на свои удовольствия. Вместо этого он купил достаточно зерна, чтобы накормить еще сто пятьдесят тысяч голодных, тем самым заработав незаслуженную благодарность от неимущих. Откуда это неожиданное счастье? Откуда же еще, как не от Пифодора из Тралл! Антоний предложил этому плутократу свою дочь Антонию-младшую, некрасивую, тучную и тупую, в обмен на двести талантов наличными. Пифодор, мужчина все еще в расцвете сил, с радостью ухватился за предложение. Плачущая, как теленок без матери, Антония-младшая уже отправилась в Траллы, к чему-то, что называлось мужем. Вопящая, как корова, у которой отняли теленка, Антония Гибрида позаботилась о том, чтобы весь Рим знал о судьбе, постигшей ее дочь.
– Как можно совершать такие гнусные вещи? – воскликнул Октавиан, разыскав своего inimicus Антония.
– Гнусные? Во-первых, она моя дочь и я могу выдать ее замуж за кого захочу! – взревел Антоний, ошеломленный этим новым проявлением безрассудной смелости Октавиана. – Во-вторых, деньги, которые я взял за нее, накормили вдвое больше граждан на полтора месяца! Ты сможешь критиковать меня, Октавиан, когда у тебя будет дочь, способная сделать хоть десятую долю того, что сделала для неимущих моя Антония!
– Gerrae! – презрительно ответил Октавиан. – Пока ты не приехал в Рим и своими глазами не увидел, что происходит, ты собирался потратить эти деньги на оплату своих растущих счетов. У бедной девочки нет ни капли здравого ума, чтобы осознать свою участь. По крайней мере, ты мог хотя бы послать с ней ее мать, а не оставлять в Риме женщину, которая будет кричать о своей потере всем и каждому, кто захочет ее выслушать!
– С каких это пор в тебе проснулись чувства? Mentulam caco!
Октавиана чуть не стошнило от такой непристойной брани, а Антоний в ярости выскочил из комнаты, и даже Октавии не удалось смягчить ситуацию.
Гней Асиний Поллион, наконец официально утвержденный в консульской должности, получил все положенные регалии, принес жертву богам и дал клятву исполнять долг. Он все время задавал себе вопрос, что бы такое сделать, чтобы прославить свое двухмесячное пребывание на этом посту. И теперь он знал ответ: образумить Секста Помпея. Чувство справедливости говорило ему, что этот недостойный сын великого отца отчасти прав. Ему было семнадцать лет, когда его отца убили в Египте, ему не было еще и двадцати, когда его старший брат погиб после Мунды, где Цезарь сражался с сыновьями Гнея Помпея, и он ничего не мог сделать, когда мстительный сенат заставил его жить изгоем, отказав ему в праве восстановить семейное состояние. Чтобы избежать этой ужасной ситуации, нужен был только декрет сената, который позволил бы ему вернуться домой и наследовать статус и состояние отца. Но первый был намеренно опорочен с целью повысить репутацию его врагов, а второе давно уже исчезло в бездонной яме финансирования гражданской войны.
«И все же, – подумал Поллион, пригласив Антония, Октавиана и Мецената к себе, – я могу попытаться заставить наших триумвиров понять, что надо предпринять что-то разумное».
– Если этого не сделать, – сказал он, угощая гостей разбавленным вином в своем кабинете, – не много времени понадобится, чтобы все присутствующие здесь погибли от рук толпы. Поскольку толпа не умеет управлять, у Рима появятся новые хозяева – мне даже страшно подумать, кто это будет и с какого дна они поднимутся. Я не хочу, чтобы так закончилась моя жизнь. Я хочу уйти в отставку, увенчанный лаврами, и писать историю нашего бурного времени.
– Хорошо сказано, – пробормотал Меценат, поскольку оба триумвира молчали.
– Что именно ты предлагаешь, Поллион? – спросил Октавиан после долгой паузы. – Чтобы мы, те, кто в течение нескольких лет страдал из-за этого безответственного вора и видел пустую казну, теперь восхваляли его? Сказали ему, что все прощено и он может вернуться домой? Тьфу!
– Слушай, – произнес Антоний, став серьезным, – не слишком ли сурово, а? Мнение Поллиона о Сексте отчасти справедливо. Лично я всегда чувствовал, что с Секстом обошлись жестоко, отсюда мое нежелание, Октавиан, расправляться с мальчишкой. Я хотел сказать, с молодым человеком.
– Ты лицемер! – зло крикнул Октавиан. В такой ярости его никто никогда не видел. – Тебе легко быть добрым и понимающим, ты, бездеятельный болван, праздно проводящий зимы в пьянках, пока я ломаю голову, как накормить четыре миллиона человек! И где деньги, которые мне нужны, чтобы сделать это? Да в сокровищницах этого трогательного, ограбленного, оклеветанного мальчика! У него должны быть сокровищницы, полные золота, он столько из меня выжал! А когда он выжимает из меня, Антоний, он выжимает из Рима и Италии!
Меценат положил руку на плечо Октавиана. Рука казалась мягкой, но пальцы так впились в плечо, что Октавиан поморщился и отбросил руку.
– Я пригласил вас сегодня не для того, чтобы вы тут выясняли отношения, – сурово промолвил Поллион. – Я пригласил вас, чтобы понять, сможем ли мы четверо придумать такой способ обуздать Секста Помпея, который обойдется нам дешевле, чем война на море. Ответ – переговоры, а не конфликт! И я надеюсь, что ты, со своей стороны, поймешь это, Октавиан.
– Я скорее заключу пакт с Пакором, отдав ему весь Восток, – ответил Октавиан.
– Похоже, ты не хочешь найти решение проблемы, – подколол его Антоний.
– Я хочу найти решение! Единственное! А именно сжечь все его корабли до последнего, казнить его флотоводцев, продать его моряков и солдат в рабство и дать ему возможность эмигрировать в Скифию! Ибо пока мы не признаем, что именно это следует сделать, Секст Помпей будет продолжать морить голодом Рим и Италию себе в угоду! Этот подлец не имеет ни ума, ни чести!
– Я предлагаю, Поллион, отправить посланника к Сексту и просить его встретиться с нами, скажем, в Путеолах. Да, Путеолы подойдут, – сказал Антоний, излучая добрую волю.
– Я согласен, – тут же ответил Октавиан.
Это поразило всех, даже Мецената. Значит, его взрыв был рассчитанным ходом, а не спонтанным всплеском эмоций? Что он задумал?
Поскольку Октавиан без возражений согласился на встречу в Путеолах, Поллион поменял тему разговора.
– Тебе, Меценат, придется все организовать, – сказал он. – Я намерен сразу же уехать в Македонию выполнять обязанности проконсула. Сенат может назначить консулов-суффектов до конца года. Мне достаточно одного рыночного интервала в Риме.
– Сколько легионов ты хочешь? – спросил Антоний, довольный тем, что можно обсудить что-то, бесспорно находящееся в его компетенции.
– Достаточно шести.
– Хорошо! Это значит, что я могу отправить Вентидия на Восток с одиннадцатью легионами. Ему нужно удерживать Пакора и Лабиена там, где они сейчас находятся. – Антоний улыбнулся. – Опытный старый погонщик мулов этот Вентидий.
– Возможно, опытнее, чем ты думаешь, – сухо заметил Поллион.
– Хм! Я поверю этому, когда увижу. Он почему-то не проявил себя, когда мой брат был заперт в Перузии.
– И я тоже не проявил себя, Антоний! – огрызнулся Поллион. – Может быть, наша бездеятельность объяснялась тем, что один триумвир не счел нужным отвечать на наши письма?
Октавиан поднялся.
– Я пойду, если вы не против. Простого упоминания о письмах достаточно, чтобы я вспомнил, что мне надо написать сотни их. В такие моменты я жалею, что не обладаю способностью божественного Юлия диктовать одновременно четырем секретарям.
Октавиан и Меценат ушли. Поллион в упор посмотрел на Антония.
– Твоя беда, Антоний, в том, что ты ленивый и разболтанный, – едко выговорил он. – Если ты не поднимешь поскорее задницу и не предпримешь что-нибудь, может оказаться, что уже поздно что-либо делать.
– А твоя беда, Поллион, в том, что ты дотошный, беспокойный человек.
– Планк ворчит, а он возглавляет фракцию.
– Тогда пусть ворчит в Эфесе. Он может поехать управлять провинцией Азия, и чем скорее, тем лучше.
– А Агенобарб?
– Может продолжить управлять Вифинией.
– А как насчет царств-клиентов? Дейотар мертв, а Галатия рушится и погибает.
– Не беспокойся, у меня есть несколько идей, – промурлыкал Антоний и зевнул. – О боги, как я ненавижу Рим зимой!
10
В Путеолах в конце лета был заключен договор с Секстом Помпеем. Антоний держал свое мнение об этом при себе, Октавиан же нисколько не сомневался, что Секст не будет вести себя как честный человек. В глубине души он был воякой из Пицена, опустившимся до пирата и неспособным сдержать слово. В ответ на согласие разрешить свободно провозить зерно в Италию Секст получал официальное признание его наместничества в Сицилии, Сардинии и Корсике. Он также получал греческий Пелопоннес, тысячу талантов серебра и право быть избранным консулом через четыре года с Либоном в качестве консула следующего года. Все, у кого ум был больше горошины, понимали, что это фарс. «Как ты, наверное, смеешься сейчас, Секст Помпей», – думал Октавиан после переговоров.
В мае жена Октавиана Скрибония родила девочку. Октавиан назвал ее Юлией. В конце июня Октавия тоже родила девочку, Антонию.
Один из пунктов договора с Секстом Помпеем гласил, что оставшиеся ссыльные могут вернуться домой. Среди таких ссыльных был и Тиберий Клавдий Нерон, который не чувствовал себя в безопасности после соглашения, заключенного в Брундизии. Поэтому он оставался в Афинах до тех пор, пока не решил, что теперь может безнаказанно вернуться в Рим. Сделать это было сложно, так как состояние Нерона улетучилось. Частично это произошло по его вине, поскольку он неумно инвестировал в компании публиканов, которые собирали налоги с провинции Азия и прогорели, после того как Квинт Лабиен и его парфянские наемники вторглись в Карию, Писидию, Ликию – их самые богатые источники наживы. А частично – не по его вине, разве что более умный человек остался бы в Италии и умно