Мецената тоже не было в Риме, а это означало, что оставалась Скрибония, которая накануне отъезда Октавиана в Дальнюю Галлию собиралась с духом сказать что-то.
Она была очень счастлива на протяжении всей беременности и родила Юлию быстро и легко. Малютка была несомненно красива, от льняных волосиков до больших голубых глаз, таких светлых, что вряд ли потемнеют со временем. Не помня, чтобы с Корнелией она испытала радость материнства, Скрибония окружила новорожденную нежной заботой, более чем когда-либо любя своего равнодушного, педантичного мужа. То, что он не любил ее, она не считала большим горем, ибо он был добр, неизменно вежлив, относился к ней с уважением и обещал, что, как только она полностью оправится после родов, он снова разделит с ней ложе. «В следующий раз пусть это будет сын!» – молилась она, принося жертву Юноне Соспите, Великой Матери и Спес.
Но что-то случилось с Октавианом по пути в Рим после посещения тренировочных лагерей для легионеров, расположенных вокруг Капуи. Скрибонии сказали об этом ее глаза и уши. И еще у нее было несколько слуг, включая Гая Юлия Бургунда, управляющего Октавиана, внука другого Бургунда, любимого вольноотпущенника-германца божественного Юлия. Хотя он всегда оставался в Риме как управляющий дома Гортензия, у него хватало братьев, сестер, тетей и дядей в клиентуре Октавиана, так что несколько человек всегда были к услугам своего хозяина, когда тот путешествовал. И Бургунд, которого распирало от новостей, сообщил, что Октавиан пошел прогуляться во Фрегеллах, а вернулся в таком настроении, в каком его никто никогда не видел. Бургунд решил, что это божья кара, но имелись и другие объяснения.
Скрибония боялась, что это психическое расстройство, потому что спокойный и собранный Октавиан стал обидчивым, вспыльчивым, придирался ко всем по малейшему поводу. Если бы она знала его так, как знал Агриппа, она поняла бы, что все это свидетельствовало о недовольстве собой, и была бы права.
– Тебе нужно быть сильным, мой дорогой, поэтому ты должен есть, – сказала она, велев приготовить особенно вкусный обед. – Завтра ты уезжаешь в Нарбон, а там не будет твоих любимых кушаний. Пожалуйста, Цезарь, поешь!
– Tace! – огрызнулся он и поднялся с ложа. – Исправляйся, Скрибония! Ты делаешься мегерой. – Он остановился, приподняв ногу, чтобы слуга застегнул его башмак. – Хм! Хорошее слово! Настоящая мегера, еще одна мегера!
С того момента она его не видела, пока не услышала на следующее утро, как он уезжает. Скрибония побежала, обливаясь слезами, и успела только увидеть его золотоволосую голову, когда он садился в повозку. Потом он натянул на голову капюшон от дождя, лившего как из ведра. Цезарь покидал Рим, и Рим плакал.
– Он уехал, не попрощавшись со мной! – плача, пожаловалась она Бургунду, который стоял рядом, опустив голову.
Не глядя на нее, он протянул ей свиток:
– Госпожа, Цезарь велел передать тебе это.
Сообщаю, что я развожусь с тобой.
Основания для развода следующие: ты сварливая, старая, у тебя дурные манеры, ты расточительна, мы несовместимы.
Я велел моему управляющему перевезти тебя и нашего ребенка в мой прежний дом в квартале Бычьи Головы, возле Древней курии, где ты будешь жить и воспитывать мою дочь, как подобает ее высокому рождению. Она должна получить лучшее образование, ее нельзя заставлять прясть и вязать. Мои банкиры будут выдавать тебе необходимые суммы, и ты будешь сама распоряжаться твоим приданым. Помни, что я могу в любое время перестать быть таким щедрым и сделаю это, если до меня дойдут слухи, что ты ведешь себя аморально. В таком случае я верну тебя отцу, сам буду воспитывать Юлию и не разрешу тебе видеться с ней.
Свиток был запечатан кольцом со сфинксом. Скрибония выронила его из внезапно онемевших пальцев и села на мраморную скамью, опустив голову на колени, чтобы не потерять сознание.
– Все кончено, – сказала она Бургунду, продолжавшему стоять рядом.
– Да, domina, – тихо ответил он.
Она нравилась ему.
– Но я ничем не провинилась! Я не сварливая! У меня нет тех пороков, которые он перечислил! Старая! Мне еще нет тридцати пяти!
– Цезарь велел, чтобы ты переехала сегодня, domina.
– Но я ничего не сделала! Я этого не заслуживаю!
«Бедная женщина, ты раздражала его, – думал Бургунд, не смея ничего сказать, связанный обязательством клиента. – Он ославит тебя на весь мир, чтобы сохранить лицо. Бедная женщина! И бедная маленькая Юлия».
Марк Випсаний Агриппа находился в Нарбоне, потому что аквитаны вели себя неспокойно и он был вынужден показать им, что у Рима по-прежнему превосходное войско и умелые военачальники.
– Я разграбил Бурдигалу, но не сжег, – сообщил он Октавиану, когда тот прибыл после утомительной поездки, во время которой у него случился приступ астмы, первый за последние два года. – Ни золота, ни серебра, но целая гора хороших, крепких, обитых железом колес для повозок, четыре тысячи отличных бочек и пятнадцать тысяч здоровых жителей, которых можно продать в рабство в Массилии. Продавцы радостно потирают руки – давно уже на рынке не было такого первоклассного товара. Я посчитал, что неразумно продавать в рабство женщин и детей, но, если ты хочешь, я могу и их продать.
– Нет, если ты так считаешь. Выручка за рабов – твоя, Агриппа.
– Но не в этой кампании, Цезарь. За мужчин можно выручить две тысячи талантов, которые я хочу потратить с большей пользой, а не просто положить в свой кошелек. Я неприхотлив, запросы у меня простые, и ты всегда позаботишься обо мне.
Октавиан выпрямился в кресле, глаза засияли.
– План! У тебя есть план! Просвети меня!
Агриппа поднялся, взял карту и развернул ее на простом столе. Склонившись над картой, Октавиан увидел подробное изображение территории вокруг Путеол, главного порта Кампании в ста милях к юго-западу от Рима.
– Наступит день, когда у тебя будет достаточно военных кораблей, чтобы разделаться с Секстом Помпеем, – сказал Агриппа, стараясь говорить спокойно. – Четыреста кораблей, я думаю. Но где есть гавань, способная вместить хотя бы половину? В Брундизии и Таренте. Однако оба этих порта отделены от Тусканского моря Регийским проливом у города Мессана, где у Секста логово. Поэтому мы не можем поставить наш флот на якорь ни в Брундизии, ни в Таренте. Возьмем гавани Тусканского моря: Путеолы заполнены торговыми судами, в Остии мешают приливы и отливы, Суррент перегружен рыболовецкими лодками, а Косу надо сохранить, чтобы выплавлять сталь из железа с острова Ильва. К тому же эти гавани уязвимы для атак Секста, даже если мы сможем разместить там четыреста больших кораблей.
– Все это я знаю, – устало произнес Октавиан, обессиленный астмой. Он стукнул кулаком по карте. – Бесполезно, бесполезно!
– Есть альтернатива, Цезарь. Я думал об этом с тех пор, как стал инспектировать верфи.
Крупная, хорошей формы рука Агриппы провела по карте, указательный палец остановился на двух маленьких озерах возле Путеол.
– Вот наш ответ, Цезарь. Лукринское озеро и Авернское озеро. Первое очень мелкое, его вода нагревается от Огненных полей. Второе бездонное, вода в нем такая холодная, словно это и есть вход в подземный мир.
– Во всяком случае, оно очень темное и мрачное, – сказал Октавиан, который вовсе не был суеверным. – Ни один крестьянин не станет рубить лес вокруг него, боясь рассердить лемуров.
– Лес пусть растет, – оживленно продолжал Агриппа. – Я намерен соединить Лукринское и Авернское озера, прорыв несколько больших каналов. Затем я разрушу дамбу, которая отделяет Лукринское озеро от моря. Морская вода пойдет по каналам и постепенно сделает Авернское озеро соленым.
На лице Октавиана отразились ужас и сомнения.
– Но… но дамба была построена, чтобы температура и соленость озера были пригодны для разведения устриц, – сказал он, думая о затратах. – Впустить море – значит окончательно разрушить место обитания устриц. Агриппа, местные жители проклянут тебя!
– Они вернут своих устриц после того, как мы раз и навсегда побьем Секста, – резко отреагировал Агриппа, нисколько не беспокоясь о гибели промысла, существовавшего на протяжении нескольких поколений. – То, что я снесу, они могут потом снова построить. Если сделать так, как я планирую, Цезарь, у нас будет огромное пространство тихой, защищенной воды, где можно будет поставить на якорь все наши корабли. И не только это: мы сможем обучать экипажи искусству морского боя, не боясь появления Секста на рейде. Вход будет слишком узким и сможет одновременно пропустить только два корабля. И чтобы быть уверенным, что Секст не спрячется неподалеку от берега, ожидая, когда мы будем выходить по двое, я собираюсь прорыть два больших канала между Авернским озером и берегом в Кумах. Наши корабли смогут легко проплыть по этим каналам и окружить Секста с флангов.
Октавиан почувствовал шок, словно от погружения в ледяную воду.
– Ты равный Цезарю, – медленно проговорил он, настолько пораженный, что даже забыл назвать своего приемного отца божественным Юлием. – Это план, достойный Цезаря, шедевр инженерной мысли.
– Я равный божественному Юлию? – удивился Агриппа. – Нет, Цезарь, это просто здравый смысл, и, чтобы выполнить задуманное, нужно много и тяжело поработать. На пути от одной верфи до другой у меня было время подумать. Но кое-что я упустил. Корабли не могут двигаться сами. У нас есть корабли, полностью укомплектованные экипажами, но, вероятно, две трети нашего флота составят новые корабли, без команд. Большинство галер, которые я реквизировал, – «пятерки», но я брал и «тройки» с верфей, на которых нет возможности строить суда почти двести футов в длину и двадцать пять футов в ширину.
– Квинквиремы очень неповоротливы, – возразил Октавиан, показав, что он не полный невежда, когда речь заходит о военных галерах.
– Да, но зато они имеют преимущество в размерах и могут иметь двойной таран из цельной бронзы. Я искал усовершенствованные «пятерки», не более двух гребцов на одно весло на трех скамьях – два, два и один. Просторная палуба для сотни солдат, а также катапульт и баллист. В среднем по тридцать скамей у одного борта – это триста гребцов на одно судно. Плюс тридцать моряков.