– Я начинаю понимать твою проблему. Но конечно, ты решишь ее. Триста на триста гребцов будет девяносто тысяч. Еще сорок пять тысяч солдат и двадцать тысяч моряков. – Октавиан потянулся, как довольная кошка. – Я не военачальник и не флотоводец, но я владею тонкой римской наукой материально-технического обеспечения.
– Значит, ты скорее возьмешь сто пятьдесят солдат на каждое судно, а не сто?
– Да, думаю, так. Обрушимся на врага, как муравьи.
– Пока мне достаточно двадцати тысяч человек, – сказал Агриппа. – В смысле, чтобы начать строить гавань, а для этого кто-нибудь может набрать бывших рабов, ходивших по Италии в поисках латифундий, которые твои уполномоченные поделили на участки для ветеранов. Я буду платить им из выручки от продажи рабов, буду кормить их и помогу с жильем. Если они хорошо себя проявят, потом они смогут тренироваться на гребцов.
– Это будет их стимулировать, – улыбнулся Октавиан. – Это умно. У бедняг нет средств, чтобы отправиться домой, так почему бы не предложить им кров и сытую жизнь? Рано или поздно они едут в Луканию и становятся разбойниками. Этот выход гораздо лучше. – Он прищелкнул языком. – На это уйдет много времени, намного больше, чем я надеялся. Сколько времени надо, Агриппа?
– Четыре года, Цезарь, начиная со следующего. Этот год не в счет.
– Секст и трети этого срока не выдержит, нарушит условия договора. – Густые золотые ресницы прикрыли глаза. – Особенно сейчас, когда я развелся со Скрибонией.
– Cacat! Почему?
– Она такая сварливая мегера, я не могу с ней жить. Чего хочу я, того не хочет она. Она ворчит, ворчит, ворчит…
Агриппа пристально посмотрел на Октавиана. «Значит, ветер подул с другой стороны, да? Но не могу определить с какой. Цезарь что-то задумал, все признаки налицо. Что же такое он задумал, что потребовало развода со Скрибонией? Сварливая? Ворчунья? Нисколько, Цезарь. Меня ты не одурачишь».
– Мне потребуется несколько человек для руководства работами на озерах. Ты не против, если я сам их подберу? Возможно, армейских инженеров из моих легионов. Но нужен кто-то влиятельный, чтобы руководить ими. Пропретор, если у тебя есть свободный.
– Нет, у меня есть свободный проконсул.
– Проконсул? Увы, не Кальвин. Жаль, что ты послал его в Испанию. Это был бы идеальный вариант.
– Он нужен в Испании. В войсках волнение.
– Я знаю. Тамошние непорядки начались с Сертория.
– Сертория нет уже лет тридцать! Как можно его винить?
– Он навербовал местное население и научил его сражаться, как римляне. Так что испанские легионы дерутся здорово, но они не впитали с молоком матери римскую дисциплину. Вот одна из причин, почему я не стану проводить такой же эксперимент в Галлиях, Цезарь. Но, возвращаясь к нашей теме, кто?
– Сабин. Даже если бы какая-нибудь провинция умоляла дать ей наместника – чего не происходит, – Сабин не хочет им быть. Он хочет остаться в Италии и участвовать в будущих морских маневрах. – Октавиан ухмыльнулся. – Не хотел бы я слышать, что он скажет, когда узнает, что придется ждать четыре года. Легионов я бы ему не доверил, но, думаю, он будет отличным руководителем инженеров для Порта Юлия. Так мы назовем нашу гавань.
Агриппа засмеялся:
– Бедный Сабин! Он вечно будет страдать из-за того сражения, которое провел так неумело, пока Цезарь завоевывал Дальнюю Галлию.
– Тогда он был о себе очень высокого мнения, впрочем, как и сейчас. Я пошлю его к тебе, и ты ему подробно расскажешь, что надо делать. Ты будешь здесь, в Нарбоне?
– Нет, если он не поторопится, Цезарь. Я поеду в Германию.
– Агриппа! Серьезно?
– Совершенно. Свевы волнуются, они привыкли к виду того, что осталось от моста Цезаря через Рен. Я не собираюсь использовать его. Я построю собственный мост дальше вверх по течению. Убии едят с моей руки, и я не хочу, чтобы они или херуски тревожились. Поэтому я буду у свевов.
– И в лесу?
– Нет. Я-то мог бы, но солдаты боятся леса. Бакенский – слишком темный и мрачный. Они думают, что за каждым деревом прячется германец, не говоря уже о медведях, волках и турах.
– А они там действительно есть?
– Во всяком случае, за некоторыми деревьями. Не бойся, Цезарь, я буду осторожен.
Исходя из политической целесообразности, наследник Цезаря решил познакомиться с галльскими войсками и пробыл достаточно долго, чтобы посетить каждый из шести легионов, стоявших лагерем вокруг Нарбона. Он ходил среди солдат, улыбаясь им знакомой улыбкой Цезаря. Многие из них были ветеранами галльских войн, снова завербованными, потому что им надоела гражданская жизнь.
«Это должно прекратиться, – думал Октавиан во время этих обходов. Его рука распухла от многочисленных сильных рукопожатий. – Из десятка завербованных некоторые стали богатыми землевладельцами. Их демобилизуют, они получают каждый свои десять югеров земли, а через год возвращаются для другой кампании. Туда-сюда, туда-сюда, каждый раз получая землю. Рим должен иметь постоянную армию, в которой каждый прослужит двадцать лет без демобилизации. И в конце службы получит денежную пенсию, а не землю. Италия большая, и им не нравится, что их селят в Галлиях, или в Испаниях, или в Вифинии, или в каком-то другом месте. Они римляне и хотят провести старость на родине. Мой божественный отец расселил десятый легион вокруг Нарбона, потому что они подняли мятеж, но где они теперь? В легионах Агриппы!
Армия должна находиться там, где есть опасность, готовая сражаться уже через рыночный интервал. Не надо больше посылать преторов для вербовки, в огромной спешке снаряжать и обучать войско возле Капуи, а потом посылать их в тысячемильный поход, после которого им сразу же приходится вступать в бой. Капуя останется школой, да, но, как только солдат будет обучен, он должен немедленно отправиться на какую-нибудь границу и вступить в тамошний легион. Гай Марий придумал вербовать неимущих – ох, как boni ненавидели его за это! По мнению boni, этих «хороших людей», неимущим нечего было защищать, ведь они не владели ни землей, ни имуществом. Но солдаты из неимущих оказались даже храбрее, чем прежние солдаты, которым было что терять, и теперь римские легионы состоят исключительно из неимущих. Когда-то proletarii не могли дать Риму ничего, кроме детей. Теперь они отдают Риму свой героизм и свои жизни. Блестящий ход, Гай Марий!
Бог Юлий был удивительным. Легионеры боготворили его задолго до того, как он был объявлен богом, но он даже не думал ввести в армии изменения, в которых она очень нуждалась. Он вообще не думал о ней как об армии, он думал о ней как об отдельных легионах. К тому же он был приверженцем неписаного свода законов, mos maiorum, и не хотел его менять, как бы boni не упрекали его в этом. Но божественный Юлий был не прав относительно mos maiorum.
Необходимость перемен давно назрела. Слова mos maiorum означают устоявшийся порядок вещей, но память людская коротка, и новый mos maiorum скоро превратится в священную традицию. Настала пора для другой политической структуры, более подходящей для управления раскинувшейся империей. Могу ли я, Цезарь, божественный сын, позволить, чтобы меня держала в заложниках кучка ничтожеств, вознамерившихся отобрать у меня власть? Божественный Юлий позволил такому случиться и вынужден был перейти Рубикон, чтобы спасти себя. Но хорошие традиции защитили бы его, ибо божественный Юлий не совершил ничего такого, чего эта самодовольная жаба Помпей Магн не проделывал десяток раз. Это был классический пример, когда для Магна действовали одни законы, а для Цезаря – совсем другие. Сердце Цезаря не выдержало пятна на его чести, как оно не выдержало, когда девятый и десятый легионы подняли мятеж. Ни один легион не восстал бы, если бы он строже следил и контролировал все, от своих полоумных политических оппонентов до своих беспомощных родственников. Со мной такого не произойдет! Я изменю mos maiorum и найду такой способ управления Римом, какой будет подходить мне и отвечать моим требованиям. Меня они не вынудят стать изгоем. Я не начну гражданскую войну. То, что я сделаю, будет сделано законно».
Все это он сказал Агриппе за обедом в последний день пребывания в Нарбоне. Но он не говорил ни о своем разводе, ни о Ливии Друзилле, ни о стоящей перед ним проблеме выбора. Ибо он ясно видел, что Агриппу надо держать подальше от своих эмоциональных переживаний. Этот груз непосилен для Агриппы, который не был ни его близнецом, ни его божественным отцом, а только его военным и гражданским исполнителем. Его невидимой правой рукой.
Итак, он поцеловал Агриппу в обе щеки, сел в свою повозку и отправился в долгий путь домой, который обещал стать длиннее, потому что Октавиан решил посетить все легионы в Дальней Галлии. Они все должны увидеть его и познакомиться с наследником Цезаря. Они все должны лично присягнуть ему. Ибо кто знает, где и когда ему понадобится их преданность?
Даже при таком изнурительном графике он вернулся домой задолго до конца года с готовым списком неотложных дел. Но первой в его списке значилась Ливия Друзилла. Только решив эту проблему, он сможет заняться более серьезными вещами. Ибо это было важно. Она взяла над ним власть только благодаря его слабости, которой он не мог понять, как ни пытался. Так что надо разобраться с этим раз и навсегда.
Меценат вернулся в Рим, счастливо женатый на Теренции. Ее двоюродная бабка, очень некрасивая вдова Цицерона, одобрила этого симпатичного жениха из такой хорошей семьи. Ей перевалило за семьдесят, она была на несколько лет старше Цицерона, но продолжала сама управлять своим огромным состоянием – железной рукой, а глубокие познания в области религиозных законов позволяли ей уходить от уплаты налогов. Гражданская война Цезаря против Помпея Великого раскидала и погубила ее семью. В живых остался лишь ее сын, буйный алкоголик, которого она презирала. Поэтому в ее сердце образовалась пустота, которую с удобством занял Меценат. Кто знает, возможно, однажды он станет наследником ее денег. Хотя он признался Октавиану, что убежден: она переживет их всех и найдет способ, как забрать денежки с собой, когда наконец отойдет в мир иной.