Итак, на переговоры с Нероном Октавиан мог послать Мецената. Единственная проблема заключалась в том, что о своей страсти к Ливии Друзилле он до сих пор никому не сказал ни слова. Даже Меценату, который выслушает с серьезным видом и попытается отговорить его от этого странного союза. И уж конечно, зная глупость и несговорчивость Нерона, Меценат не обрадуется такому поручению. В душе Октавиан приравнял свою любовную лихорадку к отправлениям организма: никто не должен ни видеть этого, ни слышать. Боги не справляют нужду, а он – сын бога и однажды сам станет богом. В государственной религии было много такого, что он считал дешевыми эффектами, но на бога Юлия и собственный статус его скептицизм не распространялся. К богам он относился не так, как относятся греки. Для него бог Юлий – это не тот, кто сидит на горе или в храме, который Октавиан строил для него на Форуме. Нет, бог Юлий был бесплотной силой, которая влилась в пантеон и увеличила власть Рима, мощь Рима, военное преимущество Рима. Какую-то часть этой силы получил Агриппа, Октавиан был уверен в этом. Но бо́льшая часть перешла к нему. Он чувствовал, как эта сила течет по его венам, и научился складывать пальцы пирамидкой, чтобы этой силы прибавлялось.
Мог ли такой человек признаться в слабости другому человеку? Нет, не мог. Он мог признаться в своих разочарованиях, переживаниях, приступах депрессии. Но в слабости или в недостатке характера никогда. Поэтому не могло быть и речи, чтобы прибегнуть к услугам Мецената. Придется самому провести переговоры.
В двадцать третий день сентября он праздновал день своего рождения. Ныне он отмечал этот день двадцать четвертый раз. После убийства его божественного отца словно туман опустился на все последующие годы. Он не помнил, как ему удалось распределить свои силы так, чтобы выстроить карьеру, хотя и сознавал, что некоторые его подвиги были следствием безрассудства юности. Но они принесли хорошие плоды, и в памяти осталось только это. Филиппы послужили водоразделом. После Филипп он ясно помнил все. И он знал почему. После Филипп он запугал Антония и победил. Простое требование: голова Брута. Тогда перед его мысленным взором открылось будущее, и он увидел свой путь. Антоний сдался после целого спектакля, который начался с ужасающего гнева и закончился трогательными слезами. Да, он сдался.
С тех пор его встречи с Антонием были редки, но с каждой встречей он чувствовал себя сильнее и при последней встрече высказал ему все на одном дыхании. Он больше не был равным Антонию. Он был выше Антония. По какой-то причине он вспомнил Катона Утического – может быть, потому, что божественному Юлию так и не удавалось сломить его, – и понял наконец то, что всегда понимал божественный Юлий: никто не сможет сломить человека, который не допускает и мысли, что у него есть недостатки. Убери Катона Утического из этого уравнения – и ты получишь Тиберия Клавдия Нерона. Еще один Катон, только дурак.
Он наведался к Нерону утром, после того как ушел последний его клиент, но до того, как сам Нерон отправился подышать влажным зимним воздухом и узнать, что происходит на Форуме. Если бы Нерон был известным юристом, он мог бы защитить какого-нибудь знатного негодяя от обвинений в казнокрадстве или мошенничестве, но его адвокатская практика не пользовалась успехом. Он защищал своих друзей, если они просили. Но в последнее время никто не просил. Круг его знакомых был невелик, состоял из аристократов-неудачников, таких как он, и большинство из них последовали за Антонием в Афины, предпочитая Грецию жизни в Риме Октавиана, с его налогами и бунтами.
Нерон с огромным удовольствием отказал бы этому нежеланному посетителю, но вежливость говорила, что он должен его принять, а педантичность просто требовала этого.
– Цезарь Октавиан, – жестко приветствовал он, вставая, но не выходя из-за стола и не протягивая руки. – Прошу, садись.
Он не предложил ни вина, ни воды, просто опустился в кресло, глядя на это ненавистное лицо, такое гладкое, потрясающе молодое. Оно напомнило, что ему уже сорок с лишним, а он еще не стал консулом. Он был претором в год Филипп, но никому не помог в карьере, и меньше всего себе. Если он не сумеет поправить финансовое положение, то никогда не будет консулом, потому что на выборах нужны огромные взятки. Почти сто человек претендовали на преторство на будущий год, а сенат говорил, что должность получат около шестидесяти. Это значит, что целая толпа экс-преторов будет претендовать на консульские должности на поколение вперед.
– Что тебе нужно, Октавиан? – спросил он.
Лучше сказать сразу.
– Твоя жена.
Нерон лишился дара речи. Темные глаза расширились, он открыл рот, хватая воздух, поперхнулся, неуклюже поднялся и побежал к графину с водой.
– Ты шутишь, – проговорил он, тяжело дыша.
– Вовсе нет.
– Но… но это смешно!
Затем смысл просьбы стал доходить до него. Стиснув губы, он возвратился к столу и снова сел, сжав в руке дешевый глиняный кубок. Позолоченные бокалы и графины давно исчезли.
– Тебе нужна моя жена?
– Да.
– То, что она изменила, уже скверно, но чтобы с тобой!..
– Она тебе не изменяла. Я только один раз увидел ее на руинах Фрегелл.
Придя к выводу, что просьба Октавиана продиктована не похотью, а носит какой-то иной характер, Нерон спросил:
– Для чего она тебе нужна?
– Чтобы жениться.
– Значит, она все-таки мне изменила! И этот ребенок твой! Я проклинаю ее, проклинаю ее, cunnus! Но так просто ты ее не получишь, ты, грязный mentula! Она выйдет из моих дверей, и о ее позоре узнают все!
Вода из кубка расплескалась, рука, державшая его, дрожала.
– Она не повинна ни в каком грехе, Нерон. Как я сказал, я видел ее один только раз, и от начала до конца этой встречи она вела себя очень достойно – такие изысканные манеры! Ты выбрал хорошую жену. Поэтому я хочу на ней жениться.
Что-то в обычно непроницаемых глазах Октавиана подсказало Нерону, что он говорит правду. Его умственный аппарат уже исчерпал свой лимит. Нерон обратился за помощью к логике.
– Но обычно люди не ходят к мужьям за их женами! Это нелепо! Что ты хочешь от меня услышать? Я не знаю, что сказать! Ты это несерьезно! Такие вещи не делаются! В тебе есть немного благородной крови, и ты должен знать, что такие вещи не делаются!
Октавиан улыбнулся.
– Как я знаю, – произнес он спокойно, – дряхлеющий Квинт Гортензий однажды пошел к Катону Утическому и спросил его, может ли он жениться на дочери Катона, в то время еще ребенке. Катон ответил «нет». Тогда Гортензий попросил племянницу Катона. Катон ответил «нет». Тогда он попросил жену Катона. И Катон ответил «да». Жены не состоят с мужьями в родстве, хотя я признаю, что в твоем случае это не так. Той женой была Марция, моя сводная сестра. Гортензий вынужден был заплатить за нее огромную сумму, но Катон не взял ни одного сестерция. Все деньги он отдал моему отчиму Филиппу, эпикурейцу, хронически нуждавшемуся в деньгах. Может быть, если бы ты рассматривал мою просьбу в том же свете, в каком Катон отнесся к просьбе Гортензия, тебе было бы легче ее выполнить. Если это тебе поможет, поверь, что мне, как и Гортензию, во сне явился Юпитер и повелел жениться на твоей жене. Катон посчитал это веской причиной. Почему ты не можешь посчитать так же?
Пока Нерон слушал Октавиана, ему пришла в голову новая мысль. У него в доме сумасшедший! Пока он довольно спокойный, но кто знает, в какой момент случится припадок.
– Я сейчас позову слуг и прикажу им вышвырнуть тебя вон, – сказал он, считая, что построенная таким образом фраза не будет звучать слишком провокационно и не вызовет буйства.
Но прежде чем он открыл рот, чтобы позвать на помощь, гость наклонился через стол и схватил его за руку. Нерон онемел, как мышь под смертоносным взглядом васелиска.
– Не делай этого, Нерон. Или, по крайней мере, дай сначала мне договорить. Я не сумасшедший, поверь мне. Разве я веду себя как сумасшедший? Я просто хочу жениться на твоей жене, а для этого надо, чтобы ты дал ей развод. Но не опозорил ее. Укажи религиозные причины, все это примут, и честь обоих не пострадает. В ответ на твое согласие отдать мне эту бесценную жемчужину я облегчу твои финансовые затруднения. Я изгоню их лучше самосского мага. Скажи, Нерон, разве это тебе не нравится?
Нерон вдруг отвел глаза, глядя куда-то за правое плечо Октавиана. На худом мрачном лице появилось хитрое выражение.
– Как ты узнал о моих финансовых затруднениях?
– Весь Рим знает, – холодно ответил Октавиан. – Тебе следовало вести дела с банками Оппия или Бальба. Наследники Флавия Гемицилла – хитрый народ, разве что дурак не понимает этого. К сожалению, так получается, что дурак – ты, Нерон. Я много раз слышал, как мой божественный отец это говорил.
– Что происходит? – крикнул Нерон, промокая носовым платком разлитую на столе воду, словно это занятие помогало ему скрыть замешательство, владевшее им последние пятнадцать минут. – Ты смеешься надо мной, да?
– Все, что угодно, только не это, уверяю тебя. Я лишь прошу, чтобы ты немедленно развелся с женой по религиозной причине. – Он сунул руку в складку тоги и вынул оттуда сложенный лист бумаги. – Эти причины здесь детально изложены, и тебе не нужно ломать голову и что-то придумывать. А тем временем я поговорю с коллегией понтификов и с коллегией пятнадцати относительно моего брака, который я намерен заключить как можно скорее. – Он поднялся. – Само собой разумеется, ты будешь воспитывать обоих своих детей. Когда родится второй ребенок, я сразу же отошлю его тебе. Жаль, что они не будут знать свою мать, но я далек от того, чтобы лишить отца права на воспитание сыновей.
– А-а-ах… а-а, – произнес Нерон, не в силах понять ту ловкость, с какой его обработали.
– Я думаю, ее приданое ушло безвозвратно, – презрительно произнес Октавиан. – Я оплачу твои огромные долги – анонимно, обеспечу тебе доход в сто талантов в год и помогу с взятками, если ты хочешь быть консулом. Хотя я не в том положении, чтобы гарантировать, что тебя изберут. Даже сыновья богов не властны над общественным мнением. – У двери он обернулся. – После развода ты сразу отошлешь Ливию Друзиллу в Дом весталок. Как только ты это сделаешь, договор вступит в силу. Твоя первая сотня талантов уже лежит в банке братьев Бальбов. Хорошая фирма.