И он ушел, тихо прикрыв за собой дверь.
Многое из сказанного тут же улетучилось, но Нерон все сидел и пытался понять смысл того, что имело отношение к его финансовым заботам. Хотя Октавиан не говорил этого прямо, здоровое чувство самосохранения подсказало Нерону, что выбор таков: рассказать всему миру или навеки сохранить все в тайне. Если он расскажет, останутся долги и не будет обещанного дохода. Если он будет молчать, то сможет занять в Риме подобающее ему положение в высшем обществе, а это он ценил больше, чем свою жену. Поэтому он сохранит секрет.
Он развернул лист бумаги, оставленный Октавианом, и внимательно изучил несколько строчек одной колонки. Да, да, это успокоит его гордость! С религиозной точки зрения безупречно. К тому же, подумал он, если заклеймить Ливию Друзиллу как неверную жену, он станет рогоносцем, над которым будут смеяться. Старик с привлекательной молодой женой, и вот появляется молодой человек… Ох, этого никогда не будет! Пусть мир думает что угодно об этом разводе. Что касается его, он будет вести себя так, словно ничего непристойного не случилось, но вот религиозные препятствия… Он взял лист бумаги и стал писать разводное письмо. Закончив, он послал за Ливией Друзиллой.
Никто даже не подумал сказать ей, что приходил Октавиан, поэтому она появилась, как всегда, покорная и скромная – образцовая жена. Красивая, подумал он, разглядывая ее. Да, она действительно красива. Но почему Октавиан воспылал именно к ней? Хоть он и выскочка, но мог выбирать. Власть привлекает женщин, как огонь мошек, а у Октавиана была власть. Что такого он разглядел в ней за одну встречу, а муж не сумел разглядеть за шесть лет брака? Слепой он, что ли, или это Октавиан заблуждается? Наверняка последнее.
– Да, domine?
Он протянул ей разводное письмо:
– Я немедленно развожусь с тобой, Ливия Друзилла, по причине религиозных препятствий к браку. Очевидно, коллегия Пятнадцати истолковала какой-то стих в последней Книге Сивиллы-прорицательницы как относящийся к нашему союзу, который должен быть расторгнут. Собери свои вещи и немедленно уходи в Дом весталок.
От потрясения она онемела и застыла, ничего не чувствуя. Но не упала в обморок, только лицо ее вдруг побледнело.
– Смогу я видеться с детьми? – спросила она, когда обрела дар речи.
– Нет, это будет кощунством.
– Значит, я должна отказаться и от ребенка, которого ношу.
– Да, как только он родится.
– Что со мной будет? Ты вернешь мне приданое?
– Нет, я не верну тебе приданого ни целиком, ни частично.
– Тогда на что я буду жить?
– На что ты будешь жить, меня не касается. Мне велели отослать тебя в Дом весталок. Вот и все.
Она повернулась и пошла в свои крохотные комнаты, заставленные ненавистными ей вещами, от ручной прялки до ткацкого станка, чтобы прясть нить и ткать полотно, которое никто никогда не носил, потому что она плохо делала и то и другое, да и учиться не хотела. В это время года в помещении стоял неприятный запах. Ее обязанностью было вязать пучки блошницы от паразитов, а она на восемь дней опоздала, потому что ненавидела это занятие. Ох, когда-то Нерон давал ей несколько сестерциев, чтобы она могла взять на время книги из библиотеки Аттика. А теперь все свелось к прялке и станку.
Ребенок стал усиленно толкаться – снова мальчик, по всем признакам. Пройдет, наверное, час, прежде чем он успокоится. Его упражнения дорого ей встанут. Скоро ее кишечник возмутится, нужно будет бежать в уборную и молиться, чтобы там никого не было и ее никто не услышал. Слуги считали возможным не замечать ее. Она не могла собраться с мыслями, села на табурет у станка и стала смотреть в окно на колоннаду и неухоженный сад перистиля за нею.
– Ну-ка уймись! – крикнула она ребенку.
Словно по волшебству, толчки прекратились. Почему она не делала так раньше? Теперь можно было и подумать.
Свобода, откуда никто и не ждал, а она – меньше всего. Стих в последней Книге Сивиллы! Ливия Друзилла знала, что пятьдесят лет назад Луций Корнелий Сулла поручил коллегии Пятнадцати искать по всему миру фрагменты частично сгоревших Книг Сивиллы, хотя было непонятно, откуда эти фрагменты могли появиться за пределами Рима? Но она всегда считала, что это собрание малопонятных двустиший и четверостиший не имеет никакого отношения к обычным людям и к обычным явлениям. В книгах пророчеств говорилось только о землетрясениях, войнах, вторжениях, пожарах, смерти могущественных людей и рождении детей, которые должны спасти мир.
Хотя Ливия Друзилла спросила Нерона, на что она будет жить, ее это не беспокоило. Если боги обратили на нее внимание – как явствовало из происходящего – и избавили ее от этого тоскливого замужества, то они не позволят ей опуститься до проституции у храма Венеры Эруцины и не дадут умереть от голода. Ссылка в Дом весталок явно временная. Весталками становились девочки шести-семи лет, которые должны были хранить непорочность в течение тридцати лет своего служения, ибо их девственность была залогом процветания Рима. Женщины весталками не становились. Значит, ее случай какой-то особенный! Она не могла догадаться, что ждет ее в будущем, да и не старалась. Достаточно того, что она свободна, что ее жизнь обретает наконец другое направление.
У нее был небольшой сундук, куда она укладывала свою немногочисленную одежду во время путешествий. Когда по прошествии нескольких минут пришел управляющий спросить ее, готова ли она совершить небольшую прогулку от Гермала, северо-западного склона Палатинского холма, до Римского форума, сундук был уже уложен, а Ливия Друзилла стояла в теплом плаще, защищавшем от холода и возможного снегопада. В туфлях на высокой пробковой подошве, чтобы не запачкать ноги грязью, она поспешала за слугой, который тащил ее сундук и громко жаловался всем и каждому на свою участь. Потребовалось какое-то время, чтобы спуститься по лестнице Весталок, после чего надо было пройти мимо небольшого круглого храма Весты к боковому входу на половину Государственного дома, где жили весталки. Там служанка передала ее сундук крепкой галльской женщине и провела ее в комнату, где стояли кровать, стол и стул.
– Уборные и ванны – по тому коридору, – сказала экономка, ибо это была экономка. – Ты не должна питаться вместе с весталками, еду и напитки будут приносить тебе сюда. Старшая весталка говорит, что ты можешь гулять в их саду, но не тогда, когда они сами там гуляют. Мне велено спросить тебя, любишь ли ты читать.
– Да, очень люблю.
– Какие книги тебе принести?
– Любые на латыни или греческом, одобренные святыми женщинами, – ответила хорошо вышколенная Ливия Друзилла.
– У тебя есть вопросы, domina?
– Только один: я должна делить с кем-то воду в ванне?
Прошли три нундины изумительного покоя, за окном, словно птичий пух, падал снег. Понимая, что присутствие беременной женщины против правил весталок, Ливия Друзилла не пыталась увидеть хозяек дома. Даже старшая весталка не приходила навестить ее. Ливия Друзилла проводила время за чтением, гуляла по саду и с удовольствием купалась в чистой, горячей воде. Весталки пользовались различными удобствами, которых не было в доме Нерона. Сиденья в их уборных были из мрамора, ванны сделаны из египетского гранита, а еда оказалась очень вкусной. Ливия Друзилла обнаружила, что в меню входит вино.
– Это Агенобарб, великий понтифик, отремонтировал атрий Весты шестьдесят лет назад, – объяснила экономка, – а потом великий понтифик Цезарь провел во всем доме отопление, даже в архиве. – Она прищелкнула языком. – В цокольном этаже хранятся завещания. Но великий понтифик Цезарь рассчитал, какое помещение нужно выгородить, чтобы устроить лучший в Риме гипокауст. Как нам не хватает Цезаря!
Спустя восемь дней после Нового года экономка принесла ей письмо. Развернув свиток и придавив края двумя порфировыми держателями, Ливия Друзилла принялась читать. Читать было легко, так как над первой буквой каждого нового слова стояла точка. Почему копиист Аттика не делал этого?
Приветствую тебя, Ливия Друзилла, любовь моей жизни. Это письмо свидетельствует о том, что я, Цезарь, божественный сын, не забыл тебя после нашей встречи во Фрегеллах. Потребовалось время, чтобы найти способ, как освободить тебя от Тиберия Клавдия Нерона без скандала. Я велел моему вольноотпущеннику Гелену читать последнюю Книгу Сивиллы, пока он не найдет стих, который можно применить к Нерону и к тебе. Но этого было недостаточно, ему надо было еще найти пророчество, которое можно было бы применить к тебе и ко мне, а это оказалось труднее. Он замечательный человек – я рад, что он снова со мной после годичного плена у Секста Помпея. Ученый из него много лучший, чем флотоводец или военачальник. Я так счастлив, что чувствую себя Икаром, взмывающим в небеса. Пожалуйста, моя Ливия Друзилла, не отвергай меня! Разочарование убьет меня.
Муж и жена, черные как ночь,
Соединенные вместе, – вред для Рима.
Должны быть разъединены, и незамедлительно,
Иначе Рим навсегда будет брошен на произвол судьбы.
По сравнению с этим стихом твой и мой стих – это розы Кампании.
Сын бога, светлый и золотоволосый,
Должен взять в жены мать двоих
Черных как ночь, из потерпевшей крах пары.
Вместе они заново построят Рим.
Нравится? Я весьма доволен. Гелен очень умен, он настоящий знаток древних писаний. Я сделал его старшим секретарем.
В семнадцатый день месяца января мы с тобой поженимся. Когда я принес эти два стиха в коллегию Пятнадцати, в которую вхожу и я, все единодушно согласились, что мое толкование верно. Ничто не помешало принять lex curiata, узаконивший твой развод с Нероном.
Старшая весталка Аппулея, моя родственница, согласилась приютить тебя, пока мы не сможем пожениться. Я пообещал, что, как только Рим встанет на ноги, я построю для весталок собственный дом, который им не придется больше делить с великим понтификом. Люблю тебя.