Внутри дома Ливии Друзиллы сразу была заметна женская рука. Дом изменился до неузнаваемости. Агриппа прошел в изысканно обставленную комнату. Стены ее сияли фресками, подоконники и гермы были сделаны из красивых сортов мрамора. Тут же появился разгневанный Бургунд. Но лицо его озарилось улыбкой, как только он увидел, кто это портит бесценный пол сапогами, подбитыми гвоздями.
– Где он, Бургунд?
– В кабинете. Ох, Марк Агриппа, как я рад тебя видеть!
Да, он был в своем кабинете, но не за старым столом, окруженным корзинами для книг и стойками с переполненными отделениями. Этот стол, сделанный из узорчатого зеленого малахита, был огромным. Теперь на нем царил идеальный порядок. За столами попроще, но тоже презентабельными, сидели два писца, а секретарь был занят свитками.
Лицо, поднятое в раздражении посмотреть, кто помешал ему, состарилось, выглядело лет на сорок – не из-за морщин, а из-за черных кругов вокруг усталых глаз, из-за глубоких борозд на широком лбу, из-за плотно сжатых губ.
– Цезарь!
Упала малахитовая чернильница, бумаги разлетелись по комнате. Октавиан судорожно обнял Агриппу. Затем, словно очнувшись, в ужасе отступил.
– О нет! Твой триумф!
Агриппа крепко обнял его, расцеловал в обе щеки:
– Будут другие триумфы, Цезарь. Неужели ты думаешь, что я останусь на Марсовом поле, когда беспорядки в Риме не дают тебе выйти из дома? Гражданские не узнали бы меня в лицо, и вот я пришел к тебе.
– Где Меценат?
– Возвращается в паланкине, – с усмешкой ответил Агриппа.
– Ты хочешь сказать, что пришел один, без сопровождения?
– Ни одна толпа не может запугать до зубов вооруженного центуриона, а они приняли меня именно за центуриона. Меценату охрана была нужнее.
Октавиан вытер слезы, закрыл глаза:
– Агриппа, мой Агриппа! О, теперь все будет хорошо, я знаю!
– Цезарь? – раздался голос, низкий, чуть хрипловатый.
Октавиан повернулся в объятиях Агриппы, но не высвободился из них.
– Ливия Друзилла, я снова живу! Марк Агриппа вернулся домой!
Агриппа увидел овальное личико с безупречной кожей цвета слоновой кости, рот с полными чувственными губами, сияющие темные глаза. Если она и нашла ситуацию странной, то не подала виду, даже в ее выразительных глазах ничто не отразилось. Лицо озарилось радостной улыбкой. Она слегка коснулась руки Агриппы, нежно погладила ее.
– Марк Агриппа, как хорошо, что ты здесь! – сказала она, но потом нахмурилась. – Но твой триумф!
– Он отказался от триумфа, чтобы увидеть меня. – Октавиан взял жену за руку, а другой рукой обнял Агриппу за плечи. – Пойдем сядем где-нибудь, где никто не помешает. Ливия Друзилла обеспечила меня умелыми помощниками, но лишила уединения.
– Значит, преображение дома Цезаря – твоя заслуга, госпожа? – спросил Агриппа, утопая в позолоченном кресле в чехле из мягкой пурпурной парчи и принимая хрустальный бокал неразбавленного вина. Он отпил немного, засмеялся. – Гораздо лучше, чем то вино, которым угощал ты, Цезарь! Я так понял, если вино без воды, значит мы что-то празднуем?
– Твое возвращение, конечно. Моя Ливия Друзилла – чудо.
К удивлению Агриппы, Ливия Друзилла не ушла, хотя жена и должна была бы уйти. Она выбрала для себя большое пурпурное кресло и села в него, поджав под себя ноги. Взяла бокал от Октавиана, кивком поблагодарив его. Ого! Женщина допущена на совет!
– Мне нужно продержаться еще один такой же год, – сказал Октавиан, поставив свой бокал после тоста. – Если только ты не думаешь, что мы сможем начать действовать в наступающем году.
– Нет, Цезарь, не сможем. Порт Юлия не будет готов до лета. Так сообщает Сабин в своем последнем письме, и это дает мне восемь месяцев, чтобы вооружиться и обучить людей. Поражение Секста Помпея должно быть окончательным и бесповоротным, чтобы он никогда больше не поднялся. Для этого нам нужно найти где-то хотя бы сто пятьдесят военных кораблей. Верфи Италии не могут дать достаточного количества.
– Есть только один источник, способный их дать, и это наш дорогой Антоний, – горько проговорил Октавиан. – Он, и только он причина всего этого! Сенат ест с его руки, и ни один бог не может сказать мне почему! Казалось бы, эти дураки должны кое-что понять, живя в таком аду, но нет! Верность Марку Антонию значит больше, чем набитые животы!
– Ничто не изменилось со времен Катула и Скавра, – сказал Агриппа. – Ты переписываешься с ним?
– Я как раз писал ему, когда ты появился на пороге. Тратил лист за листом хорошей бумаги, пытаясь найти нужные слова.
– Сколько времени прошло с вашей последней встречи?
– Больше года, после того как он увез Октавию и детей в Афины. Прошлой весной я писал ему, просил встретиться со мной в Брундизии. Но он подвел меня, явившись без своих легионов и очень быстро, а я все еще находился в Риме, ожидая его ответа. Он вернулся в Афины и прислал мне отвратительное письмо, грозя отрубить мне голову, если я не явлюсь на следующую встречу с ним. А потом он поехал в Самосату, поэтому встреча не состоялась. Я даже не уверен, что он вернулся в Афины.
– Не будем больше говорить об этом, Цезарь. Что нам делать с зерном? Как-то ведь надо кормить Италию, и дешевле, чем мы можем, по словам Мецената.
– Ливия Друзилла говорит, что я должен занять необходимую сумму у плутократов, но я не хочу это делать.
Ну-ну! Хороший совет от маленькой черной птички!
– Она права, Цезарь. Заем лучше, чем налог.
Ливия Друзилла с удивлением посмотрела на Агриппу. Она очень боялась этой встречи, убежденная, что любимый друг Цезаря станет ее врагом. Мужчины не приветствовали присутствие женщин на советах, и хотя она знала, что права, таким мужчинам, как Статилий Тавр, Кальвизий Сабин, Аппий Клавдий и Корнелий Галл, очень не нравилось видеть, как восходит ее звезда. Заполучить в союзники Агриппу было даже важнее, чем родить ребенка, появления которого она тщетно ждала.
– Они меня выжмут.
– Лучше, чем первосортную губку, – улыбнулся Агриппа. – Однако деньги у них, и пока Антоний не поднимет задницу и не наведет порядок на Востоке, они не получат прибыли с Востока, их самого большого источника дохода.
– Да, я понимаю, – недовольно ответил Октавиан, не желавший следовать разумному совету. – Мне не нравятся проценты – они берут двадцать процентов, причем сложных.
Время отступить. Агриппа принял смущенный вид:
– Сложных?
– Да, проценты с процентов. Это сделает их кредиторами Рима лет на тридцать-сорок, – пояснил Октавиан.
– Цезарь, дорогой, ты сомневаешься, а ты не должен сомневаться, – сказала Ливия Друзилла. – Подумай! Ты же знаешь ответ.
Забрезжила знакомая улыбка. Октавиан тихо засмеялся.
– Ты имеешь в виду сокровищницы Секста Помпея, где хранится его неправедно нажитое добро?
– Она именно это имеет в виду, – сказал Агриппа, взглядом поблагодарив Ливию Друзиллу.
– Я думал об этом, но еще больше, чем занимать у плутократов, мне не нравится отдавать им сокровища Секста, когда все закончится. – Он вдруг лукаво посмотрел на них. – Я предложу им двадцать сложных процентов, а сам широко раскину сеть, чтобы поймать в нее несколько сенаторов Антония. Сомневаюсь, что кто-нибудь откажет мне на таких условиях. Возможно, мне придется отдать даже больше годового дохода Секста, но зато, когда я отделаюсь от Антония и сенат станет моим, я смогу делать, что захочу. Снижу процентные ставки, введя соответствующие законы. Единственные, кто будет протестовать, – это самые крупные рыбы в нашем денежном море!
– Он придумал и еще кое-что, – сказала Ливия Друзилла.
Октавиан в недоумении взглянул на нее, но потом рассмеялся.
– О, это кампания «Вырастить больше пшеницы в Италии»! Да, от лица Рима я влез в еще большие долги. Согласно моим расчетам, крестьянину с большой семьей нужно двести модиев пшеницы в год, чтобы накормить всех. Но один югер земли дает намного больше этого, и, конечно, крестьянин продает излишки, если приметы, в которые он верит, не говорят ему, что в следующем году будет засуха или наводнение. В этом случае он запасает больше зерна. Однако по приметам в будущем году ни засухи, ни наводнения не будет. Поэтому я предлагаю платить крестьянам за их пшеницу по тридцать сестерциев за модий. Такую сумму не могут дать частные торговцы, с которыми они обычно имеют дело. Надеюсь, некоторые из наших ветеранов действительно вырастят что-то на своих участках. Большинство из них сдают свою землю в аренду виноградарям, потому что любят пить вино, – наверное, так работает ум у отставного солдата.
– Все, что угодно, лишь бы покупать у Секста меньше зерна будущего урожая, – сказал Агриппа, – но решит ли это проблему? Сколько ты думаешь купить?
– Половину того, что нам нужно, – спокойно ответил Октавиан.
– Это будет дорого, но все же дешевле, чем у Секста. Меценат сказал, что Лепид ничего не сделал, чтобы сохранить африканское зерно. Что там происходит?
– Он становится слишком самонадеянным, – кинула пробный камень Ливия Друзилла, чтобы узнать, посмотрит ли Агриппа на реакцию ее мужа.
Но он не посмотрел, просто согласился с утверждением – и с ней, как равной Октавиану. «О Агриппа, я тебя тоже люблю!»
Доспехи Агриппы скрипнули, когда он попытался сесть поудобнее, – слишком долго приходилось сидеть ему на полевых стульях без спинки.
– Он еще не знает, Цезарь, – с сияющими глазами проговорила Ливия Друзилла. – Скажи ему, а потом позволь снять эту ужасную кирасу.
– Edepol! Я забыл! – воскликнул Октавиан и радостно вскочил. – Меньше чем через месяц, Марк, ты будешь старшим консулом Рима.
– Цезарь! – выдохнул ошеломленный Агриппа. Волна радости захлестнула его, преобразила его суровое лицо. – Цезарь, я не… я недостоин!
– Никого в мире нет достойнее тебя, Марк. Все, что я сделал, – передал тебе Рим в синяках, истекающий кровью, голодный, но только не побитый. Я вынужден был уступить младшее консульство Канинию лишь потому, что он родственник Антония, но с тем условием, что в июле его заменит консул-суффект Статилий Тавр. Сенаторы трясутся, потому что ты был твердым городским претором и они поняли, что поблажек от тебя ждать не приходится.