«SPQR» в лавровом венке.
– А как же адмиралы, такие как Тавр и Корнифиций?
– У них будет «SPQR» Рима, как и у меня. Только у тебя будет личный штандарт, Агриппа. Знак отличия. Это ты одержишь для нас победу над Секстом. Я это нутром чую.
– По крайней мере, его корабли нельзя спутать, на их штандартах скрещенные кости.
– Отличительный знак, – подал реплику Октавиан. – О-о, ну какой дурак это придумал? Стыдно!
Это он говорил о красной дорожке, которую какой-то чиновник от дуумвиров протянул во всю длину пирса, – знак царственности, отчего Октавиан пришел в ужас. Но казалось, никто не обратил на это внимания. Это был алый цвет командующего, а не царский пурпур. И вот – появился Антоний. Он прыгнул с корабля на красную дорожку, как всегда здоровый и бодрый. Октавиан и Агриппа ждали вместе под навесом в глубине пирса. Каниний, младший консул, на шаг позади них, а за ним еще семьсот сенаторов, все люди Марка Антония. Дуумвиры и другие чиновники города вынуждены были довольствоваться местами позади всех.
Конечно, Антоний надел золотые доспехи. Тога ему не шла, делала его слишком тяжеловесным. Такой же мускулистый, но более стройный Агриппа не заботился о том, как он выглядит, поэтому на нем была тога с пурпурной каймой. Он и Октавиан вышли вперед приветствовать Антония. Октавиан выглядел хрупким и изящным ребенком между этими великолепными воинами. Но доминировал Октавиан, может быть, именно из-за этого, а может быть, благодаря своей красоте, густым ярким золотистым волосам. В этом южном италийском городе, где греки поселились за несколько столетий до первого вторжения римлян на полуостров, золотистые волосы были редкостью и вызывали восхищение.
«Получилось! – подумал Октавиан. – Мне удалось выманить Антония на землю Италии, и он не покинет ее, пока не даст то, что нужно мне и Риму».
Под ливнем лепестков весенних цветов, которыми их осыпали девочки, они прошли к зданиям, отведенным для них, улыбаясь восторженной толпе и приветственно помахивая рукой.
– Вечер и ночь тебе на обустройство, – сказал Октавиан на пороге резиденции Антония. – Ну что, приступим к делу сразу же – я понимаю, ты торопишься, – или уступим народу Тарента и посетим завтра театр? Они ставят ателлану.
– Конечно, это не Софокл, но всем нравится, – ответил Антоний, расслабившись. – Да, почему не посмотреть? Я привез с собой Октавию и детей – она очень хотела увидеть своего маленького брата.
– Я хотел увидеть ее не меньше. Она еще не знакома с моей женой, – кстати, я тоже приехал с женой, – сказал Октавиан. – Тогда, может быть, завтра утром – театр, а вечером – банкет? А после этого, конечно, к делам.
Когда Октавиан вошел в свою резиденцию, он увидел хохочущего Мецената.
– Ты не догадаешься! – наконец промолвил Меценат, вытирая выступившие слезы, и снова засмеялся. – Ох, ну просто смех!
– Что? – спросил Октавиан, позволив слуге снять с него тогу. – И где поэты?
– В этом-то все и дело, Цезарь! Поэты!
Меценату удалось взять себя в руки, но он то и дело всхлипывал, а глаза его смеялись.
– Гораций, Вергилий, товарищ Вергилия Плотий Тука, Варий Руф и еще несколько второстепенных светил отправились из Рима неделю назад, чтобы поднять интеллектуальный уровень этого праздника, но… – он подавился, захихикал, но справился с собой, – они поехали в Брундизий! А Брундизий их не отпускает – там хотят устроить свой праздник!
Он опять захохотал.
Октавиан улыбнулся, Агриппа фыркнул, но никто из них не мог оценить ситуацию так, как Меценат, знавший о рассеянности поэтов.
Когда Антоний услышал об этом, он расхохотался так же громко, как Меценат, и послал курьера в Брундизий с мешком золота для поэтов.
Не ожидая приезда Октавии и детей, Октавиан разместил Антония в доме, недостаточно большом, чтобы шум детской не мешал ему, но Ливия Друзилла нашла выход из положения.
– Я слышала о доме неподалеку, чей владелец не прочь предоставить его на период переговоров, – сказала она. – Почему бы мне не переехать туда с Октавией и детьми? Если там буду и я, Антоний не сможет пожаловаться на неподобающее обращение с его женой.
Октавиан поцеловал ее руку, улыбнулся, глядя в ее чудесные глаза с прожилками.
– Блестяще, любовь моя! Сделай это сейчас же!
– И если ты не возражаешь, завтра мы не пойдем в театр. Даже женам триумвиров не положено сидеть рядом с мужьями. Я ничего не слышу с задних рядов, предназначенных для женщин. К тому же не думаю, что Октавия любит фарсы больше, чем я.
– Возьми у Бургунда денег и походи по магазинам в городе. Я знаю, ты любишь красивые наряды и сумеешь найти, что тебе нравится. Насколько я помню, Октавия тоже любит покупки.
– О нас не беспокойся, – сказала Ливия Друзилла, очень довольная. – Даже если мы не купим новые платья, у нас будет возможность лучше узнать друг друга.
Октавию очень интересовала Ливия Друзилла. Как и все представители высших слоев общества в Риме, она слышала историю удивительной любви ее брата к жене другого человека, беременной вторым ребенком от мужа, слышала о разводе по религиозным причинам, о таинственности, окружающей их любовь. Была ли она взаимна? Существовала ли эта любовь вообще?
Ливия Друзилла, которую Октавия увидела, очень отличалась от той юной девушки, какой она казалась, когда выходила замуж за Октавиана. «Нет, это не скромная жена-мышка!» – подумала Октавия, вспоминая то, что слышала о ней. Она увидела элегантно одетую молодую даму, причесанную по последней моде и надевшую украшений именно столько, сколько нужно, причем украшений простых, но из цельного золота. По сравнению с ней Октавия почувствовала себя хорошо, но старомодно одетой – неудивительно после продолжительного пребывания в Афинах, где женщины нечасто выходили в свет. Конечно, жены римлян посещали приемы, которые устраивали римляне, но обеды в домах греков были для них недоступны: там присутствовали только мужчины. Поэтому центром женской моды был Рим, и Октавия никогда не ощущала этого так остро, как сейчас, глядя на свою новую невестку.
– Очень умная идея поселить нас обеих в одном доме, – сказала Октавия, когда они сидели вместе, смакуя сладкое, разбавленное водой вино с теплым, только что из глиняной печи, медовым печеньем – местным деликатесом.
– Это позволит нашим мужьям свободно общаться, – улыбаясь, ответила Ливия Друзилла. – Думаю, Антоний предпочел бы приехать без тебя.
– Ты абсолютно права, – печально согласилась Октавия. Она вдруг подалась вперед. – Но не будем говорить обо мне! Расскажи о себе и…
Она чуть не сказала «о маленьком Гае», но что-то остановило ее, подсказало, что это будет ошибкой. Ливия Друзилла не была сентиментальной, это очевидно.
– О тебе и о Гае, – поправилась она. – О вас ходят такие слухи, а я хочу знать правду.
– Мы встретились на развалинах Фрегелл и полюбили друг друга, – спокойно сказала Ливия Друзилла. – Это была наша единственная встреча до свадьбы, совершившейся по обряду confarreatio. Я была тогда на седьмом месяце, беременна моим вторым сыном Тиберием Клавдием Нероном Друзом, которого Цезарь сразу отослал отцу, чтобы тот его воспитывал.
– О, бедняжка! – воскликнула Октавия. – Наверное, это разбило тебе сердце.
– Вовсе нет. – Жена Октавиана грациозно откусила кусочек печенья. – Я не люблю своих детей, потому что не люблю их отца.
– Ты не любишь детей?
– Почему ты удивляешься? Они вырастают в таких же взрослых, к которым мы не питаем нежных чувств.
– Ты их видела? Особенно твоего второго сына. Как ты зовешь его коротко?
– Его отец выбрал имя Друз. Нет, я его не видела. Ему сейчас тринадцать месяцев.
– Тебе, конечно, не хватает его?
– Только когда у меня была молочная лихорадка.
– Я… я…
Октавия в нерешительности замолчала. Она знала, что люди говорят о маленьком Гае, будто он – холодная рыба. Ну что ж, он женился на такой же холодной рыбе. Их обоих интересовали не те вещи, которые Октавия считала важными.
– Ты счастлива? – спросила она, пытаясь найти какую-то общую тему.
– Да, очень. Моя жизнь теперь такая интересная. Цезарь – гений, его разносторонний ум восхищает меня! Это привилегия – быть его женой и помощницей! Он прислушивается к моим советам.
– Действительно?
– Все время. Мы с нетерпением ждем вечерней беседы.
– Вечерней беседы?
– Да, он копит все трудные вопросы за день, чтобы обсудить их со мной наедине.
Картины этого странного союза замелькали перед глазами Октавии: двое молодых и очень привлекательных супругов, прижавшись друг к другу в постели, разговаривают! «А они… они… Может быть, после разговора», – заключила она, потом вдруг очнулась, когда Ливия Друзилла засмеялась, словно колокольчики зазвенели.
– После того как мы детально обсудим его проблемы, он засыпает, – ласково промолвила она. – Он говорит, что за всю свою жизнь не спал так хорошо. Разве это не чудесно?
«О, да ты еще ребенок! – подумала Октавия, все поняв. – Рыбка, попавшая в сеть моего брата. Он лепит из тебя то, что ему нужно, а супружество не является для него необходимостью. А этот брак, confarreatio, осуществлен ли он? Ты так гордишься этими узами, а на самом деле они накрепко привязывают тебя к нему. Впрочем, даже если между вами и была плотская близость, тебе это тоже ни к чему, бедная рыбка. Каким же проницательным он должен быть, чтобы, встретившись с тобой всего один раз, увидеть то, что вижу сейчас я, – жажду власти, равную лишь его властолюбию. Ливия Друзилла, Ливия Друзилла! Ты потеряешь твою детскость, но никогда не познаешь настоящего женского счастья, как познала его я, как знаю его сейчас… Первая пара Рима, они являют миру железные черты, сражаются бок о бок, чтобы держать под контролем каждого человека, каждую возникающую ситуацию. Конечно, ты одурачила Агриппу, он был сражен тобою, как и мой брат, я думаю».
– А что со Скрибонией? – спросила она, меняя тему.
– Она здорова, но несчастлива, – вздохнув, ответила Ливия Друзилла. – Раз в неделю я навещаю ее теперь, когда в городе стало спокойнее. Трудно было выйти на улицу, пока буйствовали уличные банды. Цезарь и у ее дома поставил охрану.