– Действительно, достаточно, – согласилась Октавия. – Больше, чем у любого другого известного человека, особенно если учесть близнецов Клеопатры.
Блеснула улыбка.
– Ты недовольна, моя дорогая?
– Ecastor, нет! Я только горжусь твоей плодовитостью, – возразила она, тоже улыбаясь. – Признаюсь, иногда я думаю о ней, о Клеопатре. Как ее здоровье? Довольна ли она жизнью? О ней почти все в Риме забыли, включая и моего брата. Жаль как-то, ведь у нее сын от божественного Юлия да еще твои близнецы. Может быть, однажды она вернется в Рим. Я хотела бы снова ее увидеть.
Он взял ее руку, поцеловал.
– Одно могу сказать тебе, Октавия: ты совсем не ревнива.
В Риме Антоний получил два письма: одно от Ирода, второе от Клеопатры. Считая письмо Клеопатры менее важным, он сначала сорвал печать с письма Ирода.
Мой дорогой Антоний, я – царь евреев, наконец-то! Это было нелегко, если учесть неопытность Гая Сосия в военном деле. Он не Силон! Дельный наместник в мирное время, но не может держать в руках евреев. Однако он оказал мне честь, дав мне два очень хороших римских легиона и позволив повести их на юг, в Иудею. Антигон вышел из Иерусалима встретить меня в Иерихоне. И я его разбил наголову.
Он убежал в Иерусалим, который мы осадили. Город пал, после того как Сосий прислал мне еще два легиона. Он сам привел их. Сосий хотел разграбить город, но я отговорил его, сказав, что мне и Риму нужна процветающая Иудея, а не разграбленная пустыня. В конце концов он согласился. Мы заковали Антигона в цепи и послали его в Антиохию. Когда ты будешь в Антиохии, ты можешь решить, что с ним делать, но я хочу, чтобы его казнили.
Я освободил мою семью и семью Гиркана из Масады и женился на Мариамне. Она беременна нашим первым ребенком. Поскольку я не еврей, я не могу быть верховным жрецом. Эта честь досталась саддукею Ананилу, который будет делать то, что я ему скажу. Конечно, у меня есть оппозиция и есть люди, которые участвуют в заговоре против меня, но ничего из этого не выйдет. Моя пята твердо стоит на еврейской шее, и я ее никогда не сниму, пока жив.
Пожалуйста, умоляю тебя, Марк Антоний, отдай мне цельную, единую Иудею вместо пяти отдельных территорий! Мне нужен морской порт, и я буду счастлив, если это будет Иоппа. Газа слишком далеко на юге. Лучшая новость: я вырвал у Малха Набатейского право добывать асфальт в Асфальтовом озере. Малх был на стороне парфян и отказал в помощи мне, его родному племяннику.
Заканчивая письмо, я снова от всей души благодарю тебя за поддержку. Будь уверен, Рим никогда не пожалеет, что сделал меня царем евреев.
Антоний положил свиток, который сразу же опять свернулся, и какое-то время сидел, соединив руки на затылке и улыбаясь своим мыслям об этой семитской жабе. Меценат восточного покроя, но, в отличие от Мецената, жестокий и свирепый. Вопрос в том, что будет лучше для Рима в южной части Сирии: вновь объединенное Иудейское царство или раздробленное? Не расширив ни на милю границы своего царства, Ирод знатно обогатился, приобретя бальзамовые сады Иерихона и право добывать асфальт в Асфальтовом озере. Евреи воинственный народ, они отличные солдаты. Нужна ли Риму богатая Иудея, которой правит очень умный человек? Что будет, если Иудея поглотит всю Сирию южнее реки Оронт? Куда обратится потом взгляд ее царя? На Набатею, которая даст ему один из двух больших флотов, занятых торговлей с Индией и Тапробаной. Еще больше богатства. После этого он посмотрит на Египет. Меньший риск, чем любая экспансия на север, в римские провинции. Хм…
Он взял письмо Клеопатры, сломал печать и прочел его намного быстрее, чем письмо Ирода. Письма Ирода и Клеопатры не очень отличались. В письме Клеопатры вовсе не было сентиментальности. Как всегда, она хвалила Цезариона, но в этом она походила на львицу, ласкающую детеныша. Если оставить Цезариона в стороне, это было письмо царицы, а не экс-любовницы. Глафира хорошо сделает, если последует примеру своей египетской соперницы.
Лицо Клеопатры проплыло перед его мысленным взором. Крупный нос, золотистые глаза сияют, как сияли они, когда она была счастлива – а была ли она счастлива? Такое деловое письмо, смягченное только любовью к старшему сыну. Да, прежде всего она правительница, а уж потом – женщина. Но по крайней мере, с ней было о чем поговорить. И находилось больше тем для бесед, чем с Октавией, которая поглощена беременностью и радуется, что снова вернется в Рим. С Ливией Друзиллой она редко виделась, считая ее холодной и расчетливой. Конечно, она так не говорила, – разве его теперешняя жена нарушила хоть раз правила приличия, даже наедине с мужем? Но Антоний знал об этом, потому что разделял неприязнь Октавии. Девица была законченной креатурой Октавиана. Как удавалось Октавиану хватать и удерживать своими стальными когтями нужных ему людей? Агриппа, Меценат. А теперь Ливия Друзилла.
И вдруг он почувствовал такую ненависть к Риму, к его тесно сплоченному правящему классу, к жадности, к непререкаемым ценностям, к божественному праву править миром. Даже Сулла и Цезарь ставили желания Рима выше собственных, клали на алтарь Рима все свои деяния, питали Рим своей силой, своими подвигами, своей душой. Может быть, именно это отсутствовало в нем, Антонии? Может быть, он не способен посвятить себя каким-то абстракциям, идеям? Александр Великий не думал о Македонии так, как Цезарь думал о Риме. Он думал сначала о себе, он мечтал об обожествлении, а не о мощи своей страны. Вот почему его империя распалась, как только он умер. Империя Рима никогда не распадется из-за смерти одного человека или даже многих людей. У римлянина было свое место под солнцем, он никогда не думал о себе как о солнце. А Александр Великий думал. Может быть, и Марк Антоний думал так же. Да, Марк Антоний хотел иметь свое солнце, и его солнце не было солнцем Рима. Нет.
Почему он позволил этой компании в Таренте уменьшить его долю? Надо было уехать и увести флот. Но он этого не сделал. Он считал, что остается, чтобы обеспечить безопасность и благополучие своих солдат при вторжении в Парфянское царство. Его обхитрили простыми обещаниями! «Да, я обещаю дать тебе двадцать тысяч хорошо обученных легионеров, – сказал Октавиан сквозь зубы, явно говоря неправду. – Я обещаю послать тебе твои сорок процентов, как только мы откроем дверь в сокровищницу Секста. Я обещаю, ты будешь старшим триумвиром. Я обещаю блюсти твои интересы на Востоке. Я обещаю то, я обещаю это». Ложь, ложь, все ложь!
«Думай, Антоний. Думай! Из тысячи сенаторов семьсот на твоей стороне. Ты можешь объединить выборщиков в высших классах и контролировать законы, выборы. Но почему-то тебе никогда не удается добраться до Цезаря Октавиана. Это потому, что он здесь, в Риме, а тебя здесь нет. Даже в это долгое лето, пока ты находишься здесь, ты не можешь использовать свои войска и покончить с ним. Сенаторы ждут, чтобы узнать, сколько им достанется из сундуков Секста Помпея, – то есть те, кто на лето не улизнул из вонючего, задыхающегося от жары Рима на свои виллы на побережье. И народ не видит тебя. Теперь, когда ты вернулся, тебя больше не узнают с первого взгляда, хотя прошло всего два года. Они могут ненавидеть Октавиана, но эта ненависть перемешана с любовью. Октавиан – тот человек, которого люди вынуждены и любить, и ненавидеть. А во мне сейчас никто не видит спасителя Рима. Они слишком долго ждали, когда же я покажусь. Пять лет прошло после Филипп, а я еще не сделал того, что обещал сделать на Востоке. Сословие всадников ненавидит меня больше, чем Октавиана, – он должен им миллионы миллионов, что делает его обязанным им. Я им ничего не должен, но мне не удалось сделать Восток безопасным для коммерции, и этого они не могут простить.
Месяц Юлия пришел и ушел. Секстилий быстро исчезает куда-то, а куда – непонятно. Почему время так быстро летит? На будущий год… это должен быть будущий год! Если этого не произойдет, я буду никем, первым с конца. А это маленькое говно победит».
В комнату, неуверенно улыбаясь, вошла Октавия. Антоний кивком головы подозвал ее.
– Не бойся, я не съем тебя, – низким голосом сказал он.
– Я так и не думала, мой дорогой. Я только хотела узнать, когда мы поедем в Афины.
– В сентябрьские календы. – Он прокашлялся. – Я возьму тебя с собой, но без детей. К концу года я буду в Антиохии, а ты останешься в Афинах. Детям лучше быть в Риме под защитой твоего брата.
Она погрустнела, на глазах выступили слезы.
– Это будет тяжело! – сказала она дрожащим голосом. – Я им нужна.
– Если хочешь, можешь остаться здесь, – огрызнулся он.
– Нет, Антоний, я не могу. Мое место рядом с тобой, даже если ты редко будешь приезжать в Афины.
– Как хочешь.
14
В жизни Антония появился новый Квинт Деллий, высокий элегантный сенатор из очень древнего рода, который почти сто лет назад дал жрицу богине Весте. Фонтеи Капитоны были римскими аристократами из плебеев. Его звали Гай Фонтей Капитон, он был красив, как Меммий, и образован, как Муций Сцевола. Фонтей не был подхалимом. Ему просто нравилось быть с Антонием, он был очень хорошего мнения о нем и, как верный клиент, был рад оказать ему услугу.
Когда Антоний покинул Рим и Италию в сентябре, отплыв вместе с Октавией на флагмане из Тарента, он взял с собой Фонтея. К ста двадцати кораблям его флота были добавлены еще двадцать квинквирем, которые Октавия подарила своему брату из ее личного состояния. Все сто сорок кораблей стояли на якоре в Таренте. Строились навесы, чтобы суда можно было вытащить на берег до наступления зимы.
Для экваториальных штормов было еще рановато, но Антоний торопился, надеясь на попутный ветер во время всего плавания вокруг мыса Тенар на южной оконечности Пелопоннеса, а потом до Афин, чтобы встать на якорь в Пирее.
Но на третий день плавания случился ужасный шторм, заставивший их искать укрытия на Коркире, красивом острове недалеко от греческого Пелопоннеса. Качка плохо отразилась на состоянии Октавии, которая была уже на седьмом месяце, поэтому она обрадовалась возможности ступить на твердую землю.