– Надеюсь, здесь есть ванна, – сказал он.
– Готова и ждет тебя, молодой Цезарь, – усмехнувшись, ответил Антоний.
До вечера они больше не встречались. Вечером Антоний устроил обед в триклинии, еще пахнувшем штукатуркой и свежей краской, поскольку унылые стены спешно покрыли фресками, изображающими Александра Великого и его ближайших военачальников на гарцующих конях. Было очень холодно, и ставни нельзя было открыть, и в комнате курились благовония, заглушающие неприятный запах. Клеопатра была слишком вежлива и надменна, чтобы говорить об этом, но Цезарион не стеснялся.
– Здесь воняет, – заметил он, забираясь на ложе.
– Если это невыносимо, мы можем переехать в старый дворец.
– Нет, скоро я перестану это замечать, а испарения уже потеряли свою ядовитую силу, – захихикал Цезарион. – Катул Цезарь совершил самоубийство, закрывшись в свежеоштукатуренной комнате с дюжиной жаровен. Все отверстия были закрыты, чтобы не проникал свежий воздух. Катул Цезарь был двоюродным братом моего прадеда.
– Ты изучил свою римскую родословную.
– Конечно.
– А египетскую?
– Вплоть до устных преданий, сложенных еще до появления иероглифов.
– Каэм – его наставник, – сказала Клеопатра, первый раз включаясь в разговор. – Цезарион будет самым образованным царем.
Обед так и прошел. Цезарион без умолку болтал, его мать иногда вставляла реплику, чтобы подтвердить какое-нибудь его суждение, а Антоний возлежал на ложе и делал вид, что слушает, иногда отвечал на какой-нибудь вопрос Цезариона.
Хотя мальчик нравился ему, он убедился в правоте Фонтея. Клеопатра ни в чем не ограничивала Цезариона. Она даже не пыталась привить ему представления о приличиях. А он был достаточно самоуверенным, считая, что может, как взрослый, участвовать в разговорах. Это бы еще ничего, если бы не его привычка бесцеремонно вмешиваться в разговор взрослых. Его отец пресек бы это на корню. Антоний хорошо помнил его в те времена, когда сам был в возрасте Цезариона! Но Клеопатра была любящей матерью, во всем уступавшей высокомерному, волевому сыну. Ничего хорошего.
Наконец, после сладкого, Антоний решил исполнить роль отца.
– А теперь, молодой Цезарь, оставь нас, – резко сказал он. – Я хочу поговорить с твоей матерью наедине.
Мальчик возмутился, открыл было рот, чтобы возразить, но увидел красную искру в глазах Антония. Он сник, как проколотый пузырь, пожал плечами и покорно удалился.
– Как ты этого добился? – с явным облегчением спросила царица.
– Говорил и выглядел как отец. Ты слишком потакаешь мальчику, Клеопатра. Позже он не поблагодарит тебя за это.
Она не ответила, занятая тем, что пыталась понять этого нового Марка Антония. Казалось, годы над ним не властны. Не было заметно никаких признаков старения. Живот плоский, бицепсы не свисают мешком, как у пожилых мужчин, а волосы такие же золотисто-каштановые, как и раньше, не поседели. Изменились только его глаза – в них появилась тревога. Но чем он встревожен? Потребуется время, чтобы узнать.
Это из-за Октавиана? Еще со времен Филипп он вынужден бороться с Октавианом, вести войну, которую на самом деле войной назвать нельзя. Это скорее поединок умов и воли, без меча, без единого удара. Он понимал, что Секст Помпей – его лучшее оружие, но когда появилась идеальная возможность объединиться с Секстом и использовать своих военачальников Поллиона и Вентидия, он ею не воспользовался. В тот момент он мог бы сокрушить Октавиана. А теперь это не удастся ему никогда, и он начинает это понимать. Пока он думал, что у него есть шанс справиться с Октавианом, он оставался на Западе. То, что он здесь, в Антиохии, говорит о том, что он отказался от борьбы. Фонтей понял это. Но как? Неужели Антоний доверился ему?
– Я скучал по тебе, – вдруг сказал он.
– Да? – спокойно спросила Клеопатра, словно это не очень интересовало ее.
– Да, все больше и больше. Смешно. Я всегда думал, что со временем скучаешь по человеку все меньше, но желание видеть тебя со временем только усилилось. И больше я ждать не мог.
Женская тактика:
– Как твоя жена?
– Октавия? Мила, как всегда. Самая восхитительная женщина.
– Такое о женщине нельзя говорить другой женщине.
– А почему? С каких это пор Марк Антоний влюблялся в женскую добродетель, великодушие или доброту? Я жалею ее.
– То есть ты думаешь, что она любит тебя.
– В этом я не сомневаюсь. Не проходит и дня, чтобы она не говорила, что любит меня, или не писала в письме, если мы не вместе. Здесь, в Антиохии, мой ящик для писем уже переполнен. – На лице его появилось скучающее выражение. – Она рассказывает мне о детях, о том, что делает Октавиан – по крайней мере, о том, что ей известно, – и обо всем, что, по ее мнению, должно меня интересовать. Но никогда ни слова о Ливии Друзилле. Она не одобряет отношение жены Октавиана к его дочери от Скрибонии.
– А сама Ливия Друзилла уже родила? Я не слышала об этом.
– Нет. Бесплодна, как ливийская пустыня.
– Так, может быть, это вина Октавиана.
– Да мне все равно, чья это вина! – в сердцах крикнул он.
– А тебе должно быть не все равно, Антоний.
В ответ он пересел на ее ложе, прижал ее к себе.
– Я хочу заняться с тобой любовью.
Ах, она уже забыла его запах. Как он возбуждал ее! Запах чистоты и загорелой кожи, без малейшего восточного оттенка. Он ел пищу своего народа, не злоупотреблял кардамоном и корицей, любимыми специями на Востоке. Поэтому его кожа не выделяла их остаточных масел.
Оглядевшись, Клеопатра поняла, что слуги ушли и что никому, даже Цезариону, не разрешат войти. Она взяла его руку, положила себе на грудь, пополневшую после рождения близнецов.
– Я тоже скучала по тебе, – солгала она, чувствуя, как желание растет в ней и заполняет ее всю.
Да, он нравился ей как любовник, и Цезарион только выиграет, получив еще одного брата. «Амон-Ра, Исида, Хатхор, дайте мне сына! Мне только тридцать три года, я еще не так стара, чтобы деторождение было опасным для представителя рода Птолемеев».
– Я тоже скучала по тебе, – повторила она. – О, это восхитительно!
Уязвимый, мучимый сомнениями, не знающий, что ждет его в Риме, Антоний вполне созрел для проведения в жизнь планов Клеопатры и сам, по собственному желанию, попал ей в руки. Он достиг того возраста, когда мужчине от женщины нужен не только секс. Он нуждался в партнере, а на эту роль не могли претендовать ни подруги, ни любовницы и менее всего римская жена. А эта царица среди женщин действительно была во всем равной ему, царю среди мужчин: власть, сила, амбиции пронизывали ее до мозга костей.
И она, сознавая это, использовала все время, чтобы осуществить свои желания, которые не касались ни плоти, ни духа. Гай Фонтей, Попликола, Сосий, Тиций и молодой Марк Эмилий Скавр – все были в Антиохии. Но этот новый Марк Антоний едва замечал их, как и Гнея Домиция Агенобарба, когда тот прибыл, оставив свое наместничество в Вифинии ради более важных дел. Он никогда не любил Клеопатру, и увиденное им в Антиохии только усилило эту неприязнь. Антоний был ее рабом.
– Это даже не сын с матерью, – сказал Агенобарб Фонтею, в котором чувствовал союзника, – это собака со своим хозяином.
– Он преодолеет это, – уверенно сказал Фонтей. – Сейчас он ближе к пятидесяти, чем к сорока годам. Он уже был консулом, императором, триумвиром – всем, кроме неоспоримого Первого человека в Риме. Во время его бурной молодости в компании с Курионом и Клодием он был знаменитым бабником. Но ни одной женщине он не открывал свою душу. Теперь настала пора, отсюда – Клеопатра. Пойми это, Агенобарб! Она самая могущественная женщина и сказочно богата. Она нужна ему, она как щит для него против всех.
– Cacat! – воскликнул не выносивший ее Агенобарб. – Это она использует его, а не он ее. Он размяк, как каша!
– Как только Марк Антоний покинет Антиохию и окажется на поле сражения, он станет прежним, – успокоил его Фонтей, уверенный в своей правоте.
К большому удивлению Клеопатры, когда Антоний сказал Цезариону, что тот должен вернуться в Александрию и править там как царь и фараон, мальчик уехал без малейшего протеста. Он не провел с Антонием столько времени, сколько надеялся, однако им удавалось несколько раз выезжать из Антиохии на весь день, чтобы поохотиться на волков или львов, которые проводили зиму в Сирии до возвращения в скифские степи. Но Цезариона нельзя было обмануть.
– Знаешь, я не идиот, – сказал он Антонию после их первого убитого льва.
– Что ты имеешь в виду? – спросил ошарашенный Антоний.
– Это населенная страна, слишком многолюдная для львов. Ты привез его из диких мест ради спортивного интереса.
– Ты чудовище, Цезарион.
– Горгона или циклоп?
– Совершенно новый вид.
Последние слова, сказанные Антонием перед отъездом Цезариона в Египет, были весьма серьезными.
– Когда твоя мать вернется, – сказал он, – ты должен будешь слушаться ее. Сейчас ты обращаешься с ней как деспот, не считаешься ни с ее мнением, ни с ее желаниями. Это в тебе от отца. Но в тебе нет его ощущения реальности, которую он понимал как нечто существующее помимо него. Развивай это качество, молодой Цезарь, и, когда ты вырастешь, ничто тебя не остановит.
«А я, – подумал Антоний, – буду слишком стар, чтобы волноваться о том, что ты сделаешь со своей жизнью. Хотя мне кажется, для тебя я был больше отцом, чем для своих сыновей. Но ведь твоя мать очень много значит для меня, а ты для нее – центр вселенной».
Она ждала пять рыночных интервалов, прежде чем нанести удар. К тому времени все вновь назначенные цари и правители уже посетили Антиохию, чтобы засвидетельствовать свое почтение Антонию. Не ей. Кто она такая, как не еще один монарх-клиент? Аминта, Полемон, Пифодор, Таркондимот, Архелай Сисен и, конечно, Ирод. Очень важничает!
Клеопатра начала с Ирода.
– Он не отдал мне ни денег, которые я одолжила ему, ни моей доли от доходов с бальзама, – пожаловалась она Антонию.