– Я и не знал, что он должен тебе деньги и долю от доходов с бальзама.
– Должен! Я одолжила ему сто талантов, чтобы он мог поехать в Рим со своим иском. Бальзам был частью уплаты долга.
– Завтра утром я отправлю с курьером письмо, в котором напомню ему.
– Не надо напоминать! Он не забыл, просто он не любит отдавать долги. Впрочем, есть способ заставить его вернуть долг.
– Правда? Какой? – осторожно спросил Антоний.
– Пусть уступит мне бальзамовые сады в Иерихоне и исключительное право добывать асфальт в Асфальтовом озере. Бесплатно.
– Юпитер! Это же половина доходов всего царства Ирода! Оставь его в покое вместе с его бальзамом, любовь моя.
– Нет, не оставлю! Деньги мне не нужны, а ему нужны, это правда. Но он не заслуживает того, чтобы его оставили в покое. Он жирный слизняк!
Какая-то мысль позабавила Антония. В его глазах появился блеск.
– Может, тебе нужно еще что-то, мой воробышек?
– Кипр, который всегда принадлежал Египту, пока Катон не аннексировал его в пользу Рима. Киренаика – еще одно владение Египта, украденное Римом. Киликия Трахея. Сирийское побережье до реки Элевтер – оно почти всегда принадлежало Египту. Халкида. Собственно говоря, пусть весь юг Сирии станет египетским, так что лучше уступи мне Иудею. Крит подходит. И Родос тоже.
Антоний застыл с отвисшей челюстью, широко раскрыв свои маленькие глазки, не зная, то ли расхохотаться, то ли разгневаться.
– Ты шутишь, – наконец промолвил он.
– Шучу? Шучу?! Кто твои новые союзники, Антоний? Твои союзники, а не Рима! Ты отдал бо́льшую часть Анатолии и приличную часть Сирии кучке негодяев, предателей и разбойников. Таркондимот – настоящий разбойник, а ты отдал ему Сирийские ворота и весь Аман! Каппадокию ты подарил сыну твоей любовницы, а Галатию – простому письмоводителю! Ты отдал свою дочь, в жилах которой течет кровь Юлиев, за грязного азиатского грека-ростовщика! Ты назначил вольноотпущенника править Кипром! Какой славой ты покрыл эту замечательную кучку союзников!
Она мастерски, постепенно усиливала свое возбуждение, в глазах появился дикий блеск, как у разъяренной кошки, губы растянулись, обнажив зубы, лицо превратилось в злобную маску.
– А где Египет среди всех этих блестящих назначений? – прошипела она. – О нем ни слова! Проигнорировали! Как, наверное, смеялся тот же Таркондимот! И Ирод, эта скользкая жаба, этот ненасытный сын пары жадных ничтожеств!
Куда девался его гнев? Его самое надежное оружие, молот, которым он сокрушал претензии более могущественных оппонентов, чем Клеопатра? Ни одна искра прежнего, знакомого огня не согрела его кровь, застывшую под взглядом Медузы. Но, смущенный и озадаченный, он все-таки оставался хитрым.
– Я поражен до глубины души! – выдохнул Антоний и взмахнул руками, словно отталкивая ее обвинения. – Я никого не хотел оскорбить!
Она позволила гневу утихнуть, но не смилостивилась.
– О, я знаю, что мне надо сделать, чтобы получить названные территории, – спокойно сказала она. – Твои бездельники получили земли бесплатно, но Египту придется заплатить. Сколько талантов золота стоит Киликия Трахея? Бальзам и смола – это долг, я отказываюсь платить за них. Но Халкида? Финикия? Филистия? Кипр? Киренаика? Крит? Родос? Иудея? Ты хорошо знаешь, Антоний, что казна моя переполнена. И ты все время был нацелен на нее, не так ли? Заставить Египет заплатить тысячи тысяч талантов золота за каждый плетр земли! Египет должен платить за то, что другие, менее заслуживающие этого, получили бесплатно! Ты лицемер! Ты низкий, несчастный обманщик!
Антоний не выдержал и заплакал – это всегда помогает добиться своего.
– Перестань плакать! – резко крикнула Клеопатра и бросила ему салфетку, как плутократ, швыряющий мелкую монету кому-то, кто только что оказал ему огромную услугу. – Вытри глаза! Пора договориться!
– Я не думал, что Египту нужны еще территории, – сказал он, не зная, какие разумные аргументы тут можно привести.
– Вот как? И что привело тебя к такому заключению?
Его вдруг пронизала боль: она совсем его не любит.
– Египет самодостаточен. – Он посмотрел на нее сквозь слезы. «Думай, Антоний, думай!» – Что бы ты стала делать с Киликией Трахеей? С Критом? С Родосом? Даже с Киренаикой? Ты правишь страной, которой очень трудно содержать армию для защиты своих границ.
Слова остановили его слезы, помогли обрести самообладание. Но не самоуважение, потерянное навсегда.
– Я добавила бы эти земли к царству, которое наследует мой сын. Я использовала бы их как учебную площадку для сына. Законы Египта высечены в камне, но другим местам очень нужен умный правитель, а Цезарион будет самым умным правителем.
Что ответить на это?
– Кипр я могу понять, Клеопатра. Ты абсолютно права. Он всегда принадлежал Египту. Цезарь вернул тебе остров, но, когда он умер, Рим возвратил его себе. Я буду рад уступить тебе Кипр. Фактически я хотел это сделать. Разве ты не заметила, что я никому его не отдал?
– Как ты великодушен! – язвительно воскликнула она. – А Киренаика?
– Киренаика – поставщик пшеницы для Рима. Никаких шансов.
– Я отказываюсь возвращаться домой, получив меньше, чем твои подлецы и льстецы!
– Они не подлецы и не льстецы, они приличные люди.
– Сколько ты хочешь за Финикию и Филистию?
Ладно, корыстная meretrix! Он понимал, что сорок тысяч сестерциев из денег Секста Помпея можно ждать годы. А здесь сидела царица Египта, готовая и способная платить. Она нисколько его не любила – это больно! Но она могла дать ему великолепную армию прямо сейчас. Хорошо. Ему стало легче, по крайней мере, голова прояснилась.
– Давай обговорим цены. Ты хочешь полного суверенитета и все доходы. С каждой территории ты будешь получать сто тысяч талантов золотом. Мне ты будешь платить один процент, в рассрочку. По тысяче талантов золотом за Финикию, Филистию, Киликию Педию, Халкиду, Эмесу, реку Элевтер и Кипр. Ни Крита, ни Киренаики, ни Иудеи. Бальзам и асфальт – бесплатно.
– Итого семь тысяч талантов золотом. – Она потянулась, издала тихий мурлыкающий звук. – Согласна, Антоний.
– Я хочу получить семь тысяч талантов прямо сейчас, Клеопатра.
– В обмен на официальные бумаги, подписанные и с твоей печатью триумвира, отвечающего за Восток.
– Когда я получу золото – и сосчитаю его, – ты получишь бумаги. Печать Рима плюс моя печать триумвира. Я даже поставлю мою личную печать.
– Этого достаточно. Утром я пошлю курьера в Мемфис.
– Мемфис?
– Это быстрее, поверь мне.
После этого они не знали, что делать дальше. Она приехала, чтобы получить хоть что-то, а получила больше, чем надеялась. Он очень нуждался в ее силе и руководстве, но ничего не получил. Физическая связь была непрочной, а духовная вообще отсутствовала. Молчание затянулось. Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом Антоний вздохнул и заговорил:
– Ты совсем меня не любишь. Ты приехала в Антиохию, как любая другая женщина, – за покупками.
– Это правда. Я приехала, чтобы получить долю, полагающуюся Цезариону, – ответила Клеопатра. Ее глаза снова стали человеческими, даже немного печальными. – Но я, наверное, люблю тебя. Если бы не любила, то по-другому решала бы свои проблемы. Ты этого не понимаешь, но я пощадила тебя.
– Оградите меня, боги, от Клеопатры, которая меня не пощадит!
– Ты плакал, а это означает, что я превратила тебя в женщину. Но никто не может этого сделать, Антоний, кроме тебя самого. Пока Цезарион не вырос – по крайней мере еще лет десять, – Египту нужен мужчина, а я знаю только одно имя – Марк Антоний. Ты не слабый человек, но у тебя нет цели. Я вижу это так же ясно, как это, наверное, увидел Фонтей.
Антоний нахмурился:
– Фонтей? Вы обменивались мнениями?
– Конечно нет. Просто я чувствовала, что он беспокоится о тебе. Теперь я понимаю почему. Ты не любишь Рим, как любил его Цезарь. И соперник твой в Риме на двадцать лет моложе. Если он не умрет преждевременно, он переживет тебя. А я не вижу Октавиана рано умершим, несмотря на его астму. Убийство? Идеальное решение, если оно осуществимо. Но это невозможно. С Агриппой и германской охраной он неуязвим. Чтобы Октавиан, как Цезарь, отпустил своих ликторов? Никогда, даже если ему на золотом блюде преподнесут голову Секста Помпея. Если бы ты был старше, тебе было бы проще, но двадцати лет разницы недостаточно, хотя и много. Октавиану в этом году исполняется двадцать шесть. Мои агенты говорят, что он возмужал, исчезла юношеская неловкость. Тебе сорок шесть, а мне исполнилось тридцать два. По возрасту мы больше подходим друг другу, и я хочу вернуть Египту прежнюю силу. В отличие от Парфянского царства, Египет относится к Нашему морю. С тобой как моим супругом, Антоний, подумай, чего мы сможем достигнуть за десять лет!
Осуществимо ли то, о чем она говорит? Она не предложила ему Рим, но Рим и так ускользает от него, как кольца дыма в благоухающем восточном воздухе. Да, он был смущен, но не до такой степени, чтобы не понимать, что́ она предлагает и каковы будут последствия. Его влияние на сторонников в Риме слабеет. Ушел Поллион, и Вентидий, и Саллюстий, все большие военачальники, кроме Агенобарба. Сколько еще он сможет надеяться на семьсот сенаторов-клиентов, если не будет часто и надолго приезжать в Рим? Стоит ли это усилий? Какие еще нужны усилия, если Клеопатра не любит его? Не будучи человеком рассудительным, он не мог понять, что она сделала с ним. Он только понимал, что любит ее. С того дня, как она приехала в Антиохию, он потерпел поражение, и это была загадка, недоступная его уму.
Клеопатра снова заговорила:
– Из-за необходимости нанести поражение Сексту Помпею пройдет несколько лет, прежде чем Октавиан и Рим будут в состоянии взглянуть, что же происходит на Востоке. Сенат – это сборище кудахчущих старых куриц, неспособных отнять правление у Октавиана – или у тебя. Лепида я не беру в расчет.
Она соскользнула со своего ложа и пересела к Антонию, прижавшись щекой к его мускулистой руке.