– Пойдем встретимся с ним, – успокоил его Октавиан. – Обсудим разногласия и выслушаем извинения. Хорошо?
– Меня удовлетворит только его голова, – пробормотал Агриппа.
Лепид был непримирим. Он принял Октавиана и Агриппу в палудаменте и в золотых доспехах. На его кирасе был изображен Эмилий Павел на поле сражения у Пидны – знаменитая победа. В пятьдесят пять лет немолодой Лепид остро чувствовал, что его уже затмевает молодежь. Сейчас или никогда. Время попытаться прийти к власти, которая всегда ускользала от него. Его ранг был равен рангу Антония и Октавиана, но никто не принимал его всерьез, и это должно измениться. Все «легионы» Секста он присоединил к своей армии, так что в Мессане у него было двадцать два легиона без четырех, стоявших у Агригента, и легионов, которые он оставил для поддержания порядка в провинции Африка. Да, время действовать!
– Что ты хочешь, Октавиан? – надменно спросил он.
– То, что полагается мне, – спокойно ответил Октавиан.
– Тебе ничего не полагается. Я побил Секста Помпея, а не ты и не твои низкорожденные приспешники.
– Как странно, Лепид. А почему же я думал, что Секста Помпея побил Марк Агриппа? Он выиграл морское сражение, в котором ты не участвовал.
– Ты можешь получить море, Октавиан, но не этот остров, – вставая, сказал Лепид. – Как триумвир, имеющий равные права с тобой, я объявляю, что отныне Сицилия является частью Африки и я буду управлять ею из Африки. Согласно заключенному в Таренте договору, Африка – моя еще на пять лет. Только, – продолжил Лепид, ухмыляясь, – пяти лет недостаточно. Я беру Африку, включая Сицилию, навсегда.
– Сенат и народ отнимут у тебя и то и другое, если ты не будешь осторожен, Лепид.
– Тогда пусть сенат и народ идут на меня войной! У меня тридцать легионов. Я приказываю тебе и твоим подчиненным, Октавиан, убираться в Италию! Немедленно покиньте мой остров!
– Это твое последнее слово? – спросил Октавиан, стиснув руку Агриппы, чтобы тот не выхватил меч.
– Да.
– Ты действительно готов к еще одной гражданской войне?
– Да.
– Думаешь, Марк Антоний поддержит тебя, когда вернется из Парфянского царства? Но он не поддержит, Лепид. Поверь мне, он не поддержит.
– Мне все равно, поддержит он меня или нет. А теперь уходи, пока ты еще жив, Октавиан.
– Уже несколько лет я – Цезарь, а ты по-прежнему только Лепид Недостойный.
Октавиан повернулся и вышел из лучшего особняка Мессаны, не отпуская руки Агриппы.
– Цезарь, как он смеет! Не говори мне, что мы должны сражаться с ним! – крикнул Агриппа, освобождаясь наконец от хватки друга.
На губах Октавиана заиграла самая обворожительная улыбка, он посмотрел на Агриппу сияющими, невинными, подкупающе юными глазами.
– Дорогой Агриппа! Я обещаю, что мы не будем с ним сражаться.
Больше этого Агриппа не смог узнать. Октавиан просто сказал, что гражданской войны не будет, даже ничтожно малой стычки, поединка, учений.
На следующее утро на рассвете Октавиан исчез. К тому времени, как Агриппа нашел его, все уже было кончено. Одетый в тогу, он явился в огромный лагерь Лепида и прошелся среди тысяч солдат, улыбаясь им, поздравляя их, завоевывая их. Они клялись страшными клятвами Теллус, Индигету и Либеру, что Цезарь их единственный командир, их любимый золотоволосый талисман, божественный сын.
Восемь легионов Секста Помпея, состоявших из всякого сброда, были в тот же день распущены и отосланы под усиленной охраной, покорные своей судьбе. Лепид обещал им свободу, а поскольку они плохо знали Октавиана, они, конечно, ожидали того же и от него.
– Твоя карьера закончилась, Лепид, – сказал Октавиан, когда пораженный Лепид ворвался в его палатку. – Поскольку по крови ты связан с моим божественным отцом, я сохраню тебе жизнь и не подвергну суду в сенате за измену. Но я добьюсь, чтобы сенат лишил тебя звания триумвира и отобрал все твои провинции. Ты навсегда станешь частным лицом, даже не будешь иметь права выдвигать свою кандидатуру на должность цензора. Но ты можешь остаться великим понтификом, потому что эта должность пожизненная, и ты им останешься, пока ты жив. Я требую, чтобы ты плыл со мной на моем корабле, но ты сойдешь в Цирцеях, где у тебя есть вилла. Ты ни под каким видом не появишься в Риме, и ты не сможешь жить в Государственном доме.
Лепид слушал с вытянутым лицом, судорожно сглатывая. Не найдя что сказать в ответ, он рухнул в кресло и закрыл лицо складкой тоги.
Октавиан сдержал слово. Хотя сенат был полон сторонников Антония, он единогласно утвердил декреты о Лепиде. Лепиду было запрещено появляться в Риме, он был лишен должностей, наград и провинций.
Урожай того года продавали по десять сестерциев за модий, и Италия воспрянула духом. Когда Октавиан и Агриппа открыли хранилища в Агригенте, они получили сногсшибательную сумму в сто десять тысяч талантов. Сорок процентов Антония – сорок восемь тысяч талантов – послали ему в Антиохию, как только его афинский флот смог отплыть. Чтобы предотвратить воровство, деньги положили в дубовые ящики, обитые железом, забитые гвоздями и запечатанные свинцовой печатью с оттиском печатки-сфинкса Октавиана «ИМП. ЦЕЗ. СЫН БОГА. ТРИ.». Каждый корабль вез шестьсот шестьдесят шесть ящиков, в каждом ящике по одному таланту весом пятьдесят шесть фунтов.
– Это должно ему понравиться, – сказал Агриппа, – но ему не понравится, что ты оставил себе двадцать галер Октавии, Октавиан.
– Они отправятся в Афины в следующем году с двумя тысячами отборных солдат на борту и Октавией как дополнительным подарком. Она скучает по нему.
Но доля Рима, составляющая шестьдесят процентов, поскольку Лепид лишился своей части, не досталась Риму полностью. Шестьдесят шесть тысяч ящиков были погружены на транспорты, которые сначала должны были зайти в Порт Юлия и там высадить те двадцать легионов, что Октавиан вез домой. Некоторые солдаты будут демобилизованы, но большинство должны были остаться под орлами по причинам, известным только Октавиану.
Слухи об огромных богатствах быстро разнеслись. В конце сицилийской кампании представители легионов уже не горели патриотизмом. Когда Октавиан и Агриппа привели легионы в Капую и разместили в лагерях в окрестностях города, двадцать представителей от легионов пришли к Октавиану, грозя мятежом, если каждому легионеру не выплатят больших премий. Они говорили серьезно, Октавиан это понял. Он спокойно выслушал их предводителя, потом спросил:
– Сколько?
– Тысяча денариев – четыре тысячи сестерциев – каждому, – сказал Луций Децидий. – Иначе все двадцать легионов поднимут бунт.
– Сюда входят нестроевики?
Очевидно, нет, судя по удивлению на лицах. Но Децидий быстро сообразил:
– Для них по сто денариев каждому.
– Я прошу меня извинить, мне надо взять счеты и подсчитать, в какую сумму это выльется, – невозмутимо произнес Октавиан.
И он начал считать. Костяшки из слоновой кости бегали взад-вперед по тонким прутьям быстрее, чем могли проследить неискушенные представители. О, вести переговоры он умел, этот молодой Цезарь!
– Получается пятнадцать тысяч семьсот сорок четыре таланта серебром, – сказал он несколько мгновений спустя. – Другими словами, все содержимое римской казны, без остатка.
– Gerrae, не может быть! – воскликнул Децидий, который умел читать и писать, но не умел считать. – Ты мошенник и лжец!
– Уверяю тебя, Децидий, ни то ни другое. Я просто говорю правду. Чтобы доказать это, когда я заплачу вам – да, я заплачу вам! – я положу деньги в сто тысяч мешков по тысяче в каждом для солдат и двадцать тысяч мешков по сто для нестроевых. Денарии, не сестерции. Я сложу эти мешки на лагерном форуме, а ты найдешь достаточно легионеров, умеющих считать, и удостоверишься, что в каждом мешке действительно требуемая сумма денег. Хотя быстрее взвесить, чем считать, – кротко закончил он.
– Я забыл сказать, что еще для центурионов по четыре тысячи денариев, – добавил Децидий.
– Поздно, Децидий. Центурионы получат столько же, сколько и рядовые. Я согласился на ваше первое требование, но изменений не принимаю. Это понятно? Я даже скажу вам больше, поскольку я триумвир и имею на это право: вы не можете получить эту премию и еще ожидать землю. Это плата за демобилизацию – и мы в полном расчете. Если вы получите землю, это будет только моя добрая воля. Тратьте казенные деньги на здоровье, но не просите еще, ни сейчас, ни в будущем. Потому что Рим отныне не будет платить больших премий. В будущем легионы Рима будут драться за Рим, а не за командующего и не в гражданской войне. И в будущем римские легионы должны будут рассчитывать на жалованье, на то, что им удастся скопить, и на скромные премии при увольнении. Больше никакой земли, больше ничего без санкции сената и народа. Я учреждаю постоянную армию в двадцать пять легионов, и все легионеры будут служить двадцать лет без увольнения. Это карьера, а не работа. Факел для Рима, а не уголек для командующего. Я понятно говорю? На сегодня хватит, Децидий.
Двадцать представителей слушали с возрастающим ужасом, ибо это красивое молодое, напоминающее Цезаря лицо не было теперь ни красивым, ни молодым. Они знали, что он говорит совершенно серьезно. Как представители, они были самыми воинственными и самыми корыстными, но даже самые воинственные и корыстные люди могут услышать, как захлопывается дверь, а в тот день дверь захлопнулась. Вероятно, в дальнейшем еще будут мятежи, но Цезарь говорил, что мятежников ждет смерть.
– Ты не можешь казнить сто тысяч легионеров, – сказал Децидий.
– Разве? – удивился Октавиан, широко открыв заблестевшие глаза. – Сколько бы вы прожили, если бы я сказал трем миллионам италийцев, что вы требуете с них выкуп, беря деньги из их кошельков, потому что на вас кольчуги и меч? Этого недостаточно, Децидий. Если люди Италии узнают об этом, они разорвут на мелкие кусочки сто тысяч вымогателей. – Он презрительно махнул рукой. – Идите, все! И посмотрите на размер ваших премий, когда я сложу мешки на плацу. Тогда вы узнаете, сколько вы просите.