Он осторожно взял оливку, кинул ее в рот, пожевал и проглотил. Остальные смотрели на него, затаив дыхание.
– В одном месте речи я сравнил Антония с маленьким мальчиком, зовущим свою маму: «Я хочу маму!» И вдруг передо мной встало видение будущего, но смутно, как сквозь тонкую янтарную пластинку. Это будущее зависит от двух вещей. Во-первых, карьера Антония – одни разочарования, от уплывшего наследства до парфянской экспедиции. А он не может перенести разочарование, оно подрывает его влияние, лишает его способности ясно мыслить, портит характер, заставляет целиком полагаться на своих приближенных и приводит к длительным запоям.
Октавиан выпрямился на ложе, подняв маленькую некрасивую руку:
– Во-вторых, египетская царица Клеопатра. Все, от его судьбы до моей, вертится вокруг нее. Если он представляет ее в роли своей матери, он будет исполнять каждый ее каприз, приказ, просьбу. Это у него в природе. Может быть, потому, что его настоящая мать – еще одно разочарование. Клеопатра – царственная особа, она рождена повелевать. С момента смерти божественного Юлия она лишена совета или помощи. И она уже немного знакома с Антонием – он провел зиму в Александрии, в результате чего она родила мальчика и девочку. В последнюю зиму она была с ним в Антиохии и родила ему еще мальчика. При обычных обстоятельствах я бы просто занес ее в список многих царственных особ, которых соблазнил Антоний. Но его поведение в Левке Коме предполагает, что он относится к ней как к маме, без которой не может обойтись.
– А что именно ты увидел смутно, как сквозь янтарь? – с горящими глазами спросила Ливия Друзилла.
– Договор между Антонием и Клеопатрой, неримлянкой, которая не удовлетворится ничтожными подарками Антония, такими как Кипр, Финикия, Филистия, Киликия Трахея и доходы от бальзама и асфальта. Правда, он исключил сирийский Тир и Сидон, а также киликийскую Селевкию – важные источники реальных денег. Через месяц я вернусь в сенат, чтобы обжаловать эти подарки царице зверей. Вы не считаете, что это имя ей подходит? Отныне я буду соединять ее имя с именем Антония. Буду твердить о том, что она иностранка, что она сделала своим рабом бога Юлия. Буду говорить о ее больших амбициях. О ее планах захвата Рима через своего старшего сына, которого она называет сыном Цезаря, хотя весь мир знает, что он низкорожденный, ребенок от египетского раба, которого она использовала, чтобы удовлетворить свои ненасытные сексуальные аппетиты. Тьфу!
– О Юпитер, Цезарь, это гениально! – воскликнул Меценат, радостно потирая руки. Потом нахмурился. – Но зайдет ли все так далеко? Я не представляю, чтобы Антоний отказался от гражданства или чтобы Клеопатра принуждала его к этому. Он полезен ей как триумвир.
– Я не знаю ответа, Меценат. Будущее слишком смутно. Однако он может не отказываться от гражданства. Нам только нужно представить все так, чтобы казалось, что он это сделал.
Октавиан спустил ноги с ложа, хлопнул в ладони, подзывая слугу, и подождал, когда тот зашнурует его сандалии.
– Мои люди начнут говорить об этом, – сказал он, протянув руку Ливии Друзилле. – Пойдем, моя дорогая. Посмотрим на новых рыб.
– О, Цезарь, это же чистое золото! – воскликнула она с благоговейным трепетом. – Без единого изъяна!
– Женская особь, и уже с икрой. – Октавиан сжал ее пальцы. – Как мы ее назовем? Что ты предлагаешь?
– Клеопатра. А вон там, этот огромный экземпляр, – Антоний.
Мимо них проплыл карп поменьше, бархатно-черный, похожий на акулу.
– Это Цезарион, – указал на него Октавиан. – Видишь? Он почти незаметен, пока еще ребенок, но опасный.
– А вон тот, – подхватила Ливия Друзилла, показывая на бледно-золотую рыбу, – император Цезарь, божественный сын. Самый красивый из всех.
18
К маю последняя партия войска Антония дошла до Левки Комы и попала в заботливые руки сотни рабов Клеопатры. Не зная о политических подводных течениях, связанных с ее присутствием рядом с Антонием, солдаты были весьма благодарны ей. Большинство пострадавших от обморожения излечить не удалось, но некоторые все же сохранили почерневшие пальцы, а египетская медицина была лучше римской или греческой. Около десяти тысяч легионеров никогда уже не возьмут в руки меч и не выдержат длительного марша. К огромному удивлению Антония, его афинский флот еще в начале мая пришел в Селевкию Пиерию и привез сорок восемь тысяч дубовых ящиков (три корабля потонули во время шторма у мыса Тенар). В ящиках была доля Антония из денег Секста Помпея. Антоний почувствовал огромное облегчение, ибо Клеопатра денег не привезла и поклялась, что больше не пожертвует ни одной монеты на бесплодные кампании против парфян. Антоний смог дать своим солдатам-инвалидам большие пенсии и погрузить их на галеры, возвращающиеся в Афины и подлежащие списанию. Их годы морской службы закончились. Неожиданный доход позволил Антонию набрать новую армию, куда вошли и ветераны его первой неудачной кампании.
– Зачем Октавиан сделал это? – спросила Клеопатра.
– Что сделал, любовь моя?
– Послал тебе твою долю денег Секста.
– Потому что вся его карьера построена на выдающейся доброте. Сенат это приветствует, а ему зачем деньги? Он – триумвир Рима, у него в распоряжении вся казна.
– Должно быть, она заполнена до потолка, – задумчиво произнесла Клеопатра.
– Я тоже так думаю, судя по его сопроводительному письму.
– Которое ты не дал мне прочесть.
– Ты не имеешь права читать его.
– Я не согласна. Кто пришел к тебе на помощь в этом ужасном месте? Это сделала я, а не Октавиан! Дай мне письмо, Антоний.
– Скажи «пожалуйста».
– Нет, не скажу! Я имею право прочитать его! Дай мне письмо!
Антоний налил в бокал вина и выпил залпом.
– Ты стала слишком требовательной, – сказал он, рыгнув. – Чего ты хочешь? Быть выше меня?
– Возможно, – сказала она, щелкнув пальцами. – Ты у меня в долгу, Антоний, поэтому дай мне письмо.
Усмехнувшись, он дал ей лист фанниевой бумаги. Клеопатра прочла письмо быстро, как делал это Цезарь.
– Тьфу! – плюнула она, свернула лист и швырнула в угол палатки. – Да он полуграмотный, этот Октавиан!
– Довольна, что в письме ничего нет?
– Я и не думала, что в нем что-то есть, но я не уступаю тебе по положению и богатству. Я – твой полноправный партнер в нашем восточном предприятии. Мне следует показывать все, и я должна присутствовать на всех твоих советах и совещаниях. Канидий кое-что смыслит, но не такие ничтожества, как Тиций и Агенобарб.
– Насчет Тиция я согласен, но Агенобарб? Он далеко не ничтожество. Хватит, Клеопатра, перестань быть такой колючей. Покажи моим коллегам ту свою сторону, которую знаю только я, – добрую, любящую, внимательную.
Ее маленькая ножка, одетая в золоченую сандалию, застучала по земляному полу палатки. Лицо стало суровым.
– Я так устала здесь, в Левке Коме, вот в чем дело, – сказала она, закусив губу. – Почему мы не можем поехать в Антиохию, где есть дома, которые не скрипят и не стонут при порывах ветра?
Антоний удивленно посмотрел на нее.
– Да нет никакой причины, – сказал он. – Поехали в Антиохию. Канидий справится здесь со всем, подготовит войска. – Он вздохнул. – Я смогу повести их к Фрааспе только в следующем году. Этот предатель, дворняжка Монес! Клянусь, я снесу ему голову!
– Если ты получишь его голову, ты будешь меньше пить?
– Может быть, – ответил он и поставил бокал, словно в нем была раскаленная лава. – Неужели ты не понимаешь? – крикнул он, задрожав. – Я потерял свою удачу! Если она вообще когда-нибудь была у меня. Да, удача была со мной у Филипп. Но только у Филипп, как мне теперь кажется. До и после – никакой удачи. Вот почему я должен продолжить войну против парфян. Монес отнял у меня удачу и мои два орла. Четыре, если считать два, украденных Пакором. Я должен их вернуть – мою удачу и моих орлов.
«Одно и то же, одно и то же, – думала она. – Вечно только о потерянной удаче и о триумфе у Филипп. Пьяные всегда ходят по кругу. Все та же тема, словно в ней заключена жемчужина мудрости и надежда справиться с любым несчастьем или злом в мире. Два месяца в Левке Коме слушать Антония, бубнящего одно и то же, как собака, кружащаяся на месте, ловя свой хвост. Вероятно, смена обстановки поможет ему оправиться. Хотя он не в силах определить, что именно гложет его, я называю это глубоким унынием. Настроение у него вялое, он очень много спит, словно не хочет просыпаться и смотреть на свою жизнь, даже если в этой жизни присутствую я. Вероятно, он считает, что должен был покончить с собой в ту ночь, когда ожидал мятежа? Римляне странные, они считают делом чести упасть на собственный меч. Для них жизнь не является бесценным даром, в ней есть определенная грань, за которой они теряют свое dignitas. И они не боятся умереть, как большинство народов, включая египтян. Поэтому я должна развеять уныние Антония, иначе оно его задушит. Нужно вернуть ему это его dignitas. Он мне нужен, он мне нужен! Мне нужен прежний Антоний! Способный победить Октавиана и посадить моего сына на трон Рима, который пустует уже пятьсот лет, ожидая Цезариона. О, как я скучаю по Цезариону! Если мы приедем в Антиохию, я смогу уговорить Антония поехать в Александрию. Оказавшись там, он придет в себя».
Но в Антиохии ждали сюрпризы, и ни один из них не был приятным. Антоний нашел горы писем от Попликолы из Рима, на каждом стояла дата отправления, так что он смог прочитать их по порядку.
Письма содержали подробное красочное описание кампании Октавиана против Секста Помпея, хотя в них проглядывала досада Попликолы на то, что ему не дали принять участия в этой, как он выразился, очень гладкой операции. И Октавиан не спрятался в италийском подобии болот, даже во время тяжелого боя, после того как он наконец сошел на берег у Тавромения. Всем, кто хотел слушать, он радостно сообщал, что с тех пор, как он женился, хрипы у него прошли. «Ха! – подумал Антоний. – Две холодные рыбы хорошо плавают вместе».